Александр Бараш
Счастливое детство. Ретроактивный дневник
Двор дома, где я провел детство. Как будто в проекции с уменьшением – в мучительно-странном, заставляющем трясти головой масштабе… Сквознячок тягостности – скорее всего, не от невозможности совпасть, а от опасения – впасть, в детство, в буквальном смысле. Ломота в висках, резь в глазах… Желтая пятиэтажка, шестидесятых годов минувшего века, недавно отреставрирована... милый такой курятник, вроде курной избы в краеведческом музее или Златы улочки в Праге… Трудно только… вернее – болезненно - представить, как тут – в музейном павильоне имени Кабакова - жить, а не пройти по туристической касательной… Ну, это разговор типа – «А как мы жили в коммунальных квартирах? – Как? плохо жили, очень плохо – много болели, рано умирали…»
Палисадник, оградка, клумба… «А вот здесь была яблоня, где лет в семь-восемь я ползал в темноте раннего вечера – и подслушивал взрослые разговоры старушек у подъезда…» «А вот и яблоко висит…» Но – все это вприглядку: чтобы съесть – надо вернуться. Или: чтобы вернуться – надо съесть?..
* * * * *
Остановка автобуса с трехзначным номером у станции метро ВДНХ. За спиной - на кончике перманентного стального плевка примерз первый советский космонавт... Что я должен сделать? А, да - переступить несколько раз, правой, левой… поближе к остановке - диспозиция перед осадой задней двери… Во все части тела залита, как ртуть, депрессия - с каждой рукой и ногой надо разговаривать…
Поджигаем еще одну табачную палочку, подпираем плечом столб, капюшон куртки на голову… нащупываем в нагрудном кармане плэйер, и, прикрыв веки, в сотый раз тихо киваем: Сюзанна Вега, i am sitting in the…
Автобус – 25 минут Ярославского шоссе - по дороге к мертвенно-голубому дому на пустыре между автострадой и лесом. Головокружение, дурнота… первобытно-индустриальный nuliverse-выселенная за окном.
Номер дома и номер квартиры – тоже трехзначные. - Закон больших чисел для маленьких людей. Меж тем, то ли не маленькие, то ли не люди… Здесь года три – перед своим отлетом на Запад - жил мой брат. Потом столько же примерно - я. И – туда же. Хотя, скорее, оттуда же.
В стенном шкафу между дверью в квартиру и ванной обнаружился навал старой одежды с кисловатым запахом. На стене на кухне - попытки кубистических композиций, прервавшиеся на вечерний чай – и в этом положении повисшие; окно, с видом на зеркальный корпус напротив.
В “большой комнате” - два относительно жилых места среди пустыни (скромной и тихой, как сельское кладбище в торфяных лесах…): рядом с окном маленький письменный стол (из школьного детства), его почти целиком занимает – пишущая машинка, на нее хорошо класть голову… В дальнем, наиболее защищенном углу – диван, за гладью стеклянного журнального столика... топкий остров то одиночного стона, то двойного постанывания..
Напротив, через шоссе, универсам. Перспективы стерильных - от продуктов - полок, с ровными рядами плюшевых мишек и пластмассовых ведер, где-то в углу, в закутке – что-то условно-съедобное… Как-то я прибежал сюда – надо было срочно купить молоко для простуженного ребенка; десять минут до закрытия магазинов, молока больше купить негде в радиусе нескольких километров… И оказался внутри выбора, в котором так любили ворочаться шестидесятники (своего рода грязевые ванны) – и куда я вляпался, как их непосредственный преемник.... приемник... этических представлений.... Молока в молочном отделе не было, и в напряженном размышлении, куда теперь податься, с опережающим чувством вины перед ребенком, я уже шел к выходу... но тут краем глаза заметил, что из подсобки, рядом с молочным отделом - выкатили тележку! К ней тут же слетелись старушки – и началась сопящая суета… Следующий кадр: ребенок-Даня, приподнявшись на кровати, тяжело, в несколько этапов, сглатывая – старательно пьет горячее молоко. Его отец (“Россия, лето, рефлексия…”), полулежит рядом, опершись лбом на руку, закрыв глаза… и приходит к выводу (все приходит, и приходит…): а выбора, собственно, не было. Между прочим, старушек (“слабых”) не пришлось даже и отпихивать... – просто протиснулся как все - и взял…
Так что же это было? А ничего и не было – кроме уникального, явленного в субъекте, сочетания убожества жизни – и извилистости рефлексии. Может быть, это сочетание – наиболее интересный продукт советского социума.
* * * * *
В молодости я думал о том, откуда ко мне пришла модель поведения, на которую я извел отрочество и юность: упоение полной, «после ядерного взрыва», безнадежностью - в соединении с теплом товарищества с существом противоположного пола. Тогда я решил, что виной этому - слишком буквальное (слишком читательское) следование сладкой отраве заглотанных где-то лет в 12 (чуть ли не самый опасный возраст для сентиментальных организмов) «Трех товарищах» Ремарка.
Безусловно - здоровее было бы воспитывать чувства на Генри Миллере или Лоренсе Дарреле, привив их себе вовремя, а не на 20-25 лет позже (восприяв в нужный момент и в цивилизованных дозах чужой опыт преодоления травм..-- в этом, вероятно, и должно состоять подлинное образование). Положим, Миллера и Даррела тогда просто не было, в брежневской России. Но было что-то другое - если не в книгах, то в жизни, и если не в нашей, то по соседству. И дело скорее всего в том, что я - не видел других моделей. - Выбрал ту униформу, которая показалась ближе телу.
Но почему из радуги вариантов я «подсел» на самый блеклый цвет: пассивности, отстраненности, запрограммированного лузерства?
См. место происхождения - первертно-ласковая ниша советской интеллигенции. Такая теплушка, тихо и никому не мешая - катящая в крематорий (не в Освенциме, а где-нибудь в Ваганьково), с песней «Возьмемся за руки, друзья». К этому подталкивали: социалистичность брежневской эпохи (у тебя будет по минимуму - но «все», - но при условии, что никакой самодеятельности, «ебись, но тихо»); интересы власти, нуждавшейся в соответствующей типологии среднего служивого слоя...- и духовно-душевные лидеры этого травоядного карраса (как насчет ответа за тех, кого приручили?), культовые фигуры, воскурившие на месте религии и мировоззрения - сектантский дымок «костра, который создает уют»: еловые сучья, миазмы оттепельного энтузиазма и эвфемизмы застойного негативизма.
Но то, что я так радостно, потеряв голову, залип на долгие годы именно в эти мутные воды, явно связано с тем, что вариант - совпал с личными склонностями: то ли врожденными, то ли благосформированными в самом раннем возрасте. Подтверждение тому - то (наиболее горячее, как в игре «тепло-холодно») воспоминание из времени пребывания в детском саду, которое могло бы обойтись и само собой, оказаться самоценным без всяких комментариев - буде изложено с достаточной точностью.
Господи, это ведь как вызывание духов! Меня вдруг обожгло ощущением снежинок на слегка запекшихся губах, примерзания варежек в мелких льдинках - к металлическим прутьям ограды. Чернота раннего московского зимнего вечера, где-то, наверно, между четырьмя и пятью часами. Мы - с ней -- стоим вдвоем в битом полульду-полуснегу у ограды детского сада, держимся за решетку, - вглядываясь в тьму, откуда должны появиться припозднившиеся родители, чтобы забрать нас из казенного дома. И тихо, спокойно, почти не разговаривая, знаем, что никто и никогда за нами не придет. Но греемся медовым, без тени сомнения в нем, -- товариществом... - в выдуманной, опережающей события, беде.
От образа партнерши осталось ощущение чего-то каштанового, кареглазого... пятилетняя Жюльет Бинош в коричневой круглой шапочке... но без этого сводящего с ума сквознячка предательства, который придает той - такую вяжущую зубы соблазнительность... как запах качественного французского сыра.
Насчет «конца света» - все «по жизни», в грибообразной тени последних ста лет. Объективная фальшь - в смирении перед ситуацией, в ее разыгрывании и разгоне и - еще пуще - в безоглядной ставке на товарищество.
* * * * *
Задано: “Homo Transit”. Всякая ситуация, в том числе географическое положение – выползень, как Пушкин, перед смертью, назвал свой сюртук (выползень – старая кожа, оставляемая змеей).
Смена страны – как для животного смена ареала, лет десять уходит на адаптацию (новая шкура, другая пластика…) А если в процессе линьки находятся параллельно и все страны обитания?.. и темп их трансформаций опережает возможности ориентирования – ты сам перетекаешь в какие-то новые формы, пытаешься понять хотя бы это… но твоя мутация запаздывает как минимум на фазу, определяясь уже устаревшим соотношением с окружающей средой?..
Остается только перевести, конвертировать «междустулье» в международность – в центре процесса чистое, прозрачное удовольствие от путешествия… все «воплощения» - условны: «средства передвижения», в любых смыслах. Куда? – к почти болезненному содроганию – понимания, чуть ли не единственной разновидности гедонизма, доступной в непосредственности и полноте.