Ян Любимов
Время Особенно Холодных Дней
Доброе
(из утра)
красное облако порождает дома, где
мимо окон не только проходят друзья,
заглядывают в
они
как тени незапотевающего стекла.
я просыпаюсь, прохожу, лишь
наступающая тишина.
происходящее там округлым возгласом здесь:
пол розовеет нежной водой:
все со всеми прощаются,
всем от всех пора уходить.
ты говоришь:
будь бесформенным и свободным, но
не сейчас
пролетающие мимо руки,
ямочки и ключицы
сцепление почти незнакомых людей:
они сжимают друг друга пальцы ломают
неужели это свобода?
так было предписано Предписывающим моим
иногда я слышу его за скрипом стекла
толкаются там оставленные друзья
и не подпускают.
смотри:
вот я уже пространство между поиском и плечом,
сладость предчувствия отламываемого куска
сказочно-сладостной трубочки, ванильный вкус
реализуемой пустоты.
почему моя?
читаешь про солнечный день в новостях,
не пытающиеся стать чем-то телесным слова,
звуки и какой-то чувствуемый перебив,
напоминающий праздник.
или незнакомые мне
***
я замечаю, что ярость, с которой
люди берутся тележками за
возвышающийся зоб
похожа на беззастенчивый день,
когда
на утреннем небе виднеются звезды,
когда
лето во всем, когда
никто не верит в
несуществование.
***
фары машин, источаемые жар,
вдохновляемый вскриком птиц, летящих
на север в поисках правды,
которой
вовек не дождешься:
эти фары,
эти пожары
это все про желание тела,
изогнувшееся в спираль,
глядя на которую повторяется
течение времени
как лучший гипноз.
знал бы ты, как страшно мне умирать:
мы усыпляемы,
мы отражаемы,
мы есть объем,
задержка в исчезновении бликов,
поиск. круг звезд.
ожерельями косо,
отражения позы
в ожидании
прыжков из канав.
(когда мне было шестнадцать, я!..)
обтекаемость железа
становится завтрашним сном
шепотами раздваивается
глаз повисший,
подкупающая серьезность:
так вот оно что.
закольцованность звуками,
щелчок,
щелчок,
потом еще
Вежливый акт
вращающийся шум,
такое жужжание у меня за спиной
наводит на мысли
и желание убежать,
тогда
я прихожу в место без стен,
смотрю на тебя
со всем —
всё устремляется на тебя.
мир приобретает цельность и ждёт
твой следующий шаг, тогда
ты выбираешь потерять себя,
чтобы хоть как-то побыть одной.
(одному?)
одно
и остается здесь важно: оно
постоянно вращается
как теперь преломляется свет,
когда пытается к тебе подойти.
ты не заслуживаешь времени жить,
потому что живешь не любя
мы не становимся дальше, огни
собираются шапкой и падают с плеч,
руки которых погладить не всех,
не то чтобы не хочется всех —
не всех бы я мог,
и воздух как будто сворачивается там за стеклом,
теперь я уже не отвлекаюсь на шум, я его
только и слушаю и посреди
монотонных жужжаний слова:
там написано, что ты одна,
что мне хорошо, что тебе хорошо,
что я впрочем-то не хочу себя проявлять.
и незаметно для всех, кто привык к оболочкам из стен
загорается единственно-верный
бескопромиссный свет:
отворачивается луна.
Время Особенно Холодных Дней
я принимаю душ
три раза в день:
холодные стены
вынужденным кипятком.
стены теплеют,
так тихо,
спокойно —
духи мороза и снега
обходят меня стороной.
обнаженность при этом
еще человечней:
выкручивает до упора
холодные дни.
упираемся в стены,
холодные стены,
теплые стены!
радуемся над потолком.
наша прелесть — немыслима
но каждому радостна:
округлое небо
начала
самого долгого
Дня.
Страх понятийного
I
только попробуй отвлечься, как:
скамейки передвигаются,
движутся.
садишься за стол,
покачиваемый безраздельным, пришедшим вчера,
кто я?
кто
я?
избегаю во всём движения,
вещи и сны окрикивают меня,
красные огоньки,
блики окна.
я протягиваю руку будущему себе, боясь
заглянуть в глаза.
но руки на моих плечах,
едва видимой маской кажущейся на углу
заставляют меня желать,
и вне смешивается внутри так,
что деталь остается воплощением правды.
а может быть, связь,
иногда зовущая меня к тебе,
и есть ненависть пить,
ненависть есть, ненависть
к чувству прекрасного
II
лицо перекошенной чертой
указывает путь
в канализационный мир, ставший
в один миг сверхпространством.
я надеваю маску и говорю:
(вода заполняет рот)
это все неспроста, скажи,
ты помнишь?
мы идем платформами спускаясь дойдя —
труппа артиста, ищущая горбуна
под свечением неба, где
покажется первый признак лица —
озарение, пришедшее в голову к нам,
как возникающий заснеженный лес,
деревья кричат,
деревья кричат, что он где-то здесь.
кто-то больно знакомый идет. стадион.
начинающаяся война:
мы продолжаем искать горбуна,
передаем наши видения от одного к другому,
выходя
не обнаруживаем видимого пять лет назад.
мы находим мёртвого горбуна у того самого Дома
становящимся центром, там:
а) врываются люди, держа всех в плену,
б) я прокрадываюсь никем не увиденный в сад,
в) впервые учусь магии, т.е. неустанно машу.
мы
поднимаем за собой
неважно живого ли горбуна,
не желая его принять, знак
умиротворяющего все:
оно уже рядом приходит на смс,
оно уже здесь.
фигура кивает, давая понять,
это сейчас неважно, то же мне говорят
бедные люди, зовущие небо,
вздернутые на крюках.
горбун м ё р т в, слова о нем — прах
фигура уплывает, оставляя меня с собой,
я молчу, потому что стоит открыть рот —
он тут же наполняется водой,
тишина.
Восстановление разметки
I
когда тебе снится горящий дом,
беги в подвал
спасать образы давно ушедших вещей, а людей
не трожь:
им что-то и так уже слишком.
мягко проплываешь через кажущееся замеревшим,
взмах фар останавливается у столба.
неудовлетворенности целого
что отвечать?
волос на трясущемся плече
это ведь пожалуйста неспроста!
телодвижения к птицам, они
в соприкосновении с
неважно чем в проводах
займите места.
ночь уже скоро и я проиграл,
красноглазые крыши на месте, что там
выкрадывающее людей:
им слишком и так уже слишком.
II
когда тебе снится небо зеленое в молниях, будь
спокоен: близится утро.
я достаю записную книжку, она
неродившимся словарем
ее еще можно, пишу
а-а-а
а-люминиевые движения
б-ыстрые мимо
в
г-орящем в городах
д-ень давно уже отступил
е-сть и становление и
ж-изненно необходимая прелесть идентификаций
з-ачем и-дет к-уда л-етит
м-ысли не удаются, словарь
прерывается и сквозь него
приходишь в себя.
III
говорят, что счастливым людям снятся колодцы, они
наклоняясь туда
теряют случайные части тел.
те
попадают в отдельный мир бесконечно больших пространств, где
параллельные прямые наконец-то пересекаются
и кружатся, кружатся, кружатся...
да, это так
да, это ты,
я не совсем долго честен смотря
на шум, раз и он падает, он
распадается, медленный
превращается в у-а-а-а
где а
это намек на испытываемую боль,
а у
попытка прийти в привычное состояние
(но страшно даже подумать при ком это стало привычным,
иногда свойства Его вылезают на циферблат и
стрелки так быстро бегают, что
сливаются в сияющий диск и я
провожу несколько лет, замерев)
дома уже час как стоят
окно открывается, воздух
сопротивление взгляду, воздух
ускользающий
маленькие падающие точки снежинки
образуют окружности солнце
оно светит так ярко, так страшно
что я не знаю, как
это чувствовать
а люди смиренно гуляют,
бегают, суетятся, но вдруг
застывают, выстроившись в какую-то композицию
они как будто готовы стать
телом Его
отблеск геометрического солнца в глазах
приводит их в неустойчивость.
если тебе снятся колодцы не страшно,
страшно увидеть счастливых людей,
они берут меня за ноги, руки,
сваливают с дистанций,
с невозможности коммуникаций,
приводят в движение, я
они мы
и кружатся кружатся кружатся кружатся
***
я продолжаю с тобой говорить,
ты давно уже перестала быть кем-то конкретным,
как твои дела?
сколько любви к забытому миру нашла ты сегодня?
скольким плачущим повернула свое лицо, уши
наконец,
свое тело.
расскажи мне про линии, оберегающие ваши мечты,
расскажи,
как сходила в кино с какой-то идеей,
которую я уже не помню, но
очень ей рад.
говорить с тобой словами достаточно сложно,
мне просто хочется побыть в этом больше,
спасибо за подаренную
невозможность.
сейчас пишу на другом листе, где
мало места, и
слова приходится часто переносить:
помнишь, это пра-
ктика по отечестве-
нной литературе:
справа твоих ничего
не ждущих черт
описание маленького че-
ловека, больше всего мне
нравится служение Богу.
спасибо за упаковку розового имбиря,
иногда мне кажется я узнаю тебя в одном из людей:
например, вчера какой-то мужик
был очень рад со мной познакомиться,
или какие-то добрые люди довезли меня на такси.
я не помню их имени, но пусть они станут Ксюшей и Владом,
я не помню себя, так что пусть буду Яном —
хорошие добрые люди
напоминают тебя.
и вот уже третий лист, он пустой абсолютно —
на обратной эссе о бессмысленной жизни:
тебя и мир, который полностью выдуман мной,
ведь тебе нужно где-то,
а мне
слать туда письма.
иногда этот мир становится явным,
и я почти могу видеть проступающие улицы этого славного тихого города,
где идет дождь,
и невозможность там очутиться
с одновременной близостью этого места
вводит меня в трепет, как будто
улицы становятся музыкой,
как будто я слушаю тишину и
открывается дверь:
свет.
это ты?
силуэт исчезает не желаемый быть пойманным мыслью,
мысли тоже не очень этого хотят, остается
его ощущение, трепет —
эти два прекрасные места.
и за окном шум машин раздается, настоящий и
невозможный.
Хочется говорить
(поэма в трех следующих записях)
Первая запись:
5
да, это совсем не сложно
это приятно
быть таким легким
что растворяются в молоко
пальцы твои
расскажи каково
быть такой сильной
истории из
становящейся моей жизни
как я люблю
снег все еще идет
мы уже идем
мы встаем
ждем
закрывается дверь
и все
разлетается, все
становится, но
я не хочу чтобы оно становилось!
я хочу боли, т.е. движения
всё.
выпал снег, ты стала прозрачной,
я ловлю силуэты в снежинках
господи, неужели не видишь?
это прекрасно
4
целоваться лёжа на камнях,
замирать, услышав крик,
постоянно становиться,
человек — это постоянно становиться.
мы ведь совсем уже не важны:
это бабушка и ее вкусный хлеб
это лающий пес
это детство ради которого хочется.
умереть как форма решений
исчерпала себя, личностный суицид
давно растворился, хочу
другие признаки вещества
другие признаки вещества — пустота
застывающая в нем,
застывающий в ней человек
всеобнимающий
3
теперь я весь сложен из твоих прикосновений
это так приятно я как будто бы зановый,
грустно.
поговори со мной так, как умеешь только ты
(и не только ты)
поговори со мной так, как я хочу, чтобы умела только ты
солнышко, удивительная чистота
ждет нас по ту сторону, здесь
ты это брось, здесь только желание
2
вот уже и осень закончилась
другой период становится
мы (а это я и несколько вас)
вдалеке, но вдыхаемо связаны
1
как значительнозначимо чувствовать себя живым
0
Вторая запись:
5
выносимое недовольство по-своему хорошо:
у нас есть полное право грустить,
и знаешь, если тебе кажется, что
не хочется говорить,
это нежелание говорить и есть разговор.
мне тоже не о чем говорить,
мне тоже не хочется ничего,
мне тоже снятся кошмары,
мне тоже хочется хорошо,
мне тоже!
ты не один такой, я не один такой —
мы одни.
представленные сами себе, и
ужасу предметов, смотрящих на нас
без интереса.
выцепленный из жизни становишься настоящим,
ты вот оно самое что ни на есть,
я бы хотел тебя именно таким,
я обнимаю тебя,
я тебя люблю.
если бы дни состояли из одних прикосновений,
это было бы хорошо,
но ведь здесь и запах, и музыка,
и звуки, и песни
и какие в этом мире есть песни!
Третья запись:
5
дыхание, перемежающее разговор
видимое у другого становится явным
зимний падающий лес.
как внутри расширяемо и
хочется плакать.
прохожу мимо храма, набираю полную грудь
светлых самых надежд
держу в себе, чтобы
подарить бабушке
как букет.
бабушка, смотри, я совсем не прав,
что не говорю с тобой,
нам нужно с тобой куда-нибудь съездить
примерно такие мысли проносятся в голове
прерывисто, замирая немного в момент, когда я их думаю
это все так правильно, признаю:
произошло. ты хочешь многого,
я хочу многое.
мир его припас впереди
нет, спасибо и есть расстояние.
цветы для слепой девочки наиболее искренни,
они поражают ее, предел простоты
изматывает внутренний глаз, мне
ничего не хочется говорить
и
цепь нарушается
***
1
завернись в одеяло и стань
чем-то полупрозрачным, стань
каплей, гуляющей музыкой,
каплей расширяющей звуком,
занимающей весь объем,
занимающий даже больше,
переходящий вовне.
стань каплей в море человеческих чувств,
подставь ухо к гортани пролетающей птицы:
прежде радости умереть —
радость родиться.
в этом есть ограничение, если
не конец, то что бы заставило нас,
что бы поставило нас
к вопиющей стабильности,
к неумолкаемой тишине?
я
персонифицируя ее, называю
представлением вечности, и
у нее твои черты,
у нее
твоя неясность.
сотня незадаваемых вопросов
имеют голос снега, впервые
пришедшего ночью и ставшего
радость открытием дня.
2
в третьем корпусе вахтерша знает самую нужную правду:
вещи хотят, чтобы их любили.
разминаемый стопой пол играет с тобой в пуш-н-пулл
становится неторопливым —
иди медленно —
приветливый кивок это условный знак
того, что свет снова дали и можно любить.
электрические маленькие существа
проходят через друг друга, в момент
искристого прикосновения они еще враги,
они как бы хотят быть первым
но, сближаясь, заполнили пустоту,
наполнились смыслом и подкрепились
словом
стали родными.
электрические существа разбегаются,
будучи связаны, держа память где-то на кончиках пальцев,
они разбегаются, распространяется
сеть их чувств,
окутывает нам лицо —
вахтерша из паутины любви сшивает себе платок,
и приветлива
и улыбается.
3
сияние статуй мне скажет я дома,
мне больше не нужен щелчок или свист
свет включен, моргает лишь память:
дым
гул
зыбь
явь
ем сладкие вафли и признаюсь,
бегу и сижу на ступенях,
ясно вылетает зима
серым
все поддернуто, он разноцветный,
у этого — ребяческий смех
и мне хочется его прикоснуться,
у этого серого что-то довлеет внутри,
слезами очистить, но белый
ему недоступен, синева
кажется прошлогодней мечтой,
касаюсь его своей рукой:
ты ярче, чем любые из них,
ты такой же, как он —
показываю, за спиной
божественный
белый.
4
бессмертие. бессюжетность
раздвигаемый воздух, мягкое молоко:
из очертаний телесного цвета
угадываю слова
в сиреневой дымке.
Коммуникации
I
говоришь иностранцу
this is the center of our city и
как-то смотришь, да какой же это центр,
какой же это сити?
зачем вы вообще
приехали сюда
в Россию?
улицы говорят:
когда мы жестоки асфальтом,
травинкой проникновение, выси
облачны, выси надежду,
только голод нас выкорчо
вывает себя,
мы не со зла
мы лежим по земле,
разбросаны струпья
собратьев
мы на грани
отделяем звук от предмета
и разлетаемся.
смотришь на сити и
как-то все сразу иначе, как будто
приехал сюда погостить к маме, а дом
не узнал.
II
Принц, садись, рассказывай, как дела?
для меня ничего не кончилось с приездом в россию,
праздник начавшийся освободился от формы,
я варю суп и сильно переживаю,
места удивительно красиво,
влюбляюсь в прохожих людей,
особенно бабушек,
и повсюду солнечный свет
ну да страшные дети пугают,
когда очень много кричат,
и я вижу голод в глазах,
имени, шеи
шепчущей да.
III
звонишь иностранцу в Алжир:
Абду, хау ду ю ду
и прочую белиберду —
все как будто яснее, в общаге
кровати, тумбочки, стулья,
они уже незнакомы, как будто
Абду достает тебя из России в Алжир
наверное так проявляет себя расстояние.
Скорость
неправда, я все упускаю, я —
песок, а не вода,
мы становимся дальше, мы становимся ближе,
я знаю, осуждены
пальцами в кожу друг друга.
вставай, закрой шкаф, не смотри на него.
страшное белое в шкафу лицо,
это моль?
нет, идиот,
это смерть, она давно уже ждет,
ждет — это жужжит холодильник:
ты дурак говорить про смерть,
ничего ты не знаешь, осел,
ничего ты не знаешь, ж-ж
ж-ж-ж
холодильник совсем уже из ума,
обними
меня
не пиши,
не уходи,
твое ничего вскрывается плачет,
твое ничего приходящий по случаю крик.
люди ночной прогулкой падают с неба, а надо
не замечать сползающих с окон
лиц на плакате подмигивающих и говорящих:
убей или мертвы.
это все глупости, улица,
вот с крыши выглядывает человек —
это серьезно.
что еще за человек?
ох, господи, человек,
так наверное было подстроено,
когда они успели меня найти,
посмотри, он начинает спускаться,
черты — меняться,
становятся камнем,
окном,
он уже на земле
идет,
бежим,
мимо нас столб, рядом с которым мы поругались,
скамейка, где целовались
ночь, где спасались
и где не спаслись.
я выворачиваюсь:
кости видение мир
обволакивающий шум машин
обволакивающий шум машин
обволакивающий
шум
машин
Круглое
начинать стих за пять минут до закрытия библиотеки — это
самоубийство.
обвиваешь шею
ты к шуму компьютеров, оттуда
большие руки подхватывают
тебя, качают, говорят: спи
пора. все развеется, станет…
закругляйтесь
да, хорошо, — не слушай —
где нежность, где прелесть поспать,
ничего, ян, все забудется, руки,
руки…
мы становимся круглым, мы
перестаем не встречаться,
(я не знаю, что еще говорить)
смотри, если
ты попадаешь к ногам гиганта
и в завихрениях пыли дом позади —
чем тогда руководствоваться?
не мыслью что сна нет,
не ощущением боли, нет,
не желанием дома, нет,
не то
остается несделанный шаг, не
желание сделать его и
кожа, чувствующая на себе взгляд
гиганта, итого —
решето, то есть сойти, вспоминаешь:
это все было залитым, солнце, поляна,
там еще качалась фиалка
и разливался журчащий покой
пожалуйста, позвони!
говори ни о чем,
спроси как дела!
и как там живется
в другой незнакомой стране,
где все говорят спасибо привет как дела
спаси меня —
духота. ночь.
табличка exit все дальше
мы становимся круглым, а что
в этом плохого? ну круглы мы, круглы
как
ну не знаю, например, глаза,
твои глаза и коленки,
спина,
мы круглые как всепоглощающая чистота,
как кружок где фотография, слева ты
печатаешь, справа
или где там
я
***
быть сильным почти не
доразумение
к двенадцати промолчу про
единственно-верную трезвость.
скучно.
зато летом падать солнышком
на глаза проходящие, где
еще слезы
высохнут,
вырастут,
станут аквариумной водой,
не мной
нет, я не взрослый, я маленький мальчик
в Интернет-кафе где грузины
играют во властителей жизни, бармен
косо смотрит на меня
молчать.
небо смотрит на меня
мне страшно.
маленькие мальчики голосуют за
почему я люблю не хочу темноты?
ведь руки выходят и что это? ш-ш
с ковра
нависающее О
пальцам
холодно
нагревается чайник,
наливается чай
перед глазами ворсистые А
ты не хотел бы сойти с ума?
внутренне соглашаюсь
стучат,
скучает
по лицам и танцам:
единственный способ общения с богом
ночью не виден
скажи мне кто-нибудь, как
смешаются с болью и
я остаюсь
мне нужно расслабиться, мне
нежная слабость
***
накроет сотканным из
я помню! я помню!
меня как будто бы гладят по голове,
скользящее станет далеко или больше.
кувырок.
кричащим приземляться в какие-то дворы,
двенадцатый час,
нет я не видел,
нет, не касался
и мы вообще не!
но я помню счастье,
спроси меня дважды
(развилки становятся
переулок стоит)
мы терпеливо о знаках,
символах,
гопниках,
и жизненный путь в переулок,
как разделяя воды!
смеемся над одноглазым,
стреляющим сигареты,
держащим руки хароном, окружающим сумрак,
а дальше дворы,
далекое околодворье:
я думаю отражение здесь
спряталось, смялось и
передумало сумрак,
какая-то странная тьма.
я так неуверен
где-то же видел,
это мне снилось,
ну вот
опять
захожу, дом:
на крыше прабабушка,
которая еще как будто бы не умерла,
она
стреляет в меня из ружья,
я бы и рад из вернуться,
но кругом леса,
пылинки,
и пробуждение —
дикая, никому не нужная правда
дальше неизменно дает облегчение
потому что видимое
рвет
и в несказанное
упирается все.
Четвертый
мост между словом и вздохом — игра
сладким холодных ступеней
да
и еще раз да,
в котором кто-то да есть.
например, улыбкой направленный шаг,
который сразу через туда, где
встречать уже не
но да! —
познавшим его столбам.
***
куда шагом объятий за прелесть
там щебечущий беспорядок всегда
я говорю тебе:
(шепот) пока,
левее не стать и
неизбавление от шипящих
прощание с тобой не сиренево
намек на прощение, вызов,
чтоб больше не слышать
Первый стих во время грозы
обращаюсь — молчит,
выхожу за стекло:
одно. привкус.
вспотыкаюсь о
челябинский, падаю
за желание побольней —
ничего не получается:
либо пьяница,
вытрезвляемый одиноким шумят поезда,
кричать,
ежедневно за область выбрасываться,
нормально?
кивает
скорую вызвать?
не надо
самое к постоянному шуму
и уже ничего не слышать,
нет, понимаю: переживать —
перебор, нужно жить умере
но
стоит подойти к мере как она тут же ругаться,
я помню нашу прошлую отовсюду понятия,
слова и снимки из прошлого,
стоп, нет.
какие снимки?
ненужное кашляет.
или вот бабушка по сводке новостей
должна была умереть, но
живет ягодами
наверное ощущение привязанности к дому слишком
не дает ей бродить по пустынному городу
но это ведь оживленная столица региона?
да нет,
посмотри, говорит,
на глаза
это
самый пустынный город
где каждому хочется петь,
умирать,
продавать неувядающие цветы,
я понял!
это какой-то намек на бессмертие,
цветы неувядающие
как она!
и все так гудит,
шумливо остается,
только и переливается:
люденьки добрые
подайти немного
внимания.
звук просьбы мне в целом нравится
сиреневый с ним,
познавать для,
без страха асфальт,
падаешь на него:
плаваешь
плаваешь
***
а за стеной на коленях легко
засыпать, и начинаешь петь
лицо — улыбаться и хмуриться
я засыпаю
я просыпаюсь:
повсюду радость
твоего присутствия
если мы будем светлы,
ты бы про руки голубоватым пламенем,
нечленораздельным легко —
не-слы-шны
песни становятся.
еще мы из воздуха и сразу трубой,
как может одна вода,
мошки тогда воплощали любое
и радости.
они были настолько, что мы
разуверились сами в существовании
видения уже знакомой,
самое время нормально
мимо балкона вертеться,
застыть,
а дальше просто и все:
мы встретились.
Nothing changes
у тебя что-то с лицом —
случайно осознаваемые царапины,
взгляд на гнездо: птенцы,
недоступность.
дружище, а что?..
открывается дверь,
просто так не получишь!
очень громко нет запахов!
(не знаю как перестать) —
спокойствие нарушает лицо
швеи о
коло острое
колется!
Птенцы,
размазаться в гнездах
одним
остро-колющим мы
мой друг
сколько бы ни
усни —
будь мягко.