Евгений Матвеев
Ролф Якобсен. Избранные стихотворения из книги Тайная жизнь
Ролф Якобсен. Избранные стихотворения из книги «Тайная жизнь»
Rolf Jacobsen. Utvalgte dikt frå boka «Hemmelig liv»
Ролф Якобсен (1907-1994) – норвежский поэт и журналист, один из крупнейших лириков Норвегии. После выхода его первого сборника стихотворений «Земля и железо» в 1933 году критики называли его «новым голосом нового времени», а саму книгу сочли первым в Норвегии сборником стихов в духе модернизма.
Якобсен работал журналистом, впоследствии редактором газеты Kongsvinger Arbeiderblad, за передовицы в которой в 1945 году был осуждён за коллаборационизм.
Лейтмотив поэзии Ролфа Якобсена – взаимоотношения между природой и техникой. Его творчество опирается на влечение к «новому», эстетике, духовным силам и возможности движения вперёд. Однако это воодушевление, как правило, носит поверхностный характер. «Городской лихорадочный ритм» беспокоит поэта своей чужеродностью.
Стихи Якобсена переведены на два десятка языков. Творчество Якобсена было отмечено многочисленными литературными наградами, в том числе: Премией Ассоциации норвежских критиков (1960), Премией Шведской Академии имени Биргера Доблуга (1968), Премией издательства «Аскехоуг» (1986), литературной премией Шведской академии (1989).
В настоящую подборку включены стихотворения из четвертого поэтического сборника автора – «Тайная жизнь», увидевшего свет в 1954 г.
ПАВАНА
Этот странный павлиний танец – павану
танцевала инфанта Изабелла
с доном Хуаном Фернандесом из Кастилии
в последнюю ночь перед тем, как смерть пришла во дворец.
Обряженные в павлинье великолепие,
но с мертвенно-бледными лицами и холодными пальцами,
они ступали одеревенелыми шагами,
как будто уже были мертвы.
И тот же танец танцевала испанская королева
с тяжёлым от страха сердцем, окаменевшая
под тяжестью парчи, помпы и этикета,
как будто её необузданное сердце покрылось твёрдой эмалью.
И тот же танец танцевало море:
нездешние, немые облака, напоминающие хвост павлина,
и волны под тяжёлою парчой, шагающие к небосводу.
Так танцевало море с облаками, желая сбросить с себя
эту музыку позабытого танца.
МУХА В ТЕЛЕСКОПЕ
Однажды ночью, когда Сириус стоял высоко,
в телескоп залетела муха и осталась
бельмом на глазу вечности.
Увидев чёрную дыру в небе,
астроном ослеп от слёз,
как будто кулак небытия
прошёл сквозь ничто.
«Где рука, которая крепко держит меня?
Где сила, что может освободить мою душу от смерти?
– О, мистер Чембало, идите скорей сюда,
что-то случилось со Вселенной!»
А муха взлетела,
справив нужду в созвездии Лебедя
между неистовым солнцем Денеба
и мерцающими крапинками в Цефее,
видимыми только в больших телескопах.
Deo Gloria*.
* - «Слава Богу» (лат.)
ВРЕМЯ ВЕЛИКИХ СИМФОНИЙ
Время великих симфоний
уже прошло.
В течение великих столетий
они поднимались в небеса
блистательные, как грозовые тучи, что мерцают на солнце.
Кучевые облака в ясном небе. Кориолан.
А теперь они хлынули обратно, словно дождь,
словно каменно-серый ливень на всех волнах и программах,
и накрывают землю, как промокшее пальто или мешок звука.
Теперь они падают обратно с небес,
лупят по небоскрёбам электрическим градом,
просачиваются в комнатушку крестьянина,
барабанят по глухим городкам и океанам кирпича,
словно вечный звук.
Дождь, словно звук.
Seid umschlungen Millionen*,
чтобы заглушить крики,
что каждый день звучат на этой земле,
которая жаждет их и наполняется их силой вновь.
* - «Обнимитесь, миллионы» из «Оды «К радости» Ф. Шиллера.
ОДИНОКИЙ БАЛКОН
В большом городе очень высоко, рядом с облаками и ветром,
висел одинокий балкон, на который не ступала нога человека,
потому что там было холодно и далеко до земли.
Он думал, что он самый одинокий балкон в мире,
и каждое воскресенье, слушая звон колоколов церкви Святого Варфоломея, он спрашивал:
«Почему добрый Господь не может помочь мне? Господь ведь тоже высоко, и мог бы использовать меня,
как полочку для своих безделушек».
Тогда он договорился со своим знакомым западным ветром,
чтобы ветер спросил об этом у Господа.
И вот однажды к балкону поднялись крепкие и ловкие люди.
Они срубили балкон ацетиленовой горелкой меньше, чем за 8 минут,
а на его место повесили искрящуюся красным и голубым
неоновую рекламу шотландского виски.
АРХЕОЛОГ
Он резал торф острой лопатой,
откапывал камни столовой ложкой,
пока не добрался до угла городища
и обломков меча
под золой и пеплом.
В этот погожий весенний день в лесу
он жевал свои домашние бутерброды
и размышлял о том, что сегодня
он будто бы выкопал чайной ложкой
своё собственное сердце.
Он сталкивался и раньше
с разрушенными стенами
и каменными углами под слоем пепла,
но каждый раз поворачивал назад,
думая, что так будет лучше для мира.
Потому что здесь кто-то жил раньше,
думал он в глубине свой тьмы,
а знаки, оставшиеся от них,
и каменные плиты, бывшие в основании их дома,
это моя судьба.
И во мне кто-то жил раньше
Ne's sólu sótt ok ne saxi
steinn skorinn*
и в каждой тьме, и в каждом человеке.
Ещё он нашёл украшение с маленькой птичкой
и лошадиную челюсть.
А потом он откопал зонтик
из той эпохи, когда не было зонтиков,
и месячный проездной до Бломменхольма,
но это, конечно, были его собственные вещи.
* - «камень не тронут солнечным светом
и не режется железом.»
(руническая надпись на могильном камне, найденном на ферме Эггья в 1917 г.).
МЕТРОПОЛИТЕНЫ
Метрополитены, эти эволюционировавшие дождевые черви,
насквозь продырявили цементную почву, как сыр.
Глубоко под писсуарами и клумбами в парках
они сжимаются и растягиваются вновь.
Майолика, фарфор и никелированные солнца в преисподней
под дымящимися человейниками и могилами кладбищ.
Однажды я положил букет ромашек на рельсы там,
где человеческие пороки гонялись взад и вперёд
с лицом, обращённым в обе стороны, как у Януса,
но не умеющим истолковывать будущее.
Вибрирующие под городским асфальтом дождевые черви
заставляют дома расти ещё выше,
человеческую траву уплотняться,
а море обнажать белые башни из минералов.
Но сейчас не выловить этих червей.
Возможно, титаны смогут сделать это
и через 100 лет выловят Атлантиду.
ДРЕВЕСИНА
Хорошо, что в мире ещё есть древесина
и достаточно места,
где её сложить.
Потому что в древесине
есть великая благодать
и великий свет,
сияющий летними вечерами.
Приятно утешает дым над подсекой
и крупные жемчужины блестящей смолы,
которая сочится в лесных чащах,
а запах древесины напоминает мне запах зерна и мака.
Словно пятна от солнечных лучей по всему миру,
древесина ещё светится на пустошах
у Онгерманэльвена, Дип-Крика, Колумбии,
спящей на земле силой, тайной мощью,
что прослужит поколениям почти, как железо.
Цвета хлеба и женского тела
она хранит в себе сияющую волю,
возможно, порождённую великой любовью.
Потому что эти брёвна – часть великой весны на планете,
что появится из источников,
до которых ещё не дошло опустошение.
_ _ _
Разве есть любовь между силой воды и силой дерева?
Но большие реки заботятся о брёвнах
и медленно несут их мимо отмелей в спокойном ритме,
напоминающим танец.
_ _ _
Вот на чём стоит звёздное небо:
одиночество мёртвых, отвага юности и лес,
который неторопливо сплавляется по большим рекам.
МАТЕРИ
Матери этого мира стоят за пеленой тумана, как большие леса.
Вполоборота отвернувшись в полумрак, чтобы никто не увидел их лиц.
Безымянные и громадные, но по вечерам от них исходит шум,
словно они зовут кого-то через века.
Да, они истинные жительницы земли, их груди, словно полные луны,
их бёдра, словно широкие брёвна.
Обрубленные и сложенные вместе, они наполнили тьму, словно память,
стеной тяжёлых брёвен, внушительных, как железо.
СТАРЫЕ ДАМЫ
Юные лёгконогие девушки, куда вы уходите?
Где ваши тонкие волосы и колени, словно следы поцелуев?
Много воды утекло, и вы стали тихими, сухорукими
старушками, что носят в сумках большие связки ключей,
медленно спускаются по лестницам, часто оглядываются
и разговаривают с детьми у ворот кладбища.
Но в этой великой чужой стране, где зимы длинные,
ваш язык больше никто не понимает.
Поклонитесь им низко, поприветствуйте их с почтением,
потому что они ещё несут, словно аромат,
незаметный укус на щеке, затаённый нерв
глубоко в их ладонях, которые их выдают.
СОЛНЦЕ В ПЕЧАЛИ
Почему полночное солнце такое бледное?
Потому что оно в печали.
Оно ненадолго опускается на другую сторону земли,
как старая мать после тяжёлого дня.
После всего того,
что солнце видело на земле,
в глазах людей и в работе их рук –
его недостаточно.
Даже солнца в мире недостаточно.
Пурпурные рассветы и дни не приносят покоя.
И зерён, что тянутся вверх, и стаек рыб в глубине,
и бурь, и снега, и мягкого звука дождя, капающего
по крышам,
недостаточно, недостаточно.
Даже солнца в мире недостаточно.
Поэтому солнце в печали,
оно устало и укрывается серой шалью,
чтобы мы не увидели его глаз.
СВЕТ ЛЕТНЕЙ ПОЛНОЧИ
Полночь летом – это не настоящая полночь,
это её помешательство, когда сердце покрылось льдом
от страха, притаившегося в лесу,
когда хочешь закричать, но не можешь вымолвить слова.
Безумный посвист певчего дрозда
тщетно жаждет блаженства.
И льётся свет кем-то, кто хочет заплакать,
кто забыл цветы на полях
и прячет в ладонях своё бледное лицо.
Свет летней полночи
пронзает леса и морские льды,
как безумный сверкающий взгляд,
что головокружительно поднимается сквозь солнце
и цветочную дымку, но впервые чувствует в эту ночь,
в этот час его плотского вожделения,
что он дитя смерти.
СТАРИННЫЕ ЦЕРКВИ
Я верю в тёмные деревянные церкви.
Они ещё остаются, как смола на лесных костровищах,
и разносят аромат тёмно-красных роз
с тех времён, когда любви, возможно, было больше.
Я верю в эти чёрные, как сажа, башни, пахнущие солнечным пламенем
и ладаном, курившимся в течение долгих веков.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini*.
Их выстругали топоры, в них звенели серебряные колокола,
словно кто-то вырезал из дерева мечту и дал ей крылья,
чтоб странствовать сквозь времена и горы.
Сейчас, словно море раскинулось вокруг и церкви превратились в корабли с «вороньими гнёздами»:
Санта-Мария, Пинта и Нинья,
плывущие из Андалузии в Ост-Индию долгие годы.
А на краю света уже потемнело время.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini.
Всюду страх, даже Колумб сейчас испуган.
Миражи манят вперёд, у ветра змеиный язык
и звёзды уставились вниз своими безумными железными глазами.
Все дни печальны, избавления больше нет, но мы
плывём, плывём, плывём.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini.
* - «Хвалите Господа, вси языцы» (лат.)
© Gyldendal NF, 1954
ПРИЛОЖЕНИЕ
Оригинальные тексты произведений (на норвежском языке)
PAVANE
Pavanen, denne sære påfugldansen
som infantinnen Isabella danset
med don Juan Fernandez av Castilien
den siste natt før døden gjestet slottet
– likblek og merket alt av kalde fingrer
men kledt i påfuglprakt og med de stive
bizarre skritt som om de alt var døde
– den samme dans som Spanias dronning danset
med hjertet tungt av frykt og halvt forstenet
av tung brokade, pomp og etikette
lik hård emalje om det ville hjertet,
– er det den samme dans som havet danser
med skyene derute, denne stumme
forstemte lek med skyers påfuglhaler
og havets brutte skritt i tung brokade
mot øde himmelhvelv – slik danser havet
til dump musikk en ødslig dans med skyer.
FLUEN I TELESKOPET
Det var kommet en flue i teleskopet,
som en torn i det eviges øye
en natt da Sirius sto høyt,
og blendet astronomen til tårer
da han så det mørke huller i himmelen
som en knyttneve av ingenting
gjennem ingenting.
Hvor er den arm som holder mig fast
og den kraft som frir min sjel fra døden,
– Oh, mr. Cembalo, come here, will you,
something has happened to the Universe! –
Inntil fluen fant å utrette sin nødtørft
i stjernebilledet Svanen,
mellem den ville sol Deneb
og de flimrende lysflekker i Cepheidene
som bare kan sees i store teleskoper.
Deo Gloria.
DE STORE SYMFONIERS TID
De store symfoniers tid
er over nu.
De steg mot himlen i stor prakt
som solskimrende skyer med torden i
over de store århundrer.
Cumulus under lyshimler. Coriolan.
Nu strømmer de ned igjen som regn,
et stengrått, stripet regn over alle bølgelengder og programmer
og dekker jorden som en våt frakk, en sekk av lyd.
Nu faller de ned igjen fra himlen,
de pisker mot skyskraperne som elektrisk hagl
og drypper ned i bondens kammers
og trommer over villabyene og murstenshavet
som evindelig lyd.
Regn som lyd.
Seid umschlungen Millionen,
til å døve skrik
alle dager, alle dager
over jorden som er tørst og tar dem til sig igjen.
DEN ENSOMME VERANDA
Langt inne høyt oppe i en stor by hang en ensom veranda,
oppe under skyene hos vinden og som aldri noe menneske hadde satt sin fot på
fordi det var så dypt ned og så kaldt derute.
Den syntes den var den ensomste veranda i hele verden
og den hørte på klokkespillet hver søndag fra den hellige Bartholomeus’ kirke,
og den tenkte hvorfor kan ikke den gode Gud hjelpe mig,
han er jo også høyt oppe
og han kunde bruke mig som en liten hylle til å legge sine små ting på.
Vestenvinden kjente den best, så bad den vinden spørre.
Da kom et veldig stålstillas og klatrende menn en dag
og de hugget den ned med acetylenflamme på mindre enn 8 minutter
og hengte opp en sprakende lysreklame i rødt og blått
for Skotsk Whisky.
ARKEOLOGEN
Han skar torven ut med skarp spade
og gravde stenene frem med spiseskjeer
til hjørnene av en boplass kom frem
og restene av et sverd
under falmet aske.
Og det var en grønn og god dag der i skogen,
og da han spiste sine påsmurte rundstykker
tenkte han langsomt mens han tygget at det var
sitt eget hjerte han gravde ut idag
med barneskjeer.
Murrestene han støtte på under der
og stenhjørnet under askelaget
hadde han støtt panden mot før
og fått snudd veiene sine,
hver gang han trodde det skulle gå ham godt i verden.
For der har bodd noen før, tenkte han
dypt nede i mørket mitt.
Det er merkene efter dem
og hellene de la huset på
som er skjebnen min.
Det har bodd noen før i mig
Ne's sólu sótt ok ne saxi
steinn skorinn
som i alle mørker og menn.
Han fant også et smykke der med en liten fugl på
og et kjeveben av en hest.
Senere gravde han frem en paraply
fra en tid de ikke hadde paraplyer,
og en månedsbillett til Blommenholm
men den var visst hans egen.
UNDERGRUNNSBANENE
Undergrunnsbanene, fremskrittets metemarker
gjennemhuller cementjorden som en ost,
dypt under parkrabattene og pissoirene
krøller de sig sammen og strekker sig ut igjen.
Under kasernenes rykende hav og kirkegårdsgravene.
Majolika, porselen og nikkelsoler i helvete.
Jeg la en prestekrave på skinnene en gang
der menneskelastene jaget frem og tilbake
med ansiktet vendt begge veier som Janus,
men fremtiden kunde de ikke tyde.
Byenes sprellende regnormer under asfalten,
som får husene til å vokse enda høyere
og menneskegresset tettere
og tårnene hvitere av mineralitt så de kan ses fra havet.
Men de kan ikke fiske med dem.
Kanskje titanene kan det, om 100 år
fisker de opp Atlantis.
TØMMER
Det er godt det finnes tømmer enda i verden
og velteplasser nok
enda.
For det er en stor fred i tømmeret
og et stort lys i det
som kan skinne langt inn i kveldene
om sommeren.
Det er god trøst i bråterøk
og i blank kvae som trenger ut i store perler
dypt inni skogene.
Lukten av tømmer minner mig om valmue og korn.
De er godt det lyser av tømmer nok på moene enda
ved Ångermanelven og Deep Creek, Columbia
som en søle efter solstrålene
rundt om i verden,
en sovende styrke på jorden, en hemmelig kraft
som skal vare i slektsledd, nesten som jern.
Det har brødets farge og kvinnekroppens
og den skinnende viljen i sig
som kanskje kommer av stor kjærlighet.
For tømmeret er en del av den store våren i verden.
Det kommer fra kilder som ødeleggeren enda ikke har nådd.
_ _ _
Det er de store elvene som tar sig av det.
Er det en elskov mellem treets kraft og vannets?
De fører det sakte rundt store nes i en stille rytme som
minner om dans.
_ _ _
Det er disse ting stjernehimmelen er satt over:
De dødes ensomhet, ungdommens mot og tømmer
som føres langsomt avsted på store elver.
MØDRENE
Mødrene i verden, de star bak dis som skogene.
Halvt bortvendte inne i et halvmørke så ingen kan se ansiktene.
Navnløse og umåtelige, det er et sus som går ut fra dem, de er
ute i kveldene og roper på noen gjennom århundredene.
De er jordens sanne innbyggere, de har bryst som fullmånen
og hofter som bredt tømmer.
Kvistet ned og forrådt tilslutt og inn i mørket som et minne, en
tung stokk i veggen, ruvende som jern.
DE GAMLE DAMER
De unge kvinnene med lynsnare føtter, hvor blir det av dem?
De som har knær som små kyss og sovende hår.
Langt ute i tiden når de er blitt stille
gamle damer med smale hender og går langsomt i trappene
med store nøkler i vesken og ser sig omkring
og snakker til små barn ved kirkegårdsportene.
I det fremmede store landet hvor vintrene er lange
og ingen mer skjønner deres sprog.
Bøy dig dypt og hils dem med ærbødighet for
de bærer det med sig enda som en duft,
et hemmelig bitt i kinnet, en nerve inne i
håndflatene etsteds som røper dem.
SOL I SORG
Hvorfor er midnattsolen så blek?
Den er en sol i sorg.
Den står lavt på den andre siden av jorden en stund
lik en gammel mor efter en tung dag.
For hva har den fått se
overalt på jorden,
i menneskenes øyne og i deres henders verk.
At det er ikke nok.
Selv allverdens sol er ikke nok.
Ikke purpurmorgnene og dagens mette ro.
Ikke kornet som den løfter opp til dem og den stimende fisk under land,
ikke storm, ikke sne, regndråpenes milde lyd over takene
ikke nok, ikke nok.
Selv allverdens sol er ikke nok.
Den er trett, den er en sol i sorg,
og den trekker det grå sjalet omkring sig
så vi ikke skal se øynene.
MIDTSOMMERNATTENS LYS
Midtsommernatten er ikke en riktig natt,
det er en galskap i den, en is rundt hjertet
fra en angst ute bak skogene et sted,
noen som vil skrike men kan ikke få frem et ord.
Måltrostens vanviddsfløyte
tørster efter salighet men kan ikke få den.
Lyset er fylt av noen som vil gråte i det,
som har lagt blomstene igjen på marken
og skjuler det hvite ansikt i hendene.
Midtsommernattens lys
skingrer bak skogene og over sjøenes is
som de glitrende øynene på den avsindige,
som steg og steg svimlende gjennem sol
og blomstenes røk, men kjenner først i natt
i denne time i sitt kjøds begjær
at han er av dødens ætt.
STAVKIRKER
Jeg tror på de mørke kirkene,
de som ennu står som tjærebål i skogene
og bærer duft med sig om de dyprøde rosene
fra tider som kanskje eide mer kjærlighet.
De sotsvarte tårnene tror jeg på, de som lukter av solbrannen
og gammel røkelse brent inn av seklene.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini.
Øksene teljet dem til og sølvklokker klang i dem.
Noen skar drømmer inn og ga dem vinger til å vandre med
ut gjennem tider og fjell. De velter som brottsjø omkring dem.
Nu er de skip, med utkikkstønnene vendt mot Ostindia,
Santa Maria, Pinta og Nina da dagene mørknet
mot verdens ende, årelangt fra Andalusia.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini.
Angst overalt, selv Columbus er redd nu
der hildringer lokker dem frem og vinden har slangetunger.
Stjernene stirrer urørlige ned med avsindige jernøyne,
alle dager er onde, det er ingen redning mer, men vi
seiler, seiler, seiler.
Laudate pueri Dominum, laudate nomen Domini.