Денис Крюков
Под клавишей «End»
Молодость:
Все волосы на теле – это ресницы,
Но невозможно открыться, вскрыться? проснуться...
На школьной площадке новые, разноцветные виселицы.
Интересно, сколько раз смогу подтянуться.
* * *
у меня нет сокровищ, кроме раковин ушных,
но кому нужны вы, раковины ушные, лишь комарам.
слышу, как переминается с капли на каплю водопроводный кран,
ждёт утра, чтобы пойти в храм.
рассвет прошёл алыми лапками по головам –
вот
откуда
головная
боль.
уродливые ракушки вскрыл,
трещины заполонил,
позавтракал из ложечки обувной.
…
завтра
проснусь пораньше, сделаю рожки на голове,
чтобы рассвет
не наступил.
* * *
краска слезает с рам, потому что весна.
красный росток рассвета
раскрылся
в стекле.
а струна
струсила и укусила
в голос,
как оса,
да так сильно, что
закрылись
глаза.
* * *
Далёкая птица, похожая на курсор,
Наводит себя на меня.
В теле туманного дня
Облака…
Всё глубже заходят
В кровь.
Кажется мне, на спине, прорастают перья…
Всего лишь мурашки...
Но громко хлопают крылья.
Нет… двери.
Вернулся ветер, покрытый усталой пылью.
Принёс с собой человека.
...
* * *
Ты уходишь, превращаясь в кошачий зрачок…
и в щелчок и в щелчок
и в щелчок…
Мир по-прежнему смотрит в глаза
трещинами голых веток
внутри луж – внутри клеток
окурки
Ты входишь в глаз арки
ты куришь
ты сжигаешь его радужную оболочку
Ты приносишь окурок домой, кладёшь на полочку
он похож на тюбик помады
утром можно
измазать губы
* * *
Укромные уголки украшает паучья вязь.
Как он посмел имя твоё взять?
Спрятать…
Переписать…
* * *
И я лечу, –
Господи, но куда?..
Женя Риц
по ступеням бесшумно шагали зрачки –
мои замочные скважины, мои немые сверчки,
руки в прихожей подбирали с паркета боль –
это когда-то было со мной, когда-то было с тобой,
руки включали свет, разбирали паркет на алфавит,
который хорошо горит
…а ночью, в постели, покалывал, покалывал бок,
…а утром протянул руку, нащупал крошечное перо…
…одинокая волна языка омывала губы и нёбо…
я смотрел на клеточки потолка с ампулами комаров:
куда унесут нашу кровь?
* * *
посвящается Линор Горалик
Утро в парке.
в карман пальто ныряла рука
черешня как человечья икра
пальцы мяли – и в рот:
черна
грязна
сладка
сидел в тени – большой шоколадный медведь
пока не принялся петь
а потом стало светлеть…
светлело, белое прорезалось лицо
над окурками – задушенными зародышами карандашей
думал: карманы зашей
только одно: карманы зашей
и больше никогда не ешь
людей
* * *
Трещина на стекле с каждым днём прорастает выше,
Дотронулся до неё пальцем, чувствую – дышит.
Расколола двор, дотянулась до края неба,
Возьму фломастер, нарисую ей крылья
И большие глаза –
Получится стрекоза.
Улетай, пока не разбили.
* * *
прикасаюсь к стене губами – чувствую дрожь:
поезда снаружи
входят в ночь,
разрывают её позвонками.
…пальцы мои разрывают
многокамерное сердце грейпфрута…
позвоночник ночной мокрый подходит к горлу
позвоночник ночной мокрый подходит к горлу
под веками – красные ветки метро,
красные ворота, нутро…
и дальше – туда,
где рождается утро...
* * *
я открою окно в ночь, пусть сияет, как перелом.
я уже не тот, раздавленный телефонным каблуком,
мышцы нот
уносят меня далеко
под дождём, который не умеет играть в песке,
который, как взрослый, строит замки вовнутрь.
тень от дождя прикрывается человеком,
чтобы не утонуть.
* * *
Баржа тащится по реке, тянет за собою шрам –
Река усмехается. Злые её языки прилипают к ногам:
«Господин Ням Ням… Господин Ням Ням…
Накорми – нас. Накорми – нас».
Вдали – город. Нелепо машет руками,
Прячет в рукава карты, потешается над дураками.
До меня долетают переваренные им слова –
Жидкий бессмысленный шум.
У этой весны
Между ног
Берёзовая ранка.
У этой весны
Между ног
Холодно и темно.
* * *
даже сквозь недоверие кожи продерётся живое
Пётр Попов
жужжали тяжёлые цветы, словно негодовали,
трава вставала, поднимала следы
над землёй, и они улетали,
теряя свои очертания,
продолжая за нами следить.
когда мы почти растаяли,
мы заметили, насколько разные наши тени:
моя – каменная, холодная, с живым жучком в голове,
твоя – полевая, тёплая, с раздавленным жучком в голове.
как странно, смотри:
у этой суровой скалы
травинка
в уголке рта.
* * *
Перебитой лапкой дерево крестит мёртвую птицу.
В тельце шевелятся черви – глухие голодные ноты.
Крошечные рты кроны сквозь ветер зовут кого-то:
«На помощь! На помощь!» Но свет погасили в доме.
Но в доме уже в истоме.
Но в доме уже не в доме.
…
У замочной скважины ссутулился язычок зажигалки,
Заглянул внутрь: «Спят. Будить жалко.
Давай постоим, посмотрим как тает пушистый дым,
Как примеряет ветер седые его усы».
«Давай постоим…»
Стоим.
Он горит.
Я мёрзну даже внутри.
И хотя у меня большое, человечье сердце,
Мне некуда деться.
У него – вовсе нет сердца.
У дерева – маленькое, беличье.
С таким
Не сойти с места.
С таким
Не спастись.
* * *
мне ведь футбольно
футбольно по-настоящему
Пётр Попов
искусственное, вечнозелёное
поле футбольное:
«я не боюсь с неба,
то есть, снега,
но боюсь почувствовать
боль ног».
листья падают, как кусочки паззла,
взглядом
пустоту не заполнить.
остаётся
помнить.
* * *
Куда после смерти попадают ресницы?
На страницы Робинзона Крузо…
И не только…
Туда, где плачет на дне чащи лимонная долька.
Под клавишу «Home».
Под клавишу «End».
* * *
Зимнее, ночное №2.
ресница откололась, попала в могилу век,
как чёрная улица и освещающий её человек,
как заусеница ночи.
глаз абсолютно голый
дотронется красным щупальцем
станет неотрывно смотреть.
гаснет вывеска «снег», растворяется силуэт…