Егор Давыдов
Дёрганый
Человек, вышедший из дождевого полотна и сидевший теперь без порток, развешенных вместе с прочей одеждой перед очагом, звался Рамиро де Касторена. Струйка дыма, выпущенная им изо рта, разделялась надвое широким, как у большинства метисов, носом. Он был разбойник, чудом бежавший из индейского плена, застигнутый ливнем вдали от знакомых троп. Хотя мрак, нагнетаемый непогодой, устранял эту необходимость, чужак, не желая смущать общину, прикрывался рогожей. Из плена, который уже сам по себе мог считаться чудесным спасением (шайки воинствующих аборигенов, тогда ещё не добитых, но вытесненных в самые дикие участки страны, предпочитали убивать сразу), он унёс, помимо собственной жизни, кисет индейской курительной травы.
Секунду назад он ещё пытался пояснить братии причудливый танец с дверью, произведённый им только что под ледяными струями, поглядывал опасливо на горящий очаг, но вот всякое выражение покинуло его, взгляд устремился во вне, сквозь бревенчатую стену сруба в лабиринты бури. Дым начал действовать.
Пятьдесят лет спустя потомство трёх первых кустиков, взращённых из семян, что были найдены среди сухих листьев и веток в кисете, расположилось в изобилии на монастырском огороде. Каждый год оно ласкало взор белизной соцветий и наполняло грудь текучим ароматом, но гораздо чаще, в дни сильных дождей, использовалось по своему первоначальному назначению. В тёмной трапезной, исполненной молчанием братьев, каждый, выкурив маленькую трубочку зелья, вытряхивал пепел в основание ладони, вслед за чем растирал его пальцем, рисуя на коже словно бы миндальное семя; потом все вместе, помеченные пеплом, на время замирали с пустым, отрешённым лицом.
Если бы мы пристально изучили любой из дней братии, мы нашли бы немало подозрительного во всех бытовых отправлениях: перед началом трапезы, после молитвы, каждый обязан трижды стукнуть ложкой по любым трём предметам на столе, до которых может дотянуться, что символизирует Святую Троицу; входя в помещение, монах сперва проскальзывает в дверь, пока та ещё не до конца открылась, потом выскальзывает обратно, не успев её до конца закрыть, и только теперь заходит, как все обычные люди; встретив погашенный очаг, он обязательно подходит и засовывает голову внутрь, что несёт в себе знак очищения Божественным огнём от греховных помыслов; если же там разложен земной – человеческий – огонь, монахи как будто боязливо шествуют мимо, но тот один, чья очередь была разжечь его, предварительно шестнадцать раз (по количеству братьев) засовывал туда голову, читая в промежутках «Pater Noster». Следование всем этим странным правилам можно было бы списать на результат многолетнего употребления наркотика, если бы в кисет со знаменитым нынче на весь мир шалфеем предсказателей не попали случайно три зёрнышка обыкновенной туберозы.
А ещё спустя двести лет в монастырь, уже каменный, с огороженной территорией, приехал молодой клирик, римлянин, головокружительная карьера которого несколько забуксовала на должности, известной под неофициальным названием «адвокат дьявола». Пароходом он смог добраться лишь до Пуэрто-Мексико, дальше пришлось нанимать убогую лодчонку с рябым и пахнущим плесенью лоцманом, и потому путь от Мецтли, проделанный на хребте ишака, влекомого под уздцы провожатым, не вызвал в итальянце уж более ничего, кроме покорности судьбе.
Он уже видел в одной из лавок Мецтли олеографию с изображением слуги Божьего Рамиро, нестройно почитаемого по всему Веракрусу: выполненный с трогательным тщанием образ дополняли главные атрибуты досточтимого – свинья и соцветие туберозы. Старик лавочник поведал о чуде со свиньёй довольно неоднозначно: Рамиро якобы принёс её невредимую в собственных зубах, превратившись в ягуара, что попахивало индейским колдовством и вполне могло потопить народного любимца на пути к признанию Святого Престола. Имя Рамиро де Касторена, некогда звучавшее с ноткой угрозы в этих краях, закрепилось в народной памяти лишь первой своей половиной, которую по недомыслию назвал он сам, пришедши в монастырь; формальный процесс, частью которого был молодой клирик, обязывал предварять эту половину титулом «слуга Божий».
Итальянец знал, что в окрестностях Мецтли, где зародился культ, замеченный теперь Ватиканом, сам Рамиро пробыл недолго: в 1654 году он пересёк Атлантику на британском корабле, о чём существует запись в архиве Королевского флота Её Величества, и продолжил творить чудеса уже в Старом Свете. Тамошний путь его только предстояло отследить.
Аббат отвечал на все вопросы без охоты, но с уважением. Многочисленные тики давнишнего квартиранта продолжали здесь воспроизводиться со всей торжественностью, что могло бы смутить гостя, однако тот не придал особого значения манёврам аббата с дверью, отметив про себя, что жизнь в такой глуши, обделённая живым человеческим общением, сказывается не во всём благотворно; прочие же странности общины были скрыты от беглого взгляда.
Нет, Рамиро де Касторена не превращался в животных. Утром того же дня, когда ему суждено было здесь появиться, из хлева пропал поросёнок. Слуга Божий не сомневался, что слышал в шуме ливня поросячий визг, более того – шёл на него, но, видно, слух метиса дал осечку и направил, вместо гибнущей свиньи, к монашескому жилью. Кто-то из братьев обронил слово о прискорбной потере – пришелец, как был, сбросив рогожу на земляной пол, ухнул в пучину бури. Бедствующее животное завязло в болотце неподалёку. Быть может даже, коварный хищник кружил в опасной близи, растворяясь узором шкуры в дождевом вихре, напружинив лапы для прыжка. Там, по словам аббата, Рамиро приказал ягуару оставить плотоядный интерес и удалиться; поросёнок вернулся в хлев. В качестве благодарности тогдашний настоятель снабдил Рамиро бумагой, с помощью которой тот мог – если только слово святого отца ещё что-то значит для мирян – примкнуть к экипажу любого корабля любого доброго христианина. Гость прожил в монастыре до той поры, пока дорога, крутыми склонами сходившая к Мецтли, не перестала вновь и вновь размываться, не успев просохнуть. Этого непродолжительного времени, однако же, хватило братьям, чтобы приметить все необычные повадки чужака.
Подарок монахов (а вместе с тем, и первый документ, найденный комиссией по делу Рамиро) сохранил для нас капитан судна, вышедшего из порта Веракруса 19 октября 1654 года с курсом на Ливерпуль. Справедливости ради надо признать, что в документе не указано имя – его заменяет формулировка «подателю сего», – а в судовом журнале записано, что документ получен от некоей Беатрисы (фамилия в строке отсутствует). Но спрашивать аббата о канцелярской ошибке английского моряка было бы, мягко говоря, странно. Прогуливаясь по монастырю, посланник Римской курии непрестанно чувствовал атмосферу в равной степени поверхностного и внелогичного здешнего существования; долго стоял возле грядок, опоенный запахом тубероз, вспоминая невольно годы в семинарии, полные теми волнениями, что столь естественны для юноши, но вовсе неприличны носителю духовного сана, и белый восковой лепесток показался ему созвучным изгибу женской шеи, когда тёмный локон ветром отнесён назад, и выплавляется линия в лёгком сиянии дня от полутени за бархатным ушком к жемчужному блеску плеча, – как будто виде́ние это пришло неизменным из тех минут, когда в само́м этом видении сливались цель и смысл работы Творца, и не было разочарований или бессознательного ханжества или построений ума, способных это опровергнуть. Опомнившись, он даже не смог бы сказать, в какой момент аббат его покинул; при входе в обитель иностранец повторил зачем-то виденные ранее манипуляции с дверью, поразмыслил немного, пожал плечами и шагнул внутрь.
Уже в Лондоне, в Государственном архиве Англии, клирик наткнулся на протокол судебного процесса над переселенкой из Новой Испании Беатрисой де ла Вега, казнённой в 1661 году. За нею числился целый список прегрешений, главное из которых, конечно же, колдовство. Многое было доказано посредством весьма ветхих улик, однако же в убийстве, о котором обвинение молчало, она созналась сама. Дочь славного рода (в действительности, жалкого его осколка, на спорных основаниях называвшего себя «де ла Вега»), Беатриса провела детство в крохотной деревушке на побережье Гольфо де Мехико и положила предел этой беззаботной поры, застрелив из отцовского мушкета своего поклонника – бандита, нанятого местной епархией для сбора десятины, – Рамиро де Касторену по прозванию Дёрганый. Ключевой момент здесь – что девушка свято верила в то, что рассказывала.
Когда линяющая змея дороги низвела Рамиро к прибрежным селениям, изобретательность его вдруг подсказала, что для безграмотных жителей Мецтли бумага с гербом епархии Пуэбла-де-лос-Ангелос может означать что угодно. Слава Дёрганого летела впереди его. По странным повадкам его узнали, но то было ему даже на руку: теперь он представал головорезом, вставшим на путь искупления через выполнение важного, почти священного поручения Церкви. Несколько месяцев он производил в деревнях лжесанкционированный, ничем не ограничиваемый грабёж, опасаясь единственно того, что в этих краях объявится кто-то из бывших собратьев по оружию. Но всё было тихо, Рамиро становился смелее, сфера его интересов росла и вышла-таки за рамки провианта с редкими денежными вкраплениями: ему захотелось девчонку де ла Вега, и захотелось получить её законным, приличным в обществе путём. Среди народа, который, пусть в несколько разном ключе, но с одинаковой силой боялся Церкви и бандитов, это представлялось вполне достижимым.
Старик де ла Вега уступил притязаниям Рамиро даже с некоторой готовностью, поскольку лучше держать постоянного кредитора при себе зятем, чем всякий раз при встрече с ним исходить лишь из количества им убитых. Прежде чем говорить о свадьбе, старик должен был уладить какой-то денежный вопрос, и Беатриса предчувствовала, что будущий жених воспользуется временным отъездом отца: несмотря на юный возраст, она понимала, какой красотой наделяет её смесь кровей, текущая в её венах, и знала, как эта красота действует на Рамиро. Непокорная дева заранее приготовила свой ответ его нетерпеливому желанию. Войдя в гостиную, где за портьерой стоял заряженный, старого образца, мушкет, а Беатриса возле портьеры как бы задумчиво глядело в окно, разбойник увидел пустой камин; привычный импульс, один из множества странных его позывов, требовал засунуть голову в портал, что Рамиро и сделал – и больше не поднялся. Только сейчас красавице пришла мысль, что выстрел могла слышать вся деревня; смерть де Касторены (если о ней станет известно) разозлит бандитов по всей округе, деревня будет в опасности, не говоря уж о последствиях для Беатрисы лично, как для убийцы наёмника Церкви. Девушка решила немедленно бежать, погрузив тело на осла, и тут обнаружила в кармане покойника тот самый документ, который она видела не раз, но никогда – вблизи. Знания грамоте, полученного ею от матери, рано умершей итальянки, хватило, чтобы вникнуть в настоящий смысл текста. Таким чудесным образом Беатрисе достался пропуск на корабль англичан.
Домыслив этот сюжет (или сочинив другой, даже более романтический), клирик, сам испытавший в изобилии муки любви, написал комиссии в Рим, что пока не встретил никаких причин, препятствующих беатификации слуги Божьего Рамиро, и вынес на рассмотрение вопрос о возможном прославлении досточтимого в лике мученика.
Здесь по возможности правдиво описана история Дёрганого при жизни и после смерти; несомненным в ней остаётся то, что случайности, приведшие разбойника в сонм блаженных, не находились и не находятся в человеческой власти.