Вадим Кулаков
Огонь скрипит
***
На сводах церквей, на парадах,
Под рубищем сле́пым дождя,
На римских трибунах, оградах
Я так и не выждал тебя.
Под сумкой спешащего вора,
В блистательном взгляде вора,
Я буду искать под забором
Троящийся слепок «вчера».
В огниве разметанной ночи,
На облаке жуткой ночи
Се, ангел блаженствует. Впрочем
Он точит из света мечи,
Которыми путь прорублю я
В базарах, лесах, площадях.
И стану на плахе июля,
Где может меня пощадят.
Я стану искать тебя прежде,
Еще до исканья тебя.
И ангел прильнет не к одежде,
А к силе прозрачной дождя.
В растеньях, сугробах, подвалах,
Где скомкана гордая речь,
Наверное, будет мне мало
У ангела взять его меч.
И воздух пещерный забытый
Как пешая жизнь моряка.
Из черного мрамора плиты –
Встают за спиной облака.
На белых пространствах, на месте,
Где только что была свеча,
Горит в моей милой невесте
Ожог неземного меча.
***
В домишке мерянном, разлитым севером
живет старик.
В его проклятии - в его дыхании
огонь скрипит.
Его пустыня, его гордыня, его бесшумный
следящий глаз -
как ночь развалин. Куда направить?
Куда быть глазу? Куда - сейчас?
Огонь - пустыня, старик не вынул
из двух карманов другой карман.
А если север возьмет обратно
свой белый храм?
Старик разыщет в своем дырявом,
в своем дырявом от глаз окне
тот новый север, что был отмерян
наедине.
Вот так и режет сухим морозом сухую мысль.
Старик недвижим, скале достоин. В окне сбылись
его движенье, его смиренье.
Течет вода
на край ресницы. Падем ли ниц мы
и навсегда
в бесшумность глаза, в отцовий слепок, в гранитный вид?
Ведь север помнит не устоявших.
Старик сидит.
На том ли месте бывало место судьбы и зла?
Растут деревья, растет ребенок, растут глаза.
Стрик невидим. А утро синим
вонзает грусть
под сердце, в сердце, над сердцем. Были.
Ну, были – пусть.
Еще бы север промолвил слово, прослыл мечтой.
Но что же будет в сугробе буден –
свое ничто?
Сжимая радость в беззвучном теле, в бесшумный глаз,
старик – пустыня. Окно разбито. Окно в сейчас.
***
Колок мороз, как лист со словом.
Боже, ведь правда, ночь сурова:
горько и благо, город горек.
Небо успело выйти в море.
Как без него – лишь дно да стая
рыб. Досчитаю их до ста я,
там и посмотрим. Живы, ладно.
Темная речь не видит правды.
Мир-котлован себя же крутит –
время по кругу кольца-руки.
Тень ото дня не спрячет солнце,
солнце, похоже, тоже кольца.
Крик обнесет страну без крика,
сплошь лепестки в крови безлики.
Мог стебелек стряхнуть былое.
Как же теперь, теперь их двое –
стебель, стена. Стоят, ни слова.
Движутся руки – все в лиловом,
землю крутили, точно в сердце.
Нет, не в моем, в моем - ни дверцы.
Горе, о Боже – ночь сурова.
Впрочем, искрится город новый.
Время – не время, небо – благо,
в мир рукоплещет черной влагой.
Живы – и ладно. Холод крепнет,
вот одуванчик – страх и трепет.
Вот моя речь – темна до боли.
День или ночь на кровь смололи?
***
Я спросил тебя, где слеза запела,
где запело время, где огонь завыл.
Череда отцов заселилась в солнце.
Черноземный хохот безответно рыл
горе-поле меди, ширину ответа
на вопрос дороги в первозванный рай.
Я позвал тебя, было полдороги,
остальные пол ты поди узнай.
Ты огонь забыла, ты землю искала,
ты ножу сулила превратиться в меч.
На краю нагнала островерхий город,
этот город помнит, как трясину, речь
человека в темном черноземном теле.
Открывай, моя, свой широплечий свод.
На него взвалю я остальную осень:
небо-смерть, небо-меч, небо вод.
Я спрошу тебя: а теперь готова
ты запеть в меня, ты запеть огонь.
Убегают земли, убегают слезы.
Потирает солнце сединой ладонь.
***
Лист опадает, опадает лист,
с желтым лицом он калекой вниз.
Лист опадает, горит молва
ртами осенними у столба.
Столб непокрашенный, столб немой,
столб выдает за стоянье свой
скромный оттенок небытия,
ходит вокруг столбовая земля.
Лист опадает, опадают и сны,
опадают кресты, опадают сыны.
Вешает мать свою тень на столбе.
Горе опало повсюду, везде.
Мир опадает, опадают столбы,
лист опадает и будто на вы
землю, и мать, и сынов назовет.
Лист опадает в последний полет.
Кажется, сел на листочек снежок –
белое платье, корона, ожог.
Белые ветры, хранимая даль,
лучшую землю на выданье дай,
Господи святый. Крошится зима
годами, твердью. Не ты ли взымал
лист опадающий с сердца земли,
столб, на котором наощупь цвели
тысячи желтых листиков-язв.
Тысячи лет неминуема связь.
Лист опадает, лист дрожит.
Дерево знает своих чужих.
***
Быть может, ты белое платье сожжешь с себя,
И срок уведет нас к морским удивленным землям.
Я буду вести под тугие уздцы коня,
Он будет топтать безнадежное наше время.
А может копыта песок бережной сковать?
И нужно ли всем кораблям у судьбы толпиться?
Больна ты, как только болеет мать,
Водя как по миру по савану мертвой спицей.
Тебя увели по кускам, замели как дом.
И где моя радость? - в тебе, не презревшей небо.
И с Богом мы, плача надрывно, сошлись на том,
Что слово в рождении – точно как платье бело.
И в ночь ты прибудешь оттуда, где свет живой,
А я, я открою по миру все точки зрений.
В одной этой точке, что Бог назовет душой,
Мы будем с тобой, на потоп собираясь, - звери.
Быть может, я белое платье найду тебе
И сам его смерю кинжалом, ушедшим летом.
И конь наш стоит, он готовый к любой борьбе.
И слезы текут как горячая в полдень Лета.
***
любви напоследок взять,
и Бог говорит - держи
законную, млечную связь,
раскатом идущую жизнь.
в огнях околевшей грязи,
на выдох - ни слова нет.
в этой моей связи
и меня больше словно нет.
прекрасно завит плетень
в глазах у людской зари.
устроится эта тень
вместо любой любви?
не взять, не отнять, не свыть
на гордый скелет луны.
и нет продолженья быть
с этой моей стороны.
к чему же приблизился он,
раскатный, живущий - где?
наверное, это дом
в этой его стороне.
и сном не изведан - век,
доживший до стали дней.
иному не снился рек
метущийся голос - в ней.
иному не знать, не взять
любовь в продолженье - быть
как ты, междуречья связь.
нигде тебя не добыть.
***
дождь закончился. брошены все пути.
над толпой одиноких солнце встает с земли.
и дышать остается тебе и немного мне –
как черным китам в великой их глубине.
дождь не начался. листья идут судьбой
на долгую жизнь – как и любой святой.
зеленый скелет останется и после нас.
ты говоришь о вечном, я говорю сейчас.
несколько лет идет он - нескончаемый дождь.
будто бы Бог вонзил в небо тупой нож.
несколько лет дождя - несколько переправ
через твои глаза и кровь городских трав.
дождь не похож на место любой любви.
только Бог и его святые в дожде могли
искать свое слово, разорванное до кости.
тебя еще ждут, наверно, у любой двери.
дождь закончился. начался. и опять
не отдать тебя улицам мокрым, не обнять.
это смерть вырывает из неба нож.
это дождь и любовь смешались на дне подошв.
***
Звезда висела над страной,
тянулся гордо лук, и стрелы
сломались. И слепой слюной
свисал огрызок лунный белый.
Еще прождать который час
тебя, украсть, убить. Не встретить.
А ночь растит уже сейчас
сплав места, времени и меди.
Пройти от горькой тьмы до тьмы.
Святой чертой назначен холод.
Коснуться - значит знать, что мы
Для света дней еще не повод.
Тебя, которой лес молчит,
которой реки кормят море,
Не ждать, а быть. Сейчас молчи,
сейчас молчи, родное горе.
До солнца нет пути и лет,
потратив кои можно выжить.
Вагон один, один билет
горит в руке вонючей жижей.
Уехать. Нет. Катись слюной
слепой луны на рок дороги.
А ты? Ты будешь мне любой?
Женой, рекой, топящей многих.
Звезда висит. Звезда страны.
И ночь стоит немой осанкой.
И я стою. Стоят равны
Любой тебя луны останки.