Виталий Яровой
ПАРОНИМЫ
МОЛЧАНИЕ ТИШИНЫ
Стихотворные тексты двух анонимных авторов, с присовокуплением дополнений в виде приложений, комментариев и других сопутствующих материалов
1. ОТ СОСТАВИТЕЛЯ
Приводимая работа представляет попытку сравнения двух автономных, и вместе с тем связанных друг с другом циклов стихов, предпринятой группой исследователей. Эти циклы, написанные анонимными авторами в одно и то же время и в разных местах независимо друг от друга (не исключено, правда, что одним автором в разное время), представляются исследователям своего рода зеркалами, отражающими друг в друге накладывающиеся, сочетающиеся и смешивающиеся между собой смыслы, между которыми, подобно заблудившимися в них бабочкам, то в одном, то в другом, брезжит одна и та же тема, крайне, на наш взгляд важная и занимающая не один ум в рассыпающимся на все более мелкие осколки культурологическом контексте начала ХХI века. Тема эта: возможность или невозможность отображения стремительно меняющегося мира в художественном произведении; или, что более вероятно, хотя бы его удержания в речи или даже хотя бы в душе художника.
Что касается до авторов предлагаемых текстов, то биографические сведения о них крайне скудны, но они хоть и какие никакие, но все-таки есть.
Один из них – совершенно неизвестный, ничего, быть может, помимо этого цикла не написавший (сохранились, правда, еще и несколько его заметок, набросанных наспех и по этой причине весьма невнятных, и производящих впечатление едва ли не графомании). Другой же – известен сравнительно больше, хотя тоже в очень узких кругах, автор многочисленных стихотворных произведений, преимущественно образующих книги (заметим при этом, что ни одна из его книг не была издана). Некоторые данные, правда, дают, как нам кажется, путеводную нить, чтобы рассекретить его псевдоним, давая, вместе с тем, очевидную возможность отнести скрывающегося за ним автора к кругу знакомых или друзей довольно известного в определенных кругах ведущего одной из православных передач - весьма эксцентричного, потаенного и скрытного персонажа: беккетовского, по характеристике одного из его немногих знакомых, поэта К. К.; но, учитывая его крайне замкнутый образ жизни, выяснить что-то в этом плане очевиднейшим образом не представляется возможным.
Крайняя безэмоциональность, скупая, суховатая, невозмутимая, флегматичная, ровная, ничем немогущая быть нарушенной интонация, уравнение смысловых, речевых и событийных компонентов, основательность рассуждений, то и дело норовящих соскользнуть в беспредметность - вот что прежде всего бросается в глаза при чтении этого цикла. Исследователи, правда, пытаются рассматривать не только многочисленные ипостаси одной и той же темы в творчестве исследуемых авторов (или автора?), но и не менее многочисленные отражения ее во мнениях различных как выдающихся, так (выразимся помягче) и невыдающихся умов - и ни одну из этих ипостасей не раскрывают до конца, все время останавливаясь на некой колеблющейся грани, подобно стрелку, заблудившемуся в тумане, за которым то и дело исчезает появившаяся уже было цель.
В какой-то момент создается впечатление, что и вся работа проделана ради того только, чтобы создать порождаемый этой темой не совсем определенный контекст, выраженный последовательностью и совокупностью визуальных знаков: черные, аккуратно набранные буковки, составляющие аккуратно набранные слова, которые складываются в ровные аккуратные строки, составляющие, в свою очередь, почти неотличимые друг от друга аккуратно сверстанные страницы. Это же касается и оставшихся за рамками исследования текстов, на которые они то и дело ссылаются, весьма обильно цитируют и добросовестно же пытаются их проанализировать. Широта интерпретаций, интересов и притязаний, конечно же, впечатляет, но при этом, ввиду отсутствия личностного взгляда исследователей, поражает некая изначальная бессмысленность таковых примененительно к то и дело теряющемуся предмету разговора.
В свое время Мандельштам признавал идеальным создание текста по принципу плетения кружев, где важны не только сами узоры, но и отверстия, через которые циркулирует воздух.
Но читатель первого цикла (равно и комментариев к нему) порой вполне может оказаться недалек от удушья: густая, плотная, вязкая повествовательно-ассоциативная ткань воздух из текста вытеснила, так что ему остается или задыхаться, или оставить его недочитанным; или же, что самое трудное, не оставляя чтения, то и дело подниматься вверх и дышать концентрированным воздухом где-то вне, паря в подсказанных автором эмпиреях и при этом стараясь забыть о том, что при определенных обстоятельствах прочитываемый текст мог бы стать бесконечным, при всей своей наполненности в сущности ничего не сообщая тому, кто все ж таки рискнет всерьез погрузиться в него.
Однако же и следующий, крайне разреженный в смысле структуры ткани, текст, где воздуху, казалось бы, более чем достаточно, и который автор, весьма смело сочетающий ворох обиходных междометий с видимостью пустых мест, превращая то и другое в артефакты и в совокупности придавая им вид едва ли не философско-понятийных величин, пытается сделать фактами поэзии, приводит к точно такому же результату.
Оба цикла, в особенности второй, представляют также интерес в смысле их соотношений с новейшими течениями философии, лингвистики, культурологии и семиотики, а также с некоторыми принципами авангардной музыки конца прошлого века и беспредметной живописи приблизительно середины того же века, например, опытами Пита Мондриана предпоследнего периода творчества (см. также одно из примечаний к №7 первого цикла), с его в строгом порядке пересекающимися под прямыми углами линиями, трудноуловимым в смысле колорита перетекающим фоном и с прерывающимися линейными пунктирами, посредством произвольно намеченных точек пытающегося обозначить некие потаенные смыслы. В данном случае - это невыявленные фигуры речи, проступающие за хрупким костяком то и дело рассыпающихся слов.
Но что же, в конце концов, заключают в себе эти нелепые своды предположений, рассуждений и невнятных описаний, может спросить какой-нибудь простодушный читатель, и каков, собственно, прок от книг такого рода?
Возможный ответ может подсказать семиотика. Там есть классификация текстов по смыслу и понятие текста, как выражения некой полноты, присутствующей в нем самом, как таковом. В некоторых случаях он может рассматриваться и как косвенное постижение оставшихся вне его компонентов или даже проводником стоящего за ним молчания.
Думается, что как раз в этом смысле эту работу вполне можно считать едва ли не образцовой.
II. МОЛЧАНИЕ ТИШИНЫ
(Сочинение автора, укрывшегося под псевдонимом Ять)
1.ВМЕСТО ПРОЛОГА*
Как вспомнишь белизну листа
Так вздрогнешь. Даль его пуста
Как брошенное поле
Где тишина вязка, густа
Окрест – безлюдные места
И нечто эха вроде
* Соответствует невошедшему в основной текст последующего цикла стихотворному отрывку, приводимому ниже, в примечании к № 8.
2. ЖИЗНЬ КАК РЕЧЬ
Жизнь, как речь, состоящая из умолчаний
Привлекает все чаще и чаще к себе, но все так же
Оптимальная форма для блуждающих в вечности знаков
Никак не находится*.
Может быть, это ноты
Неслышно звучащие, может совсем не звучащие**
Оградившиеся замкнутым кругом от надоевшего внешнего шума
Изнутри. Там пронзающий душу холод
Ледяных узоров круги, морок-мрак
Испугать не могущий, впрочем, того
Кто память хранит о канувшем или исчезнувшем свете
Мрачный закат иудейства, паренье над миром шаманов
Тьма и схожденье во ад египетских магов
Не для него. Но и радостный и беззаботный эллинский полдень
Так же мало ему содействует: пробивается он
Сквозь густое мерцанье покамест разрозненных смыслов***
Можно выдумать ряд отвлеченных понятий и сделать их явью
Отрешившись от жизни, в одно мгновенье увидеть
Проходящие дни, как деревья в тумане и вспомнить
Время – вечность с размытым в одном направлении краем, и там
Угловое окошко постоянно светит во мраке****
На него неизбежно
Выходит путник под самое утро, и ночь перед ним
Бежит, и мужающий день на холме
Как всегда, родившись из ее глубины, шагает ему навстречу
* - Ср. с аналогичным мотивом стихотворения под № 6 приводимого цикла, а также с фрагментами уничтоженной книги Ятя Наблюдатель, написанной на китайском языке (сохранился неполный черновой экземпляр), приводимыми ниже в подстрочниках.
**Аналоги отмеченным строкам можно найти в том же Наблюдателе, например в таких:
Наблюдатель пытается определить закономерности соединений
Обыденных явлений и вещей. Не ведая, что они есть
На самом деле, наделяет их произвольно взятыми именами
Сущности ж их для него непостижимо-загадочны
Как эхо в глубоком колодце
Тем более, что и сам он едва ли помнит
Что именно выкрикнул всего лишь минуту назад
** * а данной строфе в целом – в нескольких стихотворениях книги Ятя Лики времени, например, в Размышлениях стоика, которое мы здесь приводим:
РАЗМЫШЛЕНИЯ СТОИКА
Счастлив, кто еще мнит
Умное сердце не предавать стихийным безумьям хаоса
Не понимая покамест, как тщетна тоска
По безвозвратно ушедшему времени просветленных героев
По жрецам, за него возносящим молитвы. Однако
Стоит ли звать богов отступающей эллинской ночи
На закате тусклого дня, когда
Вечность одновременно пуста и густа
Словно вода, что на поверхности держит тяжелое тело
Не давая в себя погрузиться
И утонуть
Но чем дальше, тем больше на этой границе
Странной двоящейся жизнью приходится жить, питаясь
До предела разреженным воздухом вглубь уходящих пространств
Сеять зубы драконов и урожай собирать
С них же. Песчинки считать на месте Эдема и слушать
Как звенят известковые камни в мозговых отвердевших сосудах
Впрочем, даже не слушать
Хочется спать. Беззвучно
В треснувший рог дудит опустошенное время
Тычет сухими перстами в эолову арфу
**** - См. рассуждения о квадрате, помещенные в комментарии к № 6 этого же цикла.
Параллели к данному стихотворению можно отыскать еще в нескольких фрагментах Наблюдателя, например, в таком:
Чудится, будто бы знает он некую правду о мире
Похожую на ход снующего в темном углу веретена
На одном конце которого едва забрезжило утро
В то время как на другом вовсю сгущается ночь
Или:
Есть струящийся путь между сердцем и памятью
Текучесть воздуха, тягучесть песка, протяженность снов
Ночью, закрывая глаза ладонью, Наблюдатель видит
Как между пальцами попеременно протекает то жизнь, то смерть
3. РОЖДЕНИЕ РЕЧИ
Сменяется ветер. Сквозняк из вечности
Продувает слова и понятья
Сквозь морок безбрежного сна и перепутанной жизни
Проступает мерцанье разрозненных смыслов
Еще ничего не сказано, еще не притерлась милоть *
К окровавленным плечам и спине, да и слов слишком много
Их значительно больше, чем смыслов
Или значений
Вот оголился речи каркас, он проступает
Сквозь очертания букв, выражающих звуки
Хаос, в котором, однако, виднеются вехи
Для облегченья блужданий творящего
Озаряемый вспышкой прозрения
То, что стоит за молчаньем
Ангелов падших, да пускай и не падших
Знать он не хочет **
Для него гораздо важнее
Затерявшийся звук, успевший
Перерасти значение
Произнесенного слова
Там прилив и отлив, находясь в непрестанном движении
Создают неизменный и правильный круг, где течения
Огибая друг друга, текут согласно и параллельно
Не забегая вперед, не отступая назад, не торопясь***
* См. развитие этого мотива в № 5 настоящего цикла, в особенности третью строфу.
** Ср. с того же свойства отношениями автора с обладающими подобными свойствами ангелами в Дуинских элегиях Рильке.
*** Более внятное развитие этого мотива мы можем найти, как нам кажется, в короткой рецензии, написанной Ятем на одну из книг знакомого ему (впрочем, не очень близко) поэта и прозаика Н. Н., приводимую нами ниже:
Но есть, как мне кажется, еще один аспект, более тонкий, который представляется мне так: понятийная реальность, воспринимаемая как уже существующий текст, однако не в своем прямом виде, а виде некой опосредованной данности, которую по возможности без изменений можно и нужно адаптировать в текст написанный. Тогда она, переведенная как можно адекватнее, им и становится.
Однако это далеко не такой механический процесс, как можно было бы предположить. Тонкость в том, что она, эта данность, не просто переводится на бумагу или записывается; она даже не то, что отражается, а осмысляется по мере писания. В этом случае должно произойти замыкание кольца - текст, осознаваемый как жизнь и жизнь, изначально осмысляемая как текст, идя с двух противоположных сторон навстречу друг другу (считая исходной позицией личность раздвоившегося автора, а конечной – его же представление об окончательном тексте), очертя идеальный круг, должны сомкнутся в некоей точно зафиксированной точке - то есть стать чем-то одним.
Отсюда вытекают по крайней мере еще две особенности подобного рода: каким-то шестым чувством осознаваемая внутренняя цельность при внешней непредсказуемости смыкания двух краев и свобода в развертывании материала не обязательно в плоскости сюжета, но, главным образом, за счет каких-то более глубинных сечений (не забудем, что два края подводимых друг к другу с противоположных концов сжимаемого кольца не должны, как это довольно часто бывает, разминуться) - и, как ни странно, связанная с этим некоторая монотонность, порожденная неизбежностью, о которой говорилось выше; и, что, кажется, вытекает из предыдущего - само присутствие всех этих факторов неизбежно должно привести к естественейшему не присутствию какого бы то ни было литературного приема - ввиду ненужности такового.
В данном тексте, кажется, все именно так и происходит.
4. ПОИСКИ ВЫХОДОВ ИЗ ВИДИМОГО
Не описывать жизнь, но выходить за пределы
Описаний, погружаясь одновременно
Внутрь идеи - к сердцевине внутреннего естества
То бишь сути. Исчезающих горизонтальных пространств
Воздух втягивать, как беду, выдувать ее сквозь дуду
В виде звуков*
Сквозь недоступные смыслы, множащиеся в отраженных лучах
Ужимание жизни, как клочка шагреневой кожи
Воспринимать невозмутимо. Обретать постепенно
Голый, промытый, словно стекло после дождя, взгляд
На пустеющие пространства, где преобразившийся ветер-астматик
Обретший дыханье с трудом вспоминает, как тяжело он когда-то дышал**
* Для сравнения приведем еще один фрагмент из упомянутой книги Наблюдатель:
Наблюдатель пробует выверить внутренний горизонт
С обступающими его со всех сторон явлениями и пейзажами
Однако ж колеблющиеся и принимающие разнообразнейшие очертания воздушные облака изрядно препятствуют этому
Где ясность, где перспектива, где глубина? Краем ума
Он осознает необоснованность этих претензий
И находит, что вопросы заявлены слишком рано
**Отдаленными параллелями этой строфе и даже своеобразным ее продолжением могут служить следующие фрагменты Наблюдателя:
1. Крест накрест перечеркивая былое, снова и снова возвращается он к нулевой отметке, которая кажется
Единственной данностью в бесконечно блуждающем времени и пространстве
Регистрационная записка, адресованная Богу и ведомая во время его блужданий
Истлевает тем временем в зажатом намертво кулаке
2. Естественными кажется ему череды неудач, равно и путь, лишенный желаний
Но отнюдь не конечной цели, верней, бесконечности таковой
Последним усилием воли фиксирует он себя на грани распада
Для того, чтоб собрать воедино – единственное, что можно еще предпринять
5. ПИСЬМО КАК ЗАСТЫВШЕЕ СТКЛО И КАМЕНЬ - И ПЕРЕТЕКАЮЩАЯ УСТНАЯ РЕЧЬ
Письмо, постепенно обретающее свойство стекла, поначалу течет как река
Затем проступает как надпись на камне. В этой застылости
Смиренно, наконец, начертанье почти никем не услышанных слов
Но и свернувшийся свиток устной речи и ломок и сух
Словно горсть песка. К центру от четырех углов
Дуют ветры – и каждому свой ангел
Шепчущий на ухо то, что слышат немногие
Исайя, Иеремия, Иезекииль, Даниил, Осия, Амос
В подсыхающей милоти в Ниневию идущий Иона*
*Ср. также с заключительным фрагментом книги Наблюдатель, приводимой ниже:
Вспоминается тень полузабытого, теперь почти что призрачного орла*
Ссыльные воды вечера, тридневная пещера в темном чреве кита
Слышатся крики матросов: где-то совсем рядом все еще плавает оставленная им ладья
Гадает заблудившаяся ласточка, в какой стороне Неневия
Дикие звери на дне, скрежеща зубами, мелют пшеницу
Этот же мотив косвенно присутствует еще в одном фрагменте Наблюдателя:
Время от времени Наблюдатель покидает пределы возможного сна
Будучи мертв, оживает, и расстается со сном уже навсегда
Еще какое-то время проявляется его негатив, покинувший лес и бредущий через поля
И под самый конец, уже исчезая, над собой начинает он видеть бесконечное небо и недвижно парящего ястреба или же коршуна
Но, может быть, и орла
6. ПОСТИЖЕНЬЕ ВЕЩЕЙ И ЯВЛЕНИЙ
Постижение вещи в себе самой
Невозможно. Ее воплощенье требует определенного знака
Вначале в уме; затем – в некой детали
На доске или на холсте
Или на чистом листе
Лучше всего в нотном знаке, ловящем
Заблудившийся звук
Если возможно –
Доведи этот звук до беззвучья, вначале ж
Умножь продуваемость пауз, их линейную протяженность
Поглощаемость ими разрозненных звуков
Каждый пунктир, каждый штрих несомненно имеют значение
Но один скользит по поверхности мира, а другой уводит
В его самую сокровенную глубь
Где только и есть, что пустая белая комната
С черным квадратом в углу*
* Очевидно, имеется ввиду знаменитый Черный Квадрат Казимира Малевича, отсыл к которому присутствует также в нескольких стихотворениях странной (и весьма несовершенной в художественном смысле) Путешествие спящего, где упомянутая вечность как подразумеваемое место их пребывания, вполне согласно автокомментарию по этому поводу самого Малевича, сопрягается с ледяным кубом, дверью в который служит все тот же квадрат.
Приведем стихотворение, которым эта книга открывается:
Вот выплывает из подледных вод квадрат
Бесстрастный, как погасшая звезда
Налитая мерцающим свинцом
Застывшим раз и навсегда, однако
Мерцание выходит за пределы
Застывшей формы, и квадрат к углу
Себя наискосок смещает – силой
Энергии, направленной в движенье
Вглубь: захватив края пространства
За шиворот, окрест себя, вбирает
В свою же пасть, и эту глубину
Просвечивает собственным рентгеном
И видит в перспективе белизну
Грядущего преображенья мира
Чрез неизбежный крест
Добавим еще, что в последующих произведениях Ятя этот же квадрат постепенно трансформируется в некий белый куб, представляющий вечность, что, впрочем, произрастает из нескольких высказываний самого Малевича; в частности, эта тема с большой выразительностью выражается в одном из стихотворений еще одной книги Ятя (см. примечание к № 12 следующего цикла) - куб пустой комнаты предстает там как воплощение редуцированной в быт вечности.
СОСТОЯНИЕ ВРЕМЕНИ
Куб комнаты. Крутящийся волчок
Пронзающий и время и пространство
Сдирает штукатурку со стены
Что осыпается кусками там и тут
Каркас приоткрывая. И бегут
Густые годы, как и раньше по пятам
Бежали вслед друг другу
И за слоем
Сползает слой, и вот уже реальность
Теряет вид, затем материальность
И голая, лишенная примет вещного мира
И даже признаков его, блуждает мысль*
По закоулкам, и глядит в окно
На темное тягучее пространство
В нем исчезала незаметно жизнь
Описанная, да и не однажды
Писцом прилежным. Но теперь - зачем
В перемещеньях и скрещеньях троп
Искать какой-то смысл в ней? Он утоп
Уйдя на дно
Теперь уж все равно
Во вязкой тьме, в круженье фраз и слов
Ни смысл найти, ни форму отыскать*
Для канувшего времени. Зато
Повесить можно обветшавшее пальто
На одинокий, вбитый в пустоту
Бог весть за что держащийся колок
И боль унять, массируя висок
*Ср. с близкими по смыслу строками № 8 приводимого цикла. Подступы к заявленным здесь мыслям мы находим также в короткой заметке Ятя по поводу картины И. З. День рождения:
Как изобразить время, растворяющееся в пространстве? Или пространство, растворяющееся во времени – что, впрочем, может быть, одно и то же? Или же, например, изменчивость пространства в постоянно меняющейся и вместе с тем неизменяемой вечности? Не есть ли это некий гипотетический кусок жизни, существующий как бы и времени, но одновременно и вне его – на той грани, где бытие уже закончилось, но жива еще память о нем, - а память, кажется, единственное, что существует вне пространства и времени. В ней реальная длительность времени сливается с вневременным течением реальности. Поэтому и на свой день рождения можно смотреть не из настоящего, как то принято делать, а из будущего – и тогда именно еще не наступивший день рождения станет этой точкой отсчета. Тогда текущий день рождения напомнит давным-давно законченную, а теперь лишь находящуюся на той или иной стадии разрушения постепенно осыпающуюся фреску: от некоторых деталей остался лишь контур, от некоторых – неясный след, а от иных и следа не осталось – только смутное воспоминание о том, какими они когда-то были.
Неизбежная ночь забвения и на фоне ее облетающие как одуванчики дни – вот довольно точная метафора невесть куда уходящего времени и вместе с ним исчезающей жизни.
Весьма загадочная белая комната присутствует также в одном из стихотворений еще одной, незаконченной, книги Ятя. Это стихотворение мы даем в приложении:
ПРЕДЧУВСТВИЕ ВЕЧНОСТИ
Тонкие нити как снег или дождь
В комнате белой*
Текут и струятся
Поперек времени
Кажется, здесь
Ткется иная реальность
В пересеченье с положенным накрест
Воображеньем
Эта реальность легка и пуста
Графика света, рельефность листа
В ней проступают
Чтоб тут же растаять
День убегает, но тень от него
Не исчезает, и тень догоняет
Дня предыдущего, и порождает
Их наложенье Бог весть для чего
Там, где уже никого ни догнать
Ни распознать, ни узнать, ни унять
* Заметим кстати, что мотив белой комнаты мог возникнуть из заглавия одного из стихотворений Арсения Тарковского, послужившего позже названием сценария его сына к фильму, получившему в последствие название Зеркало. Это тем более вероятно, что в записках Ятя сохранился короткий эскиз-размышление по поводу творчества последнего, который мы приводим, купировав некоторые написанные неразборчиво слова. Более того – есть проливающие дополнительный свет свидетельства, что Ять и на практике, в создаваемом им как режиссером, хотя и не доведенном до конца, непрофессиональном, отмеченном дикими для профессионального кинематографиста находками, фильме, пытался опровергнуть принципы исповедуемого Андреем Тарковским искусства отраженных зеркал. Невозможность проникновения в жизнь, якобы говорил Ять, замена ее вглядыванием в отражающие ее зеркала – сам подход неправильный. Перспектива, глубина – все это может появиться, но лишь как глубина и перспектива, открывающаяся в зеркале. Есть и блеск, но блеск от шлифованного стекла.
И – несколько ниже:
Эволюция от сценария Белый, белый день к фильму Зеркало. Понимал ли А. Т. невозможность передачи Белого, белого дня?**
(Далее запись становиться крайне неразборчивой).
* Термин, позаимствованный Ятем из высоко ценимой им философии чинарей, дошедшей до нас, главным образом, благодаря Якову Друскину. Об этом, в частности, в его работе Материалы к поэтике Александра Введенского. Введенский как-то сказал, пишет Друскин, « неправильно говорить об искусстве: красиво – некрасиво, надо говорить: правильно – неправильно». И – несколько ниже: Они мыслили (помимо Введенского Друскин называет здесь еще Хармса, Веберна и Шенберга) в своем искусстве не в эмоциональных, эстетических (красиво-некрасиво) тональностях, вообще в психологических категориях, - для них существовала категория: правильно – неправильно. Поэтому их искусство неотделимо от философских, точнее философско-религиозных вопросов.
Известно также о нелюбви Ятя к привычным формам поэтического выражения, в частности к метафоре, существование которой он старался игнорировать, отдавая предпочтение знаковому письму, впервые сознательно апробированному, кажется, в творчестве все тех же представителей новой петербургской школы. См., например, упомянутые заметки Друскина, где эти знаки определяются термином «иероглиф».
** Было бы небезуместным, пожалуй, напомнить текст упоминаемого стихотворения – для тех, кто его не читал или забыл – что, впрочем, маловероятно. Поэтому делать этого мы не будем.
Интересно, что зеркалам посвящено также большое диалогичное стихотворение Ятя, которое мы приводим в самом конце нашего исследования, в 1V главе (см. в указанном месте, приложение № 3).
Исходное стихотворение (№ 6), могло бы, как нам кажется, служить иллюстрацией, выраженной средствами словесного описания, одной из картин Пита Мондриана, содержащей, в числе многого прочего, пародийное переосмысление основополагающей для Мондриана категории чистоты, которую последний, помимо своих картин, пробовал также апробировать и в бытовой обстановке; христианско - религиозная, по своей сути, проблема, вследствие искаженности, по мнению Ятя, подхода к ней, заключающемся в попытке разрешить ее чисто прагматическими средствами (что, на его взгляд, характерно как для всего западноевропейского искусства, так, в частности, и для творчества и, в особенности, для жизни и бытовых привычек Мондриана, в которых идея чистоты приобретает почти комическо-пародийные формы и дорастает едва ли не до одержимости некоего педантского свойства).
Отметим также и присущую обоим циклам (больше - второму) особую гулкую и полую герметичность, вполне сопоставимую и с картинами Модриана, во второй половине творчества задавшимся созданием форм, очищенных от всего случайного и произвольного, и с картинами Малевича.
Обратим внимание так же на предыдущие, пропущенные нами без привычного комментария, строки, начиная со слов: Лучше всего в нотном знаке, ловящем Заблудившийся звук, - и далее, каковые отображают, очевидно, все увеличивающийся интерес к приему сочетания нот и пауз, характерной для многих видных композиторов ХХ – ХХ1 века, в особенности верующих – вплоть до стремления к абсолютной тишине: С. Губайдулина, в особенности Слышу…умолкло…(немая часть), большинство из произведений А. Пярта и В. Сильвестрова, и в особенности А. Кнайфеля, где эти принципы являются основополагающими (одно из его высказываний мы приводим в примечании к № 9 следующего цикла).
7. НАЧАЛО ТВОРЕНИЯ*
В эту комнату по временам уходят от надоевшего шума
В немоту молчания, где размечен неровный геометрический круг**
Очерченный сознаньем, замкнутом на самом себе, где
Отстраненный взгляд, неспособный вбирать, провоцирует
Исчезновенье пространств. Вместо них громоздятся леса
Слов. Полузабытые голоса не дают покоя. Мысль
В саму себя глядится, словно в колодец. Там, в глубине
В пересечении несочетаемых вертикалей и плоскостей
Отражаемый мир то колеблется, то преломляется
То исчезает в собственных отраженных лучах
Нет ни вех, ни знаков, ни букв, ни тем более слов
Только край тяжело дышащего, обтекаемого сознанием мира
За густой оболочкой, прикрытою мутной завесой явлений
С одинокой светящейся точкой в самой ее глубине
* В этом стихотворении, в особенности в строках 1 – 5, сконцентрировано сразу же несколько тем, найденных впервые в ранней книге Ятя Наблюдатель, где они существуют порознь в нескольких обособленных друг от друга текстах.
** Ср. также с приложением к № 10 следующего цикла
8. МЫСЛЬ
Как поверхность чистого листа
Мысль вначале девственно пуста
Но в себя глядится – и окрест
Проступает сущность общих мест
Словно в продолжении окна
Даль пространств становится видна
И в дали произрастает вдруг
Непроизносимый чистый звук
Выраженья не нашедший*; но зато
Все отпало; можно только, что
Думать о мерцающем ничто
То ли это место иль не то **
*Дополнительные аспекты этой темы – в невошедшем в окончательный текст стихотворении Пространство одинокого звука, сохранившегося в черновике:
ПРОСТРАНСТВО ОДИНОКОГО ЗВУКА
Пространство одинокого звука порой вмещает весь мир
Но никогда не вмещает, да и вместить не может
Пространства сердца, тем более – движений его. Нужно немного
Выждать, пока оно успокоится. Еще лучше – когда хотя б ненадолго
Биенье его немного утихнет, уравновесившись. Только тогда возможен Покой молчанья, собой обымающий все. Отыскивать нечто
Доверяя пунктиру грядущей памяти – это не значит чувствовать
Не значит иметь представленье, и даже отнюдь не значит
Во все увеличивающихся интервалах единого целого
Видеть круженье незримого полого слова. Вокруг него
Внутренний мир предстает в себе самому чуждых формах
Внешнего мира, проникшего вглубь, а ведь казалось навек
Исчезло его восприятье; но сквозь туман снова и снова видны
Нот незримых стволы, растущие сверху вниз, могучих понятий кроны
**Ср. со стихотворениями этого и последующего циклов. Вообще же данный текст мог бы суммировать круг тем, так и не нашедших окончательного завершения в последующем цикле; что же касается сопряжения категории молчания с категорией пустоты, то оно могло бы найти не менее впечатляющее выражение во втором цикле. Приведем черновой вариант стихотворения, впоследствии забракованный и не вошедший в окончательный текст:
ведь ничего же
нет
нет, правда
это ничто?
нет, не ничто ибо
даже ничто это нечто
нечто же
кое-что значит
и т.д.
В несколько опосредованном виде некоторые мотивы № 8 присутствуют также в нескольких главах Наблюдателя – особенно в разделе Наблюдатель блуждает, где рассматриваемый аспект проступает наиболее явственно:
1.Наблюдатель заставляет себя хотя бы на время забыть об окружающем. Он старается
Чтобы процесс его постижения протекал случайно и интуитивно
Он призывает на помощь зауряднейшие общие места, выбирая, однако, такие
Путь к которым определяют малодоступные и окольные тропы
2. Заблужденья, блужданья, хожденья по спирали и кругу
Для него куда предпочтительней прямого пути
Чьи преимущества осознает он довольно отчетливо
Но изменить привычку ему не под силу
Все одно и то же, досадливо морщится он
Всегда, во всем и везде
3. И так, в блужданьях окольными, огибающими центр движенья кругами
Все чаще и чаще приходит ему на ум простота
Которая покамест ему неподвластна
И будет подвластна едва ли
4. Он оглядывается вокруг, но ничего не находит: нет ни его, ни мира
Я человек последовательный, мысленно произносит он
Если нет ничего, то и я ухожу в ничто, а ничто входит в меня
Ему и вправду кажется, что он куда-то уходит
Но на самом деле – куда там*
Ср. с аналогичным мотивом стихотворения Растворение в зеркалах, помещенного в приложении.
9. ПРИСЛУШИВАНИЕ К ТОМУ, ЧТО ЗВУЧИТ ВНУТРИ
Не понимая того, что за меня говорят другие
Я понимаю, однако, то, что говорит внутри
Предназначенное для меня одного, и в этом присутствует
То, что могли б сказать многие
Но не сказали. Я отчетливо слышу в себе
Совершенно округлый и правильный звук
Множащий отзвуки и пришедший неизвестно откуда
Кто помогает мне в этом?
Кто привносит этот чисто звучащий звук
Извне? И, не знаю, откуда, но я знаю
Дальше за ним (или раньше него?) – молчание
Многих – тех, кто сумел ничего не сказать
Да и не скажет*
* Ср. со следующим фрагментом из книги Наблюдатель:
Вглядываясь в густую и плотную ткань ночи
Время от времени прореживаемую сполохами
Думает он так:
Внутренний звук скорее всего дорастает
Не до фразы, не до нужного слова, но до
Тишины и молчания
а также с рассуждениями Ятя о картине И. Затуловской Письма Ван-Гога, фрагмент которых мы здесь приводим:
Письма и вправду его – и никого другого; но предстают они здесь за пятью печатями или пятью замками, чья невскрытость и герметичность таит в себе некий тяжелый, печальный и трудновыразимый опыт, который он безвозвратно с собою унес. Так заключают ли эти, нарисованные другим человеком конверты этот опыт или не заключают?
Случайно ли, например, произвольное количество писем: их ведь могло быть не пять, а пять тысяч пятьсот пятьдесят пять (невидимый автор был, как известно, изрядным аматером эпистолярной говорильни), но что бы это изменило?
У Затуловской Ван-Гог молчит, да и не может не молчать – письма заклеены, и вскрытыми быть не могут уже ввиду своей нарисованости. Но если они бы и были настоящими и их, все-таки, можно было прочесть – что они могли бы нам сказать помимо того, что мы уже знаем? Что нового могли бы сообщить нам все уже и так сказавший своими полотнами полубезумный, да к тому ж и давным-давно умерший человек? Разве что о своих ощущениях присмерти – да и то вряд ли.
А если другой, не умерший?
И - больше: может ли вообще человек что-либо сказать?
См. также стихотворение № 10, помещенное ниже.
10. МОЛЧАНИЕ
Молчанье выражает иероглиф
В себя вобравший триллионы знаков
Хотелось бы сказать, невоплощенных
Но воплощенных, и нашедших смысл
В системах, отражающих друг друга
В предметах, заключающих в себе
Явлений неких сущности и тайны
Значений их*
Так движется корабль
Невидимый. Организовано движенье
Сложнейшим ритмом волн, чередованьем
Гудков и пауз, эха между ними
В густом тумане
Вновь мерцает смысл
Между молчаньем и произнесенным словом**
И, может быть, и эхо-то всего лишь
Сосуд и форма для бродячих знаков
Рассеянных то там, то сям по миру
И в каждом - мир, что порождает их
* Ср. с целым рядом стихотворений последующего цикла, а также с приводимым ниже текстами-главами из книги Ятя Наблюдатель, где эта проблема предстает в категориях более отрицательных, нежели положительных:
1. Вспоминается память о памяти и сон снится во сне
Время точечной болью ноет в виске, пульсирует
Бегает в разные стороны и одновременно возвращается обратно
Эти движения наблюдатель пробует зафиксировать на бумаге
2. Он не спешит обрести интонацию, его вполне удовлетворяет то
Что она стерта. Он также отказывается
Как от прямой, так и от косвенной речи, считая
Что обе они тягучи, неправильны и надоедливы
Как найденный на чердаке испорченный патефон
3. Он, конечно, догадывается, что речь параллельна реальности
Реальность отдельна от существования, а что до последнего
То оно зачастую и вовсе не таково
Как кажется*
* Ср. с № 6 последующего цикла
11. ПОЯВЛЕНИЕ МИРА
Забытый мир звенящих насекомых
Парящих в воздухе веселом и нарядном
Необычайных, странных и нездешних
Толпится у двери, и напирает
И заполняет гулкое пространство
Внутри тебя с такою полнотою
Которая давно уж не мечталась*
Движенье их лови - не их самих; затем
Поторопись, чтобы запечатлеть
Размет их крыльев, направленье траекторий
И сам полет
Нечаянная радость
Она исчезнуть может точно так же
Как и возникла, но пока ты можешь
Считать и думать, что она твоя**
* Ср. с фрагментом уничтоженной книги Наблюдатель, написанной на китайском языке (сохранился черновой неполный экземпляр). Здесь и далее цитаты по подстрочнику, выполненному составителем:
В предчувствии речи Наблюдатель чувствует, как ум заходит за разум
Перед его глазами мельтешат стаи однообразных бабочек
И, кажется, он догадывается, что они могут обозначать
**С отмеченными строками, составляющих первую половину приведенного стихотворения, несколько неожиданной, можно сказать – обратной стороной соприкасается одно из трех стихотворений Ятя, посвященных известному театральному режиссеру Эймунтасу Некрошюсу, которое мы тоже здесь приводим:
СОН ФАУСТА
Ни сон, ни явь – а словно бы бесплотный
И неразумный дух на ухо шепчет
И бестолковый мир за ним встает
Овеянный предутренним хаосом
Безобразным, а значит безобразным,
Лишенным вида, сущности, гармонии, всего
Положенного. Что же до того
О чем коварный сплетник шепчет, то
Навряд ли стоит слушать. Все равно
Не о хаосе речь – о перепутанных корнях
В глубокой почве вспоминаешь, но и время
Едва ли обретаемо усильем воли, ведь
Бесплотный дух, рожденный из того
Что дорого, ведет туда, вовнутрь
Где только дым, где больше не осталось
Вещей, понятий, даже пустоты
Внутри самой себя сжигающей системы
И все ж со скрипом равнодушное авось
Сдвигает с места и вращает ось
И совмещаются движенье и покой
В один и тот же час, в одном и том же месте
И строится ковчег, и новый Ной
Спускает на воду его, и мир растет как тесто
** ср. с № 11 второго цикла, представляющего своего рода костяк этого стихотворного фрагмента, а также с уже отмеченным образом бабочки – весьма частым гостем в античной, а позже и в западноевропейском искусстве и философии (ср. также с присутствием его в драматической поэме Ятя Мерцание веры: «…философ-грек За бабочкой следящий тонкокрылой, Что в полумраке бьется меж зеркал, Поставленных, чтоб отражать друг друга» - и т. д.)
12. ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Когда дописана строка
И больше нечего сказать
Наверно, лучше речь прервать
На полуслове
И я сломал свое перо
И разорвал свою тетрадь
Но все ж оставил чистый лист
На всякий случай *
* Соответствует № 8 последующего цикла. Первоначальная заявка – в одном из отрывков в книге Наблюдатель:
Имею ли право описывать то, о чем я пишу
В который уж раз спрашивает он самого себя
И сам же себе отвечает: нет, потому что не понимаю
О чем я пишу. Однако же он пишет дальше
III. МОЛЧАНИЕ ТИШИНЫ
(Сочинение неизвестного автора)
1. ЯЗЫК
нем язык
но еще ведь
есть слова
есть-то есть
ну а что с того
если только
слова есть
то есть
слова-то остались
если
есть что сказать
то да
слова есть
но они-то
слова то есть
только
слова и есть*
*(соответствует № 1 предыдущего цикла. См. также примечания к №№ 9 и 10 предыдущего цикла, в особенности последнего (см. дополнительное примечание, помещенное ниже).
Кажется, данный текст фиксирует становящуюся все более актуальной проблему разорванности связей между словом и понятьем, что характерно так же и для № 10 предыдущего цикла, где она разрешается в обратном (и более полном) контексте – и более положительным образом.
2. ВЫСКАЗЫВАНИЕ*
если есть
что сказать
то конечно
стоит
раз уж
есть
что сказать
но раз есть
то и то
вряд ли стоит
стоит не стоит
не в этом же суть
состоит
конечно
не стоит
не оттого
что нет
что сказать
а оттого что
много чего есть
и без того
* Соответствует № 9 предыдущего цикла. Отдаленные аналоги – в одном из фрагментов книги Наблюдатель:
Наблюдатель слегка обозначает понятия, но не касается их значений
Его догадки относительно их скорее всего куда как проблематичны,
а то и совсем неверны, но они неизбежны
Пока существуют слова, которые все таки кое что значат
Наблюдатель блуждает в них как в лесу
Лес сужает его, что весьма и весьма неизбежно
См. также дополнения к №№ 9 и 10 предыдущего цикла.
3. ГЛАВНОЕ*
главное же
ясно и так
проборматыванье**
но
если так
то зачем же вслух
ведь оно же
есть же
и так вот
про себя
а ежели
не про себя
так для кого
и зачем
кому оно нужно
ведь оно же
свое
у каждого
и для себя
и оно же
не в словах
* Соответствует № 9 предыдущего цикла. См. также заметку о старухе.
Проблема умолчания наличествует также в нескольких разделах книги Наблюдатель (см., например, приложение к № 6).
** Ср. с имеющим определенные аналоги отмеченной строке следующим фрагментом Наблюдателя:
Наблюдатель проплывает между двумя опасными скалами
С тягуче поющими на их склонах сиренами
Вполне может статься, что и козлиную песнь
Сладость которой его уж давно не прельщает
Звучному пению предпочитает он бормотание
Постояльца сумасшедшего дома
4. ВОЗМОЖНОСТИ
а еще
бывает и так
так вот
и так тоже
и еще вот
так вот
а еще
можно
еще
и вот так
да
нет
и наоборот
так вот *
* (соответствует № 7 предыдущего цикла)
Приведем в этой связи наспех набросанный черновой отрывок Ятя, посвященный той же проблеме возможности различных трактовок одного и того же события, чей смысл может варьироваться не только в зависимости от точки зрения различных наблюдателей, фиксирующей ее, но даже в сознании пробующего осмыслить это событие очевидца, пробующего его описать (сравни также с некоторыми аспектами стихотворений Ятя, помещенных под №№ 3, 4)
:
Весьма аккуратная и опрятная старушка в электричке, на каждой остановке то и дело несколько нервически справляющаяся о следующей станции; получив очередной ответ, успокаивается и до следующей станции ведет себя совершенно спокойно. На одной внезапно выходит, истошно вопит: а – а - а – а – а - а!!! Пропустила нужную платформу, что ли? Или просто сумасшедшая? Этот вопрос занимает человека, сошедшего на этой же станции вместе с ней.
Путь к дому сопровождают неутихающие вопли старухи, раздающиеся за спиной. Явно ненормальная. Но почему, все-таки, она кричит. Никто не обращает внимания, все обходят. Что с нею будет, ведь ночь на дворе.
Вернуться или не вернуться?
Дома, раздевшись: вернуться. Одевание заново, обратный путь с одним единственным желанием, чтобы старухи на перроне не оказалось. Конечно же, ее там и нет.
Размышления на обратной дороге: что же все-таки произошло, и почему она кричала? Бессонная ночь с теми же размышлениями.
(Последующие строки написаны другими чернилами – очевидно, некоторое время спустя):
Зачем я записал этот случай? – Затем, что померещился некий сюжет. Можно было бы даже, дополнив психологическими экзерсисами, включающими экскурсы во внутренний мир старушки, сочинить недурной рассказец; а то еще, упаси Господь, заключить подобающим выводом поучительно-нравственного рода. Однако сюжет – вот он. Зачем его развивать? Развитие и изложение его в другой плоскости – в области предположений; т.е. это будет уже перерастание частного случая в другой, выдуманный. А этот, который здесь пересказан – реален.
5. ЖИЗНЬ
жизнь
как и другое
многое
на деле не так
как думал
не так
как надо бы
а надо-то
как?
если угодно
то и не так как
того хочется
а вот так
так
этак
и еще
вот так
и еще
так же
как и до
того
и снова
не так
все не так
как казалось *
* Соответствует № 7 предыдущего цикла. См. также заметку о старухе.
О том же – еще в одной заметке искусствоведческого характера:
Почему деформируется реальность у большинства пишущих и, в особенности, рисующих, которые стремятся запечатлеть жизнь как можно точнее (но не ставят, кажется, задачи адекватно ее передать)? Не потому ли, что между жизнью и перенесением ее на бумагу или на холст так или иначе существует целая система искажающих зеркал*. В результате этого возникает неизбежная деформация. Но даже в неискажающих зеркалах, если брать первый же приходящий в голову пример, правая и левая стороны меняются местами; но может сместиться также привычная перспектива и даже возникнуть обратная. Вот почему Федотов как художник при всех явных несовершенствах большинства своих картин намного глубже целой череды мнимых своих последователей-передвижников, вместе взятых. Вот почему Хармс, например, зеркало реальности, а Бунин – отдельно существующее, хотя и старательно и даже мастерски заново нарисованное ее подобие.
* - То, чего автор первого цикла не переносил ни под каким видом. См. его заметки по поводу Андрея Тарковского.
6. РЕАЛЬНОСТЬ*
вот реальность
та
казалось бы
единственное что есть
на самом деле
правда
реальность реальна
если только она
действительно есть
и одна
ладно
а если она
не одна
либо**
даже
одной нет
тогда
очередной парадокс-с
да Бог бы
и с парадоксом
и с реальностью
тоже
то есть
с тем
что ее нет
или
есть
она
главное
вот что
то что
случайно
сказано
нет
не случайно
Бог
Он во всем
что есть
и со всем
Бог
Он
наверняка
есть
* Соответствует № 5 предыдущего цикла. См. также дополнение к предшествующему стихотворению.
**Тема, заявленная в этой и последующих строках, присутствует также в одном из стихотворений книги Путешествие спящего, приводимого ниже:
СЛЕДУЯ ТЕОРИЯМ КАЗИМИРА МАЛЕВИЧА
За внешним миром и его элементами находится непознаваемое нечто
Отнюдь не замкнутое на самом себе. Оно перетекает
Из высшего в низшее, и даже, должно быть, обратно
Движенье съедает себя, грозясь сойти к нулю, но при этом
Отраженный объект проходит череду изменений
Преображенный, он исчезает из зримой картины мира
И только тогда появляется негатив его настоящего я
В каком-нибудь черном недвижном квадрате
А то и в белом пространстве
В совершенно свободном парении
Нездешнего и непостижимого, и, может быть, вовсе не существующего бытия*
*Аналоги – в нескольких фрагментах Наблюдателя, в частности в следующем:
Время от времени Наблюдатель оставляет пределы возможного сна
Будучи мертв, оживает, и расстается с собой навсегда
Еще какое-то время проявляется негатив, покинувший лес и бредущий через поля
И под самый конец, уже исчезая, начинает он видеть вокруг себя бесконечное небо и парящего рядом коршуна или ястреба, но, может быть, и орла
См. также примечания и приложения к № 6 предыдущего цикла.
7. ВЫРАЖЕНИЕ
нет
все
не так просто
как кажется
кажется что
куда уж проще
нет
опять не то
кажется что
вот-вот
а на деле
куда там
это чтоб не сказать
больше
так и не выскажешь
то что хотелось
нет
не просто
все далеко
не так просто
как кажется*
* Соответствует №№ 4, 5 предыдущего цикла. Ср. также с вышеприведенным дополнением к № 4 настоящего цикла и с заметкой о живописной Истории русского авангарда, приводимой ниже.
ИСТОРИЯ РУССКОГО АВАНГАРДА В ИНТЕРПРЕТАЦИИ ИРИНЫ ЗАТУЛОВСКОЙ
В цикле История русского авангарда, представленной живописными работами Ирины Затуловской мы можем наблюдать заявленную тему как бы на пересечении целой системы зеркал, поставленных друг против друга.
Во-первых, здесь артикуляционный аспект, характерный для определяющих предмет разговора языковых форм, иначе говоря – процесс называния словами явлений и действий, представлен средствами живописи,