Сергей Михайлов
Этюды
Этюд
Эта осень была отчаянно красива
Как женщина, которая пережила потерю и решила жить дальше
И вот она шла по городу, щедро расплёскивая выстраданную свою красоту направо и налево, а старики смотрели ей вслед и цокали языками
Те, что сохранили подобие памяти, сильно разбавленное слепотой и воображением, кто шамкая, кто хрипя, словно запретное лакомство, пробовали вернуть, припомнить на вкус, назвать имена других женщин, с которыми не сложилось или сложилось совсем не то
То, что давно ушло, как будто вновь от них уходило
И этот нечаянный праздник, вмиг озарив, погружал их в ещё более горький мрак
Они понимали, что другой осени у них уже не будет
Но многие ошибались и в этом
Весна
Во дворе субботник под I Will Survive, а на улице Беговой, куда не долетает музыка, толстая тётка чуть не в шубе кричит, подбоченясь, в окно:
- Форточку, я говорю, открой, тепло на улице!
Опухший мужик с непроницаемым ликом распахивает окно в первом этаже и исчезает в темноте квартиры.
- Форточку, я ему говорю! О, ёб твою мать! А он окно открыл. Оооо! - оглядывается тётка. Но рядом никого нет.
А я вот думаю вступить, наконец, во владения подвалом и снести туда весь хлам, накопившийся с прошлой весны.
Утро коротких рук
Нужен был нормальный заварочный чайник в цветочек-горошек, а не этот французский бастард.
Я давно предрекал ему бесславную смерть от стеклянного донца бутылки, торчащей из мусорного ведра, в момент исторженья спрессованных чаинок. На днях передвинул ведро в неудобный угол и повторил про себя пророчество.
А сегодня утром, достаточно всех к тому подготовив, кокнул его именно так.
На свалке, впрочем, будет ему не одиноко: с ним последовала туда бывшая приставучая вешалка с бархатными плечами и не менее тёмным происхождением.
Новый Архимед
За две недели до этого всякая обувь на левой ноге стала мягко и отрывисто похрустывать в затухающем шаге, под косточкой большого пальца.
А затем началась свистопляска с женщинами, которой давно не бывало: они стали появляться и исчезать – аккурат в противофазу, как единая команда по синхронному плаванию, выступающая под хит этого лета «Нет любви на свете, ну и пусть».
Может ли это быть какой-то специальный закон природы, выводящий одно из другого – свистопляску из обуви, женщин из хруста?
Чур
В середине вечера появилась Ахматова – дрожащим силуэтом на штукатурке, выбрав профиль достойной.
- Разве я вам соседка? - с пеплом роняла она Жолковскому и ниже.
Но с разных сторон уже к ней летело:
- Свет! Это свет так! Зажгите другую лампу!
И так открестились.
Неваляшка
В кощунственной пляске бестрепетно растоптал крупную неваляху.
Я помню её ещё маленькой неваляшкой – из нашего общего детства,
когда с этой заразой не было никакого сладу.
Дальше – больше.
Люди ложились и падали и уже не вставали.
А она только раздавалась в боках и блюмкала утробными колокольцами,
вскакивая снова и снова.
Её мне жалко не было, но я обидел её хозяина, и он плакал, как маленький.
Можем повторить
Строители БАМа хотели водки, а на прилавках горело золото.
Столица плавила купола, только бы дотянуть нитку.
Нитка рвалась на каждом стыке, и лом поднимал довоенные кости.
Только зэки, откинувшись, могли бы о них что-нибудь рассказать,
но без печати бамовского генсека их в самолёт не брали.
Хоронили и теперь как придётся.
Если бы государственный стыд не питался личным стыдом,
мы бы всё это знали.
Но мы злокачественно стыдливы
и ничего себе не расскажем.
И всё повторится.
Битый час
В девятьсот семнадцатом нашим ходикам перешибло часовую стрелку,
и с тех пор ходит одна минутная, и мы вместе с ней только что удаляемся
всё от того же часа, с каждой минутой к нему приближаясь.