Александр Мурашов
Журнал действий. Стихи
Полдня пропахли колбасой
монеты жарили в кипящем масле
потом они пошли на речку
осталась в доме тишина
лишь изредка подрагивала стрелка
но не было, кто бы следил
а выпуклая занавесь сшибала
бутылочки на шахматной доске.
***
Педант паршивый, гнусный стоик
свой чай из рыбьей шелухи
заваривал, а сон ходил по крыше,
спускался гроздьями в окно,
когда мы слушали сцепленье пестрых басен.
И вот один из нас воскликнул:
Довольно, говорит, чесать
за ушком ночь, облезлую горжетку.
Мы вылакали дождь до дна,
и ветер, хлюпая, звонил в ладони.
***
С ковров собирали собачьи волосы
и в получившиеся кутались шубы.
Сочувствуя, собака на диване
в углу лежала. Лампы колкие звенели
о том о сем, как зрелые арбузы,
а рынок вдаль шумел. Набрякли сливы,
был сочен виноград, осыпан осами,
и пах абрикос, от рынка нам
до пляжа близко оставалось.
***
Он вкушал природу, как поэт,
пока они горчичники загара
к спинам прикладывали, груди,
и мелко озеро накатывало на песок
прозрачной рыбкой. Они лежали перед ним,
как запекшиеся сугробы марта,
как зимние тюлени облаков,
как шхеры, где гранит себя гранит,
и парус, знаете ли, вдалеке белеет,
как белая манишка у кота.
***
На одиннадцатом ехали трамвае,
где парк был, как февральский, сонным и темным,
промасленность солнца лоснилась
глухо на пасмурном небе. Мы говорили,
как будто цвел вокруг роскошный сад,
и все слова в нем были лепестками,
бабочки цветочные сгорали,
в саду шатер, в шатре царица,
пьет из кубка черное вино,
как эти мокрые и сонные деревья
как трамвайные черные рельсы.
***
В тонких ветвях примостилась лазурь,
собаки обнюхиваются, виляя,
хозяева, здороваемся тоже,
ворона смотрит сбоку,
как лишняя собака. Ей видны
сокровища, зарыты от монголов,
в тысячелетней спячке пирамиды,
а кошка смотрит на ворону, из-за помойки,
видит силуэт испанской каравеллы
своим пиратским глазом. Блохи видят кошку,
точнее – лес, подножный корм, холмы,
вдруг приходящие в движенье, но пернатая
взмахнула вверх, во всё
хрипя воронье горло, как и должно,
во всё воронье небо.
***
Мы над силлабами корпели Прокоповича,
когда, нас напугав, в аудиторию
ворвался некто в хаки, говоря,
что бомбой это здание отравлено,
забьется через час оно в конвульсиях,
согласно телефонному звонку.
Нас вывели, о, как нас много вывели!
…В сортире на десятом этаже
лежала бомба, слушая внимательно
как опадают листики шагов
и затихает все. Она жила,
теперь уже взорваться и не думая.
***
Реснитчатые ветки, ухабистые облака,
люди в пейзаже: несколько человек
скучая, ждут троллейбуса, - напротив, в два ряда
сирень безлиственная: грот Венеры. Блещет
изнанкой белой крыльев стая голубей, взлетая.
А мы стоим: троллейбуса все нет.
Один, уже немолодой, сидит и булкой кормит
цитерских птиц, изволивших спуститься,
и вовсе не цитерских воробьев.
Я в шутку думаю: вот он – Тангейзер,
а вот троллейбус. Тангейзер, как и мы,
в него садится, отряхнувши крошки,
спокойно доедает булку сам.
***
Недоимка весны выплачивается подневно:
сегодня легче куртки, завтра на ветках клювики
пробились. Ландыши потискать из листков
придет позднее время. Они пока сверканье
оледенелого снега среди моложавой земли,
корни ландышей сонные веки,
глаза откроешь – снега нет, и мы обходим
размякшие по щиколотку газоны. Ландыши на них
не вырастут – а только одуванчики, трава,
и, как мошка, мелкие цветки, и клевер,
как на рисунке Дюрера, и шампиньоны.
***
Кошечка играла с белой теплой грудью
махрового носка – нет, уголка подушки,
нет, клубка, разматывая сюжет капризно-длинный,
материя длинна, а память коротка –
говорится так, но просто говорится
так. Играла кошечка, похожая на спицу,
все перевивала и перевирала,
словно Ян Потоцкий. Мы сидели тихо,
слушая, как дождь поклевывает стекла.
Торшер был очевиден, как и многое другое,
как на книжной полке «Рукопись» Потоцкого.
***
Как будто его замесили ночью,
в пекарне зари вынимается свежее солнце,
на это оглядываются и кто-то засматривается,
как на циферблат погоды или сигаретный огонек.
Они проснулись рано, День их долог,
как старушечий волос цитаты в супе.
Они обмакивают белки
в сияющую солонку, некоторые
восклицают: «Ра-Гелиос! О, Гелиос!» - они
понимают, что такое значит: «Я люблю тебя, как в ястве соль»
Другие не обращают на них никакого вниманья,
мало ли дела какие у кого.