Леонид Георгиевский
Проза
Здесь не все
1. ОТБОР
Для кого тебя отобрали?
Их ответ похож на ощущение, которое испытываешь, когда греешь руки о радиатор, завешанный сохнущим бельём. Подмоченное тепло. И всё равно не вынести ни слова.
В магазине картошка двух сортов: расфасованная по прозрачным пыльным пакетам, называется «отборная», и валяющаяся без упаковки. Вторую нужно долго очищать от земли. Отборный здесь означает просто хорошо отмытый.
«Ну так иди обратно в грязь». - «Я не хочу обратно в грязь, и я не хочу, чтобы меня сожрали». Сейчас они сделают вид, что уже ответили: тебе покажется, что минуту назад ты что-то пропустил.
2. ТАК ГОВОРИЛ СЕЛИН
Это интервью Селина приводят как пример маловменяемости: «Почему в ваших произведениях столько антисемитизма?» - «Я много работаю».
Но разве в его словах нет логики? Без сомнения, если много работать, можно стать не только антисемитом, но и мизантропом. Здесь все это понимают. Можете не беспокоиться. Да, такие вещи раскрывать опасно. Экономика рухнет. Эти, из корпораций, что сидят допоздна, уже настолько укоренились в своём человеконенавистничестве и паранойе, что думают: люди снаружи, уходящие раньше, чем мы, поймут и убьют нас, а без нас всё покрошится и осыплется. Они ещё гордятся умением вставать в пять утра, как будто это что-то хорошее.
А мольеровский Альцест, говоришь им ты, разве много работал? – Первый переспрашивает у меня и поисковой системы, всё равно не понимает, уходит прочь. Второй отвечает: не было никакого Мольера, это мистификация, литературы не существует. Третий отвечает: это же семнадцатый век, тогда не было электричества, и почти все вставали в пять утра, поневоле станешь мизантропом.
3. ЭЛЕКТРИЧЕСТВО ДЛЯ ЕЩЁ ЖИВЫХ
Не все. Один исчез, будто и не было. Остальные ничего хорошего не услышат – надо было следить. А ведь как упорно вам внушали, что всем плевать, сколько вас здесь задержится. Ты отсюда видишь края?
«Выбросьте из дома энергосберегающие лампочки и купите настоящие, которые ничего не берегут, кроме вашего здоровья, необходимого государству. Они быстрее перегорают? На это мы ничего сказать не можем, но соединим вас с оператором, он ответит вам в следующий раз».
«Не вижу края – берегу здоровье».
4. ЧЁРНЫЙ СНЕГ
Нужно быть достойным, а ему, видите ли, холодно. / Улица темна, будто чёрного снега насыпали. / Видите – ему ещё и темно!
2013.
Сталелитейные осы
СТАЛЕЛИТЕЙНЫЕ ОСЫ
Слишком больно смотреть вверх. Поэтому они налетают. Жужжат, требуя признаться. Я бы сделал это, если бы мне разрешили говорить в полную силу, но здесь нельзя: я их заглушу. В отместку они будут жалить, пока от меня не останется серый нержавеющий памятник. На этом отрезке памятником быть смешно, да и признаваться тоже.
ЧТО БЫ ТЫ НИ ДЕЛАЛА, ВЫЙДЕТ НОЖ
Не бойся задушить человека заботой. Не бойся превратиться в человеческую вошь. Домашнее создание из мяты и муки. Что бы ты ни делала, выйдет нож. Захочешь задушить, а в итоге зарежешь.
СЕПИЯ
В редакцию пришёл пьяный. Заглянул фотографу через плечо и сказал: «Сепия – “цвет превосходной красоты”? Это оттенок дерьма. В позапрошлом веке жизнь была дерьмом, поэтому ретро-фотки – светло-коричневые. Сепия “делает снимок с ноткой лёгкой тайны”! Тайна – тот факт, что жизнь была дерьмом, ведь нам врут, что она была лучше. Мы это знаем и намекаем на это в картинах-под-старину. А чужие думают – мы производим специально для них мегатонны ванили. Хотим порадовать их неразвитый вкус. Когда же застариваем снимок ещё живущего, намекаем, что он – правильно, дерьмо! Люди сами подспудно ощущают, что они и кто, поэтому сепия пользуется популярностью».
«Чего? – переспросил верстальщик, стащив наушники. – Что застраиваем?..» Фотограф ничего не ответил. Пьяный взял чью-то бутылку минеральной воды и ушёл. Ему здесь и не такое прощалось. Очень хороший человек.
РОМИНТЕН
Видел в «Бауцентре» чёрные обои. Самые дешёвые среди флизелиновых. Не взял. Когда у меня будет больше денег, куплю квартиру побольше, а эту продам. Точнее, долго не продам, если там будут чёрные обои. Или надо будет специально искать сдвинутого. Но сдвинутые бывают не только нормальные, как я: они, в основном, как не я – то денег нет, то недееспособны. Можно купить несколько рулонов впрок, и они будут стоять в углу – потому что чердак я попросил заколотить, - символизируя моё чёрное будущее. Человек, который мне нравится, не одобрит чёрные стены. Он не читает маркиза де Сада и говорит, что фильмы ужасов придумал больной.
Я вспомнил, что хотел уехать на полдня в Нестеровский район, ближе к лесу, лечь на снег и смотреть на небо, но здесь у меня работа, а там – люди; спросят: если ты трезвый, почему лежишь на снегу? Впрочем, пускай спрашивают: меня обламывают не слова толпы, а сама толпа, она даже хуже, когда молчит. Н. говорил: под веществами небо совсем белое, – но я много лет не экспериментирую с этой ерундой. Всё равно у меня не будет ни чёрного, ни белого. Я никогда не уеду в Роминтен.
РУССКАЯ ЛИТЕРАТУРА
Зачем мне такая гадость, как русская литература? Ведь я просто милое пушистое домашнее животное. Вроде виверровой кошки. И мне надо заниматься простыми вещами – убивать и съедать!
ПУСТАЯ ТРАТА
Видел тропу, кишащую муравьями, божьими коровками, пауками, скарабеями, и надо было идти. Вспомнил джайнов, сломил ветку берёзы, попробовал смести живность на обочину. Ветка стала прозрачной и постепенно исчезла. Насекомых становилось больше. Он искал взглядом пустую тропу и заметил её. Но когда приблизился, оказалось, что она заполнена странной жидкостью, словно глаз после неудачной операции – физраствором. Подумал: эта пустая тропа как пустая трата. Но она должна быть такой, что на неё ступишь, а там будет воздух, и ты пропадёшь, не успев сделать ни шагу. Кто-то предумышленно убрал пустоту со всех его путей и просил передать, что её нет вовсе.
2012.
Возраст
I
…институт располагался в ободранном подъезде. К профессору надо было подниматься на второй этаж по лестнице с обшарпанными перилами. Обитая войлоком чёрная дверь, какие примелькались ещё в восьмидесятые.
Казалось, что студенты, которые приходят сюда с айфонами и в дорогих кожаных пальто, думают о чём угодно, кроме науки. Я вспомнил агентство недвижимости, где на десять сотрудников было два безлимитных телефона, в туалете не горел свет, а в списке квартир, висевшем над головой директора, две элитные двушки значились как «замануха», выделено крупным шрифтом. Торговцы, считающие своих клиентов не способными опознать в перечне «мёртвое жильё», надеялись вскоре заработать на стометровый офис.
Здесь мёртвым жильём был весь институт. Иногда профессор выползал с кафедры помыть железную кружку с коричневым чайным налётом. Он был похож на Эйнштейна, не встретившего Милеву Марич. Зачем дети поступали сюда – надеялись, что уж им-то в старости повезёт? Я слышал о засекреченности института, мол, за этим фасадом скрывается то, о чём нельзя говорить, - так пустоголовая барышня разыгрывает загадочность, подсознательно ощущая, что не сможет удержать мужчин чем-то ещё. Или студентов радовало материальное превосходство над стариком, будто вылезшим из мусоросборника? Так или иначе, наименее глупые из них должны были в итоге понять: если они числятся в мёртвом жилье, они сами неудачники – кому-то отец недодал денег на университет, кто-то недобрал баллов и вынужден был отправиться сюда, кого-то не оскорбляла порезанная войлочная дверь и прожжённые стулья, и эти люди тоже были ущербными, с неразвитым эстетическим восприятием. Их согласие на мертвизну означало, что, скорее всего, ни черта им не повезёт, постепенно они будут сползать всё ниже, и хорошо, если иные в семьдесят будут как профессор – он, по крайней мере, жив.
Я слишком плохо разбирался в той отрасли, которую он представлял, - я знал только, что в нашей стране эта наука развита не больше, чем строительство небоскрёбов в райцентре. Пару раз я ждал у институтского подъезда мальчика, потом мы расстались. В третий раз я один пришёл посмотреть на красную стену в пять часов. На крыльце никого не было. Сквозь подвальную решётку с трудом пролезла кошка; вчера это была крыса. Профессор вышел во двор выплеснуть из кружки чай. Сказал, что раковина забита, а я, наверно, водопроводчик. Раньше он пил кофе, но запретили врачи. Нет, сказал я, не водопроводчик. Мой портфель, наверно, напоминает слабовидящим чемоданчик сантехника. (В этом сне я был доброжелателен и даже испытывал сочувствие. Может, надо было стать сантехником и подвести к зданию нечеловеческую воду: чтобы она затопила институт и съела дураков до костей, а умных выбросила на берег богатыми и счастливыми; или у неё был бы сложносочинённый состав, чтобы профессорам было что изучать под этой крышей.)
II
Самые спокойные отношения бывают основаны на садомазохизме. Я всегда предпочитал молодых, младше меня, а Б. было пятьдесят два. Он был ещё привлекателен, но мы оба понимали: пройдёт немного лет, и я уйду. Нас ничто не объединяло, кроме того, что мы не курили и на тот момент не нуждались в любви. Он не требовал от меня сильных чувств, как другие, и это расположило меня к нему. Я был ему благодарен.
Собственно, его звали не Б. – это имя он взял в честь единственного открытого гея в своём родном городе – это поселение ассоциировалось у меня с вечной мерзлотой. Там выпадал чёрный и жёлтый снег. Когда женщины проходили в пятидесяти метрах от завода, воздух проедал им дыры на колготках. Люди были уже наполовину убиты, что им до каких-то геев. Не знаю, может, он домысливал или сочинял: полуживые жёстче расправляются с непохожими – полагают, что их это ненадолго спасёт. Или я просто недопонимал особенность этих мест – это была уже почти другая страна.
Его настоящее имя начиналось на гласную. Не буду называть. Раньше, пока он вёл дела в нашем эксклаве, было нельзя, а сейчас неинтересно.
Однажды я не узнал его на улице. Он уезжал на пару месяцев, я встречался с какой-то необязательной блондинкой, нам обоим было всё равно. Он меня простил. «Любовь, - говорил он, - это для молодых, - и ещё: - Редко можно встретить адекватное отношение к нижним, как у тебя: обычно считают, если ты нижний, значит, баба». Открыто проявлять презрение к женскому хорошим мальчикам неловко, а вот с мужчиной-нижним можно расслабиться; разве тебе не это нужно, спросил я. Нет, удивлённо ответил Б. Я, как дурак, тогда спутал психологическую и физическую доминацию. Он меня простил.
В окрестностях тем временем нарисовался юноша, мечтающий превратить весь мир в кошмарный революционный трип. Его любимый фильм был «Последнее танго в Париже». Он утверждал, что в этой картинке сочетаются страсть, жестокость и анонимность, и такие отношения надо распределить по всему человечеству. Юноша обкурился и формулировал именно так. Но я не поклонник издевательства пожилых мужиков над девочками, заросшей пизды и расстрела в конце.
Такие связи, сказал я, ебанатство. Мальчик пообещал приехать. Меня не порадовало его желание обращаться со мною, будто я восемнадцатилетняя барышня с заросшей пиздой и глупой мордочкой. Я сказал, что думаю про его сомнительные тезисы по переустройству общества, мне было не трудно. В ту же минуту я понял, что моя связь с Б. сочетает в себе всё, к чему мальчик стремится, - страсть, жестокость и анонимность, но насколько иначе всё это выглядело!
У Б. было литовское гражданство; когда его квартиру на нашем хуторе оккупировал взрослый сын, мы ехали в офис, расположенный на полуподвальном этаже напротив милиции. Я как-то хотел произнести вслух: знаешь, находись мы тут до 1993 года, - и остановился: может, до отмены сто двадцать первой статьи такие, как Б., останавливались бы напротив милиции нарочно, назло. Теперь я почти в этом уверен.
В марте он снова уехал в Литву, и в день его возвращения я встретил человека, к которому ушёл. Я никого не уводил у женщины, просто смотрел в его зелёно-карие глаза и думал: что он делает рядом с этой хабалкой? К утру женщины уже не было.
Б. купил мне псевдоирландское пиво, которое я уже не пил. Всё-таки полтора года прошло. Вот и хорошо, сказал он, что ты это уже не пьёшь, я и в первый раз хотел предложить «Пауланер», но позже стало не до этого. (Верхний не должен пить много, не больше пары бокалов, это азы.) Я, наверно, стал лучше. Я больше не работал на поганой работе. Я научился выбирать.
Полтора года назад Б. сказал, что у меня всё будет хорошо. Что я встречу хорошего человека – у меня всё для этого есть. Что он будет этому рад. С отеческой такой интонацией. Правда, я не уверен, что с отеческой: откуда мне знать, какова она: мой отец со мной о таком не говорил, он вообще не говорил – либо отмалчивался, либо орал.
И я сказал Б. о человеке с зелёно-карими глазами, и он ответил: я очень рад, что у тебя всё хорошо.
Мы с ним не были счастливы – для этого мы были слишком спокойны. И в нашем не-счастье не было места несчастью. Я бы так сказал, будь я сентиментальной оригинальничающей бабой, но нет, я – это не она.
И когда прошло ещё полтора года, и мы поссорились с человеком с зелёно-карими глазами, он, кстати, родился в той же местности мерзлоты, что и Б., ну, почти там же, - я думал: зачем Б. так легко отпустил меня? На самом деле никто никого не держал, просто я был огорчён и не мог не задать этот вопрос, хотя бы мысленно. Я не любил Б., а человека с зелёно-карими глазами любил и никогда не делал ему больно. Возможно, в этом уравнении надо было поменять одного на другого, но я не буду.
2012.