Евгений Козаченко
Арсений
Он там.
Не успеваю дойти до раздевалки, но уже вижу, что он там, под лестницей, свернулся в загогулину. Обычно при виде взрослого человека он снимается с места, отбегает на безопасное расстояние и начинает гримасничать. Стоит к нему приблизиться, как он снова отбегает, поворачивается и продолжает корчить рожи. Сегодня что-то не так, даже не смотрит на меня. Маленькая рыжая запятая. Сидит, не шелохнётся. Подхожу, опускаюсь на корточки:
– Арсений.
Не отвечает.
– Арсений.
Поворачивается, глаза заплаканные, злые. Подвожу его к скамейке, сажусь рядом. Говорю: рассказывай.
Рассказывать долго. Арсению семь, и он учится в первом классе. Проблемы начались в середине сентября, учителя говорят про таких: гиперактивность и дефицит внимания, но кому от этого легче. Первое время, видно, присматривался, непривычная обстановка, новые люди, много людей. А потом привык. День Арсения обычно развивается по такой схеме: утром его со скандалом приводят в школу, бабка выбивается из сил, страшно представить, что происходит дома. Когда у него хорошее настроения, он спокоен и умиротворён, но длится это не больше двух уроков. Время истекает, в районе пятой точки включается моторчик, и, пока он набирает обороты, Арсений начинает потихоньку ставить на уши всю школу.
– Можно к тебе?
Пока мы молча сидели под лестницей на скамейке, он вытер сопли, промокнул глаза. Теперь просится в мой кабинет.
Мне двадцать четыре, и я школьный психолог. Пока мы поднимаемся на четвёртый этаж (там, рядом с актовым залом, находится кабинет), я гадаю, что это за якоря, которые до сих пор удерживают Арсения в школе. Пока мы поднимаемся на четвёртый этаж, Арсений думает, что на урок, кажется, не ведут, и можно перестать отмалчиваться. И он начинает рассказывать.
Дело в том, что русский любит быструю езду, Глафира Ивановна любит остренькое, а Арсений любит Соню. Соня учится в том же классе, что и Арсений, и, когда она попадает в поле его зрения, он расплывается в улыбке, шлёт воздушные поцелуи и складывает руки сердечком. Иногда это происходит прямо на уроке, и Соня, девочка воспитанная и деликатная, смущается и одёргивает его. Ей, конечно, приятно, но разве можно так на уроке.
– А сегодня что стряслось?
Мы сидим в кабинете, друг напротив друга. Ноги Арсения не достают до пола, и он ими слабо болтает. Не смотрит на меня, переводит взгляд с одного предмета на другой. О, сколько скорби в этом взгляде, о, как он умеет это изобразить.
Оказывается, в этот раз что-то случилось на физкультуре – то ли Арсений выкинул очередной фокус, то ли Соня встала не с той ноги, но она вдруг перестала его замечать, а её подруги по секрету передали Арсению, что Соня с ним больше не водится. Вот так, прямо и категорично. Он попытался подкатить к ней на хромой кобыле: удивление на лице, убитый взгляд. Но ей было не до того, девочкам только что выдали обручи, какой там Арсений. То есть всё подтвердилось, рота, отбой.
– Вы раньше разве не ссорились?
Ссорились, отвечает, но не так серьёзно. А теперь всё. Навсегда.
Я пытаюсь его уговорить, объясняю: и взрослые ссорятся, у взрослых, ты же знаешь, о-го-го какие проблемы, и ничего. И вы помиритесь. Может, Соня не расслышала, как ты к ней обращался, может быть, ей было неудобно отвлечься от задания учителя. Мало ли что может быть.
Нет, говорит, какое. Не судьба.
Ты, объясняю, фаталист, разве так можно. Ты к ней после урока подходил, спрашивал, в чём дело? Ты же, говорю, знаешь девчонок – подруги приврали, Соня подыграла. Глупые.
Нет, говорит, навсегда. И качает головой.
Отвлекается на точилку, возит её по столу, потом, опомнившись, возвращает на место.
Прибегаю к последнему аргументу, говорю: Арсений, ты же мужчина, разве мужчины опускают руки? Ты ещё ничего не выяснил, а уже раскис, давай лучше подумаем, как объясниться с Соней.
Он долго отнекивается, отворачивается, отвлекается на вид за окном, красные пятна под глазами исчезли. Потом снова отнекивается, нет, ничего не выйдет, разве я смогу, я не смогу. Потом сдаётся. И, выслушав мои предложения, соглашается вернуться в класс.
А в классе всё вверх дном, перемена, гуляй, братва. Часть братвы носится по коридору и переворачивает подвернувшуюся мебель, часть доедает остатки завтрака в классе. Соня тоже находится в классе, и, пока Арсений неуверенно пробирается к ней между оставленных в беспорядке стульев и парт, я подхожу к классному руководителю. Что творится за моей спиной, неясно – гам стоит такой, что не всегда разбираешь слова собеседника, поэтому подслушать, как происходит примирение, не удаётся. Но вот я поворачиваюсь и ищу глазами Арсения, и вижу, как он шлёт Соне воздушный поцелуй, Соня улыбается и что-то говорит ему. Он смеётся, ерошит рыжие волосы, отвечает, смотрит на меня и поднимает большой палец. Полный порядок.
Ссоры и разногласия забыты, обиды погребены под толстым слоем цемента.
Прощай, грусть, здравствуй, шоколадный батончик на двоих и общий сок из одного пакетика. На веки вечные.
Навсегда.
До следующей физкультуры.