Виктор Качалин
Исчерпание
Маленькие победы над временем,
опоздание на обед отдалённого облака,
а ещё на поезд и на отпевание,
дождя успевание,
безграничное терпение тёрки земли и солнца,
смотрение в светящееся окно в три часа утра после смерти,
по лепесткам негадание, просто отдание.
Улыбка улитки на вышке листа,
стон сена в иголках цветов, снесённый за край
неукротимого ковыля,
хождение с тростью, когда она полнится ветром,
путь, сплетённый из слипшихся паутинок,
отложение отражений,
немноготочие источника.
А кто догадался, что мир не огромен?
А кто допонял, что мир безумен, беззвучен, бесспорен?
Кого догнало мгновенное, срочное, вечное
письмецо от дождя -
и он дочитал его до конца, не отрываясь
от земли?
А кто вошёл в запах молнии и вышел с миром,
расчищая крышу от дыр винограда,
хлебнув несладкого? Свежей, чем черви,
сбегали капли, не длились в мыслях,
не вспоминали.
А в марте мир был полнотой стекла,
друг-подоконник – белым югом,
и, вынимая поролон из окон,
губами выдувая
предметы, установленные рядом,
не рядышком и не вблизи, -
кем очарованные? Взглядом,
отвёрткой, молнией? -
на склоне легко отталкиваясь друг от друга,
они опрятывали свет,
им не хватало духоты реки
и резких линий гор.
Рисунок за день выгорал
пока набрасывались сотни новых.
А кто - переменная времени?
Пока не переменится сам, и длится это «пока»
внутри капель, а ими меряют время,
и, когда перестанет быть каплей,
перестанет сливаться и падать,
оставляя круги на воде доведённых до смеха «я»,
перестанет по капле миловать и убивать,
время исчезнет, да, исчезнет он сам, переменится,
переведается со временем по-настоящему,
полным потоком, где тают камни,
стучались в них тщетно, лучше бегом загладить,
от лица их
отнимаешь и видишь -
камни раскалываются сами,
капля за каплей.
А лето сломалось в силах,
и мир – по-прежнему символ,
и наше в нём – одно
исчезающее исчерпание.
Его бы не было без тебя и меня,
но почему-то стирают тебя и меня,
видимо, чтобы вспышка
божьей была до конца, не спутанной
нашими волосами и вскриками.
А помнишь, как мы мечтали,
где нет ни печали, ни воздыханий,
родить троих светлых помыслов,
и даже ещё круче,
а бесконечная жизнь бессмысленна,
как вечный экстаз,
и оказалось, на истине дом не построить,
даже детский, шалашовый, песчаный –
на истине можно лишь умереть,
как на вершине, замусоренной туристами,
или на островке,
обнажённом после отлива.
Радуйся, чаша,
от света блестящая,
лирой скользящая,
а когда все подходы к свету исчерпаны,
словами исчерканы,
начинается настоящее,
отлипая от окон в неистовом созерцании
где-то себя отражённых в свёрнутом небе,
не по себе бегущих, а может – по миру,
никому не расскажем, но ляжем в прозрачном пакете,
пока не бросят
и его по воду -
сами в себе проглянув,
выскользнем из него аксолотлями
с вечной улыбкой и золотцем вокруг глаз.