Виктор Качалин
КНИГА ОГНЯ
+++
Посреди лета
рисуем друг друга
с закрытыми веками,
видим тебя огнём,
водой играем,
за два зеркала сразу
облетает ливень
ласточкой по имени сигма
и в воздушную яму яви
утекает в ничащие травы
молния в ясном небе.
+++
В лампу по очереди влетели
шмель, мотыльки и мы,
не разбирая ночи
на тонкие голоса огня.
Прошлое одолеешь – за ним придёт невозможность
переменить исток на устье, вольфрамову нить на ливень.
В будущее вопьёшься сердцем –
роза разорвёт тебя изнутри.
Пей капли света, не продлеваемые на завтра,
отражение гор в карей радужке будет дивным,
давним, как нисходящий снег
в каменистое ложе реки.
+++
Сначала костёр жесточе каменных жил,
затем он целует дымом в глаза,
разламывает руки с плодами,
даёт напиться искрами,
трещинами поёт на губах,
окатывает жаром спину,
льёт прОлески в грудь,
жрёт сырьём мясо и мох,
вздыхает с тобой, в тебе,
и наконец – без конца
сжимается до сети морщин,
городов и глин
на лице углей,
до пепелинки росы,
тает, где нет тебя,
желая и не храня;
сядь на камень, внутри
павлиноглаз и огонь,
до четырёх сосчитав,
вылетят сквозь родничок.
+++
Огненные тёрны твоих ног
встаптывают море углей,
катит вскрай кольца за отрог
жгучий виноград водолей,
смотришь с высоты, и роса
в город превращается вмиг,
лаву поглощают леса
и река изодранных книг.
+++
Пойдём в огонь - в один из двух:
в одном сгорают плоть и дух,
и даже пух несносен.
В другом - не плавятся сердца,
отрёкшиеся до конца
от люботворных вёсен.
+++
Вижу зеркало сквозь огонь,
как в гадании –
медное, плавится, и нет его.
Пропускают свет без пламени
витражи, как несбывшаяся планета.
В этом космосе, изваянном из камня,
перехваченном свинцом –
обеззараженное разноцветье
намекает на приятное посмертье;
к воскресению обратясь лицом,
лижет свет, как огонь, мысли –
не выдерживает ни одна,
брань на воротах виснет
у единственного окна.
+++
Кровью играют панты, сосновый клин
далеко вгрызается в степь,
поезду-пустельге на столбе не спится,
на ветке троится костёр и роется мышь,
искрами разбегаясь по проводам.
Ты не спишь. Я держу тебя крепко в окне,
как в огне. Будут срезаны временем
и твои тёмно-синие волосы, и этот лес,
не расставаясь с великим покоем,
несущим сквозь креозотовый полдень на юг.
В Сагунах тебе старый дед предложит травы,
и мы станем на сорок минут на «вы»,
а затем ты забудешь про горы, про веера,
и фазан в темноте обожжёт нам лица хвостом,
и нагрянет Азов кровинками льда.
+++
После бури бытие,
за открыткой пытка полднем,
и тобой вздохнул
солнца пыл
сквозь сосновый клин
у подножия, у горы
в бесконечной тишине
расстаются с белым камнем
гость и дом
+++
Утро твёрже бумажной чаши,
Его не сожжёт огонь, пока внутри
Колотится снов вода. Подгорая,
С подоконника – сразу в ставни,
К краю прильнёшь, а осень белым-бела,
Белый хлеб замешан на белом вине.
С белым волком ведёт игру неспроста
Черноглазый как снег горностай.
По ту сторону слева, и справа, и вверх, и вглубь,
Впереди и сзади корни архитектуры,
Клинья калиновых листьев, отпор ладоней
Одиночеству, стеснённому на просторе.
И ещё один шаг – опрокинется вечер,
Прогнанной горошиной пробавляясь,
Выкипел суп и осталось незримое море.
+++
Сколото лето,
замОк прикоснулся к губам
и сухим листом перепал
в костерок, где ступени от старого дома горят.
Вынести бы небо на чистую воду,
как израненного раба,
дать ему пить,
а самому нигде не сразиться.
+++
На склоне
между смертью и смертью
спорят два дерева,
впиваясь корнями в воздух
и огненными головами
роясь друг в друге,
а в это время река
зализывает обвал,
собакой молния
гонит оленя в пену,
и рыжие лишайники
на мокрых губах камней
сверяют покой. Свернув,
всухую тебя найти,
поток ты или кора,
летящая от расплат.
+++
Лист пролетает мимо сердца,
царапает бумагу,
семь золотых светильников
на краю поля.
Не верь осенней гоньбе,
саранча уже в полном сборе,
но ей не сжечь ни сапфиров неба,
ни лес,
отраженный в твоей чашке. От дальних взрывов на полигоне
лес и озеро молчаливей,
жадно пьют кузнечики, рвущиеся в жару,
таящие ночную прохладу
у костра, где сгорают
рукояти, ступени, скулы,
схлынут в тебя языками
звёздные оси,
железный лист на траве.
+++
Тихая твердь разнимает лица,
остаются два облака:
хребет и птица,
в них всё больше огня
и всё меньше они уловимы,
а затем они нежно
забывают о тех, кто исчез в них,
обнажённые, они сольются
с вечерним маревом города.
+++
Книгу огня
впитывают следы окон
в слезах обгорелых рёбер
домов,
листают легко,
и канув, не спят
чёрными лебедями
по белому камню
чесночных долек,
живучих именем
ливня.
+++
Ожог - таинница ума,
придорожные распятия смысла,
крымские травы жгут ароматы тела,
пухом глухим земля семенам, единорог не таков,
между зубов-облаков
держит крест самолёта,
внутрь, к дыханью кита,
выплакать сердце моря.
+++
По дорогам крупицами золота чешет июль,
и собаке хочется нас собрать,
чтобы были вместе, как в ступице колесА,
посерёдке огонь и любовь,
а раз нет так нет – она бежит за двумя,
и один из них едва скрывает крыла,
а другой не знает, что шестерых женихов
убили, чтобы он прикоснулся к любви.
+++
На тропе сырые следы,
ночью молния гнётся сухой соломиной,
раскрывает ещё не остывший горн,
удостаивает огнём
одинокую сосну в степи.
Из полночных июльских градин
выпадут дерева,
слаще ягод и ледяней любви,
открывающие глаза
за минуту до взрыва лета.
+++
В нас зародились люди, пока остывала
расплавленная земля,
поэтому мы молчим, как будто бы не в уме,
а в чреве спасение.
Выплюнутые на сушу бьют нас по головам,
в туловище, в глаз,
они спаслись и поедают нас.
Один Иона в нас взмолился,
остальные крючками тянут из нас слова,
сеть природы для них недостаточно прочна и редка.
А мелочь валят в котёл, не глядя,
и целыми кошелями
выбрасывают обратно в океан,
не успевая спросить, где полюс.
Уйдя в пучину,
рыбы в крови гуляют у них внутри,
пока не достанут сердце.
+++
Отшельник, где руки твои, обнимавшие тишь и меня?
В твоей гортани лучи задыхающегося дня,
Когда пылала гора, какие из благовоний ты спас для огня?
Не спас ни одно, пусть все они будут тобой, и в дыму
Я никого с отчаяньем пополам не приму,
Быть одному под солнцем – значит не быть одному.
Отчаливая на север, просмолив канаты росой,
Лицо твоё на корме поставлю, я сам не свой,
Пока не почую лицом твой утренний свет ножевой.
+++
Так долго ты шла по огню,
что стала купаться трава
в твоих берегах.
Я рисовал мох,
а он на ржавых нитях
выклёвывал слёзы.
Сквозь тонкие камни дом
открыт с пяти сторон,
войдём в него светлой тушью
на кончике кисти.
+++
Шелушился жасмин,
от холода стала мумией его кора,
посохли сброшенные лохмотья,
и сладкая белизна
ночью схватывала за виски,
целовала в лоб до рассвета,
не прикасаясь к спине, как Ангел,
а поднимала в воздух
двоих как одно,
сбились на сторону облака,
кости обугленной малины
искрили и скрылись звёздами
на крышке печи. Тогда
прорезалось озеро, вынимая из сердца
звон городов.
+++
С ирисами не спорь, нежные света сильней,
В кости врастут и в лоно, взлетая в твердь кораблей,
Дикий дельфиниум у калитки в море глядит, со шпор
Теплятся слёзы и пчёлам жалят в отпор
Вспыхнуть, сглотнуть, упиться и домой принести
Каплю нектарной смерти, смолу для замазки льсти,
Пыльцу с твоих пальцев для деток, вмурованных в воск,
Крышечками запечатаны летний январь и незваный волк
+++
Сколько растоптано маков, растёрто желтков на золотой крови,
Стала из глины краска - живи, проглоти, бери.
Изобрази меня, не касаясь извилистых тех путей,
По которым вошла в тебя завязь и соколом пух не влетел,
Руками на смех подожжённый в городе с трёх концов,
А на четвёртом – море светит тебе в лицо,
С открытыми и наощупь не видящим языком.
Откуда возьмётся слух. Голосистым йодом иском,
Бьётся под кожей синяк затылочным мотыльком.
+++
По чёрной земле уходят
в тёмное небо тюльпаны,
соединяя гроздья
и исцеляя раны,
а, если девять отверстий
ты сберегла для огней,
рай становится роем посмертий
вокруг флейты твоей.
+++
Под солнцем июня
вспышки цветного лука
покачиваются глазами,
вышедшими из себя,
а сердцевину
никто не видел,
в ней крепится каждый сам,
языками ирисов
оттеняется дождь
до невозможности слиться
с землёй и небом огня.
+++
Присутствуем ли мы
в отчаянье весны,
в нетлении зимы?
Спим в танце? Сплетены
и тихо бьём ногой
в распахнутый покой?
А кто во всех умрёт,
тот осенью не ждёт,
торопит хоровод,
Падёт за летом лист,
а мы разлучены,
огнями сращены
шиповничьей горы.
Дитя-огонь в раю
(смотри, я пламя пью
у жизни на краю)
играет, несравнен,
и превращает в тлен
привычный, милый плен,
и угольками – тресь! –
он пересыпан весь.
Кто же родится здесь?
А океан-вода
везде вокруг всегда
шипит солёным «да».
+++
Что за море стеклянное? Вот же мыс,
до него две тысячи с лишним лет,
из волос верблюжьих они сплелись,
издавая звуки, которых нет -
гулы города, терпкие дымы слов
не пройдут сквозь огненные поля,
сквозь прохладное лоно, где спит весло,
упираюсь пяткой в твой зрачок, земля.
2009 - 2017