Юрий Соломко
Интервью с Сергеем Жаданом: «Нет-нет, я скорее певчий дьяк. Я не проповедник»
- Сергей, у вас недавно вышла новая книга «Палата №7», с чем вас и поздравляю! Вышла совместно с Ладой Лузиной. Чья идея сделать совместную книгу? Довольны ли своим текстом, книгой в целом? Расскажите об этом проекте подробнее.
- Идея, как и книга, совместная. Решили попробовать, было интересно посмотреть, как на это отреагирует читатель. По-моему, отреагировал очень скептично. Кому-то не понравились авторы, кому-то обложка, кому-то – презентации. О текстах почти не говорили. Доволен ли я своим текстом? Ну да, иначе бы я его не отдавал в печать. Это моя первая проза после «Ворошиловграда», всегда трудно включаться по новой, сложно искать новую тональность. Текст вышел довольно интимным, были какие-то вещи, которые мне давно хотелось проговорить, вот подыскивал нужный случай. Текст в общем-то вышел о взрослении, о возможности и невозможности сохранения и восприятия собственного жизненного опыта. Довольно таки асоциальный получился текст.
- И в вашем произведении, и в произведении Лады Лузиной есть «общая комната» – вокзал, где жизни ваших центральных персонажей соприкасаются. Да и большая часть действия в обоих произведениях происходит в одном городе. Сергей, расскажите про новый для себя опыт письма, когда пишешь пусть не вместе с другим писателем, но в любом случае соотнося то, что пишешь, с тем, что пишет твой соавтор.
- Да это технический момент, он не настолько важен и не настолько сложен – договорились, что герои встретятся на вокзале. В принципе, книга могла бы обойтись и без этого приема. Это скорее жест вежливости друг другу. У нас совершенно разные истории, совершенно разные герои. Наверное, этим книга и интересна.
- Иногда мне кажется, что вокзалы, залы ожидания, пограничные территории в лучших ваших работах – места, где настоящее, прошлое, будущее сходятся в одной точке, где время одновременно предельно спрессовано и распахнуто. Пока готовился к интервью, попалось на глаза ваше стихотворение «Клерки» в переводе на русский: «Прошлого нет, просто есть наиболее / отдалённые участки настоящего, / возвращаться на которые тяжело и опасно». Сергей, литература литературой, а как вам живется с таким ощущением, пониманием времени? Помните ли момент, когда вы стали воспринимать время именно так, или это изначальное ваше его ощущение?
- Мне кажется, что ощущение времени меняется с возрастом, это же логично. Все ощущения, связанные с прошлым и будущим, в двадцать лет выглядят совершенно иначе, чем, скажем, в 25. Какое прошлое может быть в 20 лет? В 20 лет ты ощущаешь только будущее, но зато ты ощущаешь его настолько глубоко и близко, будто действительно можешь на него влиять. Потом, с появлением и нарастанием так называемого жизненного опыта, эта чистота и непосредственность в восприятии будущего все больше и больше места уступают скепсису, неверию и нежеланию бороться. Чем меньше веры в будущее – тем более теплое отношение к прошлому. Прошлое интересует тебя ровно в той степени, в какой тебе безразлично нынешнее. Вся ностальгия – от отсутствия денег и любви. В прошлом любви не было больше. Все дело в оптике, в том, что ты хочешь в прошлом рассмотреть. Для меня такой важный и очень острый поворот к собственному прошлому произошел ровно десять лет назад. В какой-то момент ты вдруг вспоминаешь массу информации, которую считал безнадежно утерянной. Оказывается, никто не забыт, ничто не забыто. В результате я написал роман «Депеш Мод».
- Вернемся в привычное для большинства читателей временное измерение. Мне более-менее ясно, чем отличается поколение героев «Депеш Мод» (ваше поколение, когда ему было в районе двадцати) от поколения нынешних двадцатилетних. А вот есть ли у этих поколений что-то общее, что-то, что их роднит, именно, в поколенческом смысле?
- Я могу добавить еще кое-что к тому, что их отличает. Недавно об этом писал. Оказывается, социологи характеризуют нынешних двадцатилетних, как первое «непротестное» поколение. По-моему, не очень положительная характеристика. Но в любом случае, я вовсе не собираюсь заниматься брюзжанием – думаю, между «нами» и «ними» гораздо больше общего, чем нам кажется, и чем нам хотелось бы. Общее проступает в незащищенности (то есть, в неумении и нежелании защищаться), в отсутствии ответственности, в отсутствии социальной активности, в чрезмерной инфантильности. Хорошо было бы поучиться на ошибках друг другу. Например, читая о себе книги.
- Я знаю, что вы человек неверующий. Но когда читаю ваши книги, где граница между мертвыми и живыми подчас едва ощутима, где столько восторга перед жизнью без зажмуривания глаз на неприглядном, где какое-то тотальное принятие действительности со всей болью, радостью, нежностью, тоской, разочарованием, любовью – думаю: это Жадан-то неверующий! Что для вас понятие «вера»? В кого и во что вы верите?
- Я верю в привидения. В отличие от веры в социальный прогресс, моя вера никогда меня не подводила.
А вообще заявлять сегодня, что ты человек верующий или неверующий – это то же самое, что заявлять, что ты никогда за рулем не попадаешь в аварию – слишком категорично и самонадеянно. Я человек не церковный, это точно. Во всем остальном я сомневаюсь больше, чем могу признаться.
- В вашей поэзии и прозе часто присутствуют библейские символы и альтернативные библейским сюжеты. Есть ли для вас во вплетении в ткань произведения подобных вещей что-то еще, помимо создания своего узнаваемого художественного мира, помимо придания, возможно, где-то архаичным символам и сюжетам – новой жизни, какого-то сегодняшнего звучания?
- Ну конечно, есть. Библия, наверное, лучшая в истории литературы антология короткого рассказа. С хорошо прописанным социальным фоном и ярко подобранными характерами. Это лучшая школа для прозаика. В принципе, мне кажется, что можно полноценно прожить жизнь, читая только Библию. Многие, кстати, так и делали. Главное при этом не пытаться повторить прочитанное в домашних условиях.
- Отдельным для меня удовольствием является фигура проповедника в самых различных ваших работах. Например, в «Депеш Мод» – такой американский шулер-фокусник, в «Анархии» – какой-то, что ли, полупоп-полупанк, в «Ворошиловграде» – бывший наркоман, который (в процессе чтения понимаешь) вопреки привычным схемам абсолютно на своем месте в роли священника. Да и вы, Сергей, кажется, проповедник. Такой – правильный: рок-н-рольный (мне так казалось еще до вашего сотрудничества с группой «Собаки в космосе»), неявный. Такой – не учитель. Что скажете?
- Нет-нет, я скорее певчий дьяк. Я не проповедник. Проповедник все-таки должен верить в то, что говорит. Я не всегда верю в то, что пишу. Более того, подозреваю, моим читателям это и нравится.
А что касается проповедников – для меня это действительно очень важный образ, во всем его многообразии, со всеми отличиями. В наше, лишенное доверия и доброй воли время, проповедник перенимает на себя множество функций и задач – он пытается сохранить монолог, пытается говорить серьезно. Это очень интересно и несовременно.
- Расскажите, как познакомились с ребятами со ска-панк-группы «Собаки в космосе», как началось ваше сотрудничество. Вы ведь сотрудничали и с другими музыкантами, как вышло, что именно сотворчество с «Собаками» оказалось долговременным и плодотворным?
- Вышло совершенно случайно. Я их знаю более десяти лет. С того состава, с которым я познакомился в 2000-м, сегодня уже никто не играет. Они играли тогда совершенно другую музыку. Помню, мы делали концерт на следующий день после атаки на Нью-Йорк. Никто не знал, как на это реагировать. Хотя реагировать как-то было нужно. Потом мы какое-то время не общались. Потом в 2007-м опять встретились – они уже играли ска, решили что-нибудь вместе попробовать. Ну, и понеслось. Первой репетиционной точкой у нас был бывший зал игральных автоматов, который принадлежал «христианскому рокеру», бывшему наркоману, который завязал и занимался музыкой. Частично с него и написан проповедник в «Ворошиловграде». С того состава «Собак» вообще несколько музыкантов постоянно играли на богослужениях. Мне даже казалось, что я наконец-то познакомился со своими персонажами, в частности – с музыкантами из романа «Депеш Мод».
- Адресат вашего второго с «Собаками в космосе» альбома «Оружие пролетариата» – рабочий человек. В свою очередь, на ваших выступлениях, если рабочие и есть, то их там ничтожно мало. Как вам самому такое положение вещей, обращаетесь вы своими песнями к одним людям, а слышат вас (если слышат) другие, в лучшем случае, им сочувствующие?
- Да нет. Адресат нашего альбома – компьютерный пират. Мы его (альбом) выложили бесплатно в сеть, то есть послушать его могли все, кому не лень. Другое дело, что большинству послушать лень. Тем не менее, мы конечно же понимаем, что промышленный пролетариат не особо интересуется такого рода музыкой. С другой стороны – что такое сегодня промышленный пролетариат? Одним словом, мы не сильно переживаем по поводу целевой аудитории. Мне кажется, левые идеи могут быть интересны широкой аудитории в силу своего универсализма. Даже если широкая аудитория об этом не догадывается.
- Вернемся к литературе. Сергей, есть понятие литература ради литературы, а есть, на мой взгляд, пусть это прозвучит пафосно, литература ради жизни. (Я хорошую литературу подразумеваю в обоих случаях.) Писателей, пишущих первую, много, вторую – мало всегда. Чем бы вы это объяснили?
- Ну, я не совсем с этим согласен. Мне кажется, жизнь это и есть литература. То есть любая литература – она ради литературы. Мне нравится жить ради литературы, я литературоцентричный человек. Хотя понимаю, вы спрашиваете об открытости и доступности литературы, да? Об ее жизненности. Мне это тоже нравится. Мне нравится, когда писатели помнят о своих читателях. Ну и когда читатели помнят о писателях – тоже нравится.
- По мнению белорусского левого поэта Ильющенко современная литература остро нуждается в новой утопии. В такой, какой в свое время стал роман «Что делать?» Чернышевского. Не столько литература нуждается, понятно, сколько человек, общество.
Что вы по этому поводу думаете? Чего лично вам не хватает в современной литературе?
- В принципе, согласен – читателю, наверное, всегда хочется получить ответ на вопрос «что делать». Просто мне кажется, что после четырех евангелистов, Маркса и Кропоткина, ставить еще какие-то вопросы нет особого смысла. Со времен вхождения Иисуса в Иерусалим в левом движении, на мой взгляд, мало что изменилось.
- Сергей, меня всегда поражало, насколько вы эволюционируете. Не меняетесь, а эволюционируете. Насколько вы становитесь «больше», мощнее. Вы определенно кажетесь мне таким вот Сергеем Жаданом-Бубкой, который бесконечно соревнуется сам с собой и бесконечно бьет свои собственные рекорды. Не устали ли вы от «быстрее, выше, сильнее!»? Не хочется ли иногда просто забить и просто по-хозяйски прогуливаться по уже освоенным вами землям?
- Спасибо за сравнение с Бубкой. Мне он всегда нравился. Тем более мое детство пришлось как раз на период его рекордов. Я следил за ним и мне казалось, что этот человек может все. Наверное, пребывание в одно время в одном пространстве с такими людьми, как Бубка, или Марадона, или Кастро помогает нам стать теми, кем мы становимся. В любом случае, они задают высоту, а это всегда полезно.