Михаил Шелкович
Из У.Х. Одена и Р.М. Рильке
У.Х. Оден
Атлантида
Коль в Атлантиду любою
Ценою хочешь попасть,
Ты, верно, знаешь две вещи:
Корабль дураков лишь –– раз ––
Туда может взять с собою,
Поскольку шторм сумасшедший
Предсказан; два: привыкай
Валять вовсю дурака,
Чтоб в доску своим казаться,
Хотя бы делая вид,
Что любишь ты нализаться,
Подраться и покутить.
А будешь заброшен бурей
В один из старых портов
Ионии, побеседуй
С лучшими из мудрецов,
Узнавшими из премудрой
Науки своей, что нету
Нигде Атлантиды. Но,
Вникая в неё, одно
Заметь –– как сложность строенья
Отчаянье выдаёт.
Так ты познаешь сомненье,
Что к вере одно ведёт.
Если –– потом –– огибая
Фракию, сядешь на мель,
Где с факелами на пляже
Не в лад под гонг и свирель
Толпа дикарей нагая
Всю ночь беснуется в раже, ––
На диком том берегу,
Нагой, пляши в их кругу.
Ведь нужно об Атлантиде
Забыть совсем, если ты
Стремишься путь завершить и
Однажды её найти.
Опять-таки, занесённый
В Коринф или Карфаген,
В их нескончаемый праздник
Влейся. И коль в кабаке
Шлюха шепнёт возбуждённо:
“Здесь Атлантида, проказник!” ––
Будь весь вниманье, её
Исповедь слушая. О
Гаванях, тихих лишь с виду,
Теперь не узнав, от тыщ
Мнимых свою Атлантиду
Как ты потом отличишь?
Пусть к берегам Атлантиды
Ты наконец-то пристал
И начал поход свой через
Тундры единый кристалл
Льда и тайги лабиринты.
Если однажды, изверясь,
Вокруг увидишь одну
Лишь снежную белизну,
Вспомни великих покойных
И с собственною судьбой
Поздравь себя, беспокойный,
Бездомный, жалкий, чудной.
Радуясь, дальше бреди ты.
И если, едва живой,
Ты рухнешь на перевале
Последнем, а пред тобой
Сияние Атлантиды
Внизу, спуститься ж едва ли
Можно, –– спасибо на том,
Что ты хоть одним глазком
Смог Атлантиду увидеть,
Как поэтический сон.
Не поднимайся, лежи тут
В сознанье, что ты спасён.
Плачут домашние боги
Навзрыд; простись наконец
И –– в путь, в открытое море.
Прощай же, друг! Пусть Гермес,
Защитник тех, кто в дороге,
И все четыре Кабири
Оберегают тебя.
И пусть Предвечный, судьба
Что бы тебе ни судила,
тебя незримо ведёт,
И свет лица Его, милый,
Путь освещает вперёд.
Блюз Римской стены
Ветер гнёт вереск всё ниже. Уже
Спасу мне нет от простуды и вшей.
Льёт непрерывно. Приказано мне
Службу зачем-то нести на стене.
Мгла наползает на наш бастион.
В Тунгрии краля, я тут бобылём.
Авл ей проходу небось не даёт.
Что за ухватки! А мордоворот!
Из христиан, и чтит рыбу Пизон.
И поцелуй ему мнится грехом.
Перстень –– подарок её –– просадил.
Кто б заплатил мне да к ней отпустил!
Глаз не вернёшь, но за выслугой ведь
Будет мне дела лишь в небо глядеть.
Памяти У. Б. Йейтса
I
Он растворился в зимнем запустенье.
Ручьи замерзли, аэропорты застыли,
Снег изуродовал монументы.
И ртуть понижалась во рту умиравшего дня.
Согласно всем метеосводкам,
Смерть наступила в тёмный холодный день.
Но вдали от агонии
Рыскали волки в девственных чащах, как прежде.
Сельскую речку столичный гранит соблазнял напрасно.
Стенанья смерть
Поэта к стихам его не пустили.
Он же –– в тот полдень был собой последний раз,
Тот полдень сиделок и толков;
Провинция его тела восстала,
Сознанье покинуло площади,
Молчанье вторглось в предместья.
Поток его чувств иссяк –– он претворился в читателей.
Теперь обыватель сотни-другой городов,
Во власти совсем неведомых ощущений,
Он счастья ищет совсем в ином лесу
И наказуем по кодексу чуждой совести.
Сказанное покойным
В крови живых звучит совсем иначе.
Но в злобе завтрашнего дня,
Когда брокеры будут как звери грызться под сводами Биржи,
А бедняки –– привычно нести свой крест,
И каждый почти позабыл, что он узник собственной совести,
Лишь тыще-другой покажется этот день
Не совсем таким, как день, когда ничего не случилось.
Согласно всем метеосводкам,
Смерть наступила в тёмный холодный день.
II
И ты грешил, как мы. Но пережил твой дар:
Гниенье заживо, богатых прихожанок
И самого тебя. Ирландия же, ранив
Тебя в поэзию, безумна, как и встарь.
Мир независим от поэзии. Она лишь
Таится в берегах словесности, подальше
От предержащих власть. Она на юг течёт
От ферм забвения, от повседневной фальши,
От городов, где мы не верим в смерть… Она лишь
Себе довлеюща. Лишь рот.
III
Лоно, мать-земля, раскрой ––
Вильям Йейтс обрёл покой.
Пусть поэзии сосуд,
Опустев, почиет тут.
Тех, кто лишь герой бравад
И ни в чём не виноват,
Не терпя, теряя вмиг
К телу пыл, чуть он возник, ––
Время чтит язык и, всех,
Кем он жив, прощая, ввек,
Трусость с чванством извинив,
Не предаст забвенью их.
Время, сей храня завет,
Киплингу простило бред
И простит Клоделю. Он
Тоже им за слог прощён.
В темноте кошмарной –– злой
Псов по всей Европе вой.
В злобе разъединены,
Страны ждут, считая дни.
Обнаруживает взор
Каждый –– разума позор:
Сострадания моря
Лёд сковал в глазах не зря.
До конца иди, поэт,
В ночь, где света вовсе нет,
Но твой голос из глубин
Даст нам к радости почин.
Из Адамова греха
Вертоград создай стиха.
Воспевай тщету людей
В мировой тоске своей.
В сердце, что черствей пустынь,
Родником живящим хлынь.
Человека в кабале
Дней его учи хвале.
Р.М. Рильке
Оливовый сад
Он шёл меж серых листьев и стволов,
весь серый, вверх, в оливах растворённый,
и прятал глубоко свой пыльный лоб
в пыли своих пылающих ладоней.
На этом всё. Всему теперь конец.
И должен я идти теперь вслепую.
И хочешь ты, чтоб я сказал: Ты есть,
теперь, когда Тебя не нахожу я!
Не нахожу Тебя – в себе, аминь.
Ни в ком другом. Ни в камне тех руин.
Не нахожу Тебя. Нет! Я – один.
Лишь я один - и всех живущих скорбь,
что я хотел Тобой умерить, горд.
Но Ты не сущ. Какой позор по гроб!
Потом был слух про ангела приход.
Откуда ангел! Ах, лишь ночь пришла
и кроны, безучастная, листала.
Ученики забылись сном устало.
Откуда ангел! Ах, лишь ночь пришла.
Ночь эта не была необычайной;
проходят сотни так же, как она.
Собаки спят, и неподвижны камни.
О, как печальна ты и как случайна!
Как нового рассвета ждёшь без сна!
Ведь ангелы к таким не сходят душам,
и не для них величие ночей.
Кто потерял себя, тот сам ничей.
Из них никто отцам своим не нужен
и не допущен к лону матерей.