Борис Херсонский
ИВАН БУНИН
Иван Бунин
1
В центре блюда - выдолбленный ананас
с окошечками и свечечкою внутри.
Янтарные ломтики разложены по краю, по кругу.
Скатерка бела, накрахмалена. Что ни говори,
а жизнь продолжается. Двое сидят лицом друг к другу.
Коньяк подают в заварочном чайничке,
пьют из чашек - военный сухой закон.
Кабак безуспешно прикидывается подобьем боярской палаты.
Свеча изнутри ананаса светит, как у икон.
Но наши лица - не очень-то лики, не очень-то святы.
В относительно свежей газете - устаревшие вести с фронтов.
Из под козырьков глядят мертвые офицеры.
Дежурные оптимисты играют шутов.
Нужно иметь чувство меры даже в деле надежды и веры.
Ян прихлебывает коньяк и думает: а ведь мой собеседник, он
хорошо бы смотрелся при погонах, в офицерской шинели,
да и я не хуже, но мы сидим без мундиров и без погон,
и умрем, похоже в изгнании, в старости и в своей постели.
Государь отправился в Ставку. Там-то, видать, господа
депутаты к стенке припрут его и выдавят отреченье.
Россия умрет республикой, как положено, без стыда
и страха. Ян крошит между пальцев печенье.
Время ускорило бег. Вот, прошла неделя после убогого Рождества,
Вот и Новый, семнадцатый. Еще пять день - и Крещенье.
Будут солдатики в прорубь нырять за крестом - из озорства.
Каждый найдет свой крест - в его последнем значеньи.
Ян представляет себя черноглазым мышонком, пробравшимся в ананас,
встает на задние лапки, бегает вокруг свечки.
Бога нет, потому и прощает. А история не помилует нас.
Целит прямо в сердце России. И ружье не дает осечки.
2
По Рождественке чинно гуляет угрюмый Ян.
Бородка нос и кадык спорят о том, кто острей.
Яна хватает Серж - известный буян,
берет под локоток, тащит в кабак скорей.
Серж патриот. В полдень - умеренно пьян.
Все хочет про Русь, да про наших чудо-богатырей.
Да все Яна костит за недовольство Россией,
скорее Господь победный день принеси ей!
Какая победа? -Ян говорит, - Россия сгнила в окопах,
всюду полно дезертиров в рваных шинелях да бабьих салопах.
Насмотрелся в деревне на мужиков, на самих себя не похожих.
В руках - гармошка, а в голенище - ножик.
Погоди, горячится Серж - понятно, народный дух
растлился в интеллигенте, но в мужике не потух!
Ах, когда ты был в деревне? -Ян говорит, -
Вот я обходил с двустволкой родные края,
смеркается, видишь зарево, думаешь что это горит?
Скорее всего - горит усадьба твоя.
Попробуй, вообрази Аполлонову лиру и пенье харИт!
И долго ли нам осталось хоть такого житья!
Серж выпивает рюмку, откидывается на диван,
мели Емеля, твоя неделя, ты так всегда говоришь!
Вот разъясни, почему ты Ян, а не Иван,
с таким прозваньем дорога в Варшаву, Прагу или Париж!
В Париж! - отвечает Ян, всех нас занесет туда,
если счастлива наша звезда.
Впрочем, Варшава и Прага тоже прекрасные города.
Дорога - скатертью! - Серж рассердился, - мы тут остаемся!
Христос повелит - погибнем, а смилуется - спасемся.
Ну скажи мне, Ян, чего ты от России хочешь?
Песен наших не знаешь, в Церковь нашу не ходишь.
А я в воскресенье два часа отстоял у обедни!
Заказал молебен. Был у вечерни намедни.
А с утра крестили... Понятно, - думает Ян, - этот кретин
не удержался, напился сразу после крестин.
***
Видится сеятель, широким жестом зерно
бросающий в землю, распаханную сохой.
Борода и поддевка как полагается, но
пшеничка с гнильцой, земля оказалась сухой.
Холмы заросли кустарником, вызверившееся село
давно уже пригород, где заводская труба
единственная вертикаль, а дома повело,
и слабые ножки не прыгнут выше узкого лба.
Еще бывают столбы и гудящие провода
на фарфоровых рюмках, перевернутых, потому
столбы и не пьют, идешь, не зная куда,
приносишь не знаю что, не нужное никому.
Пословицы начинаются с если бы да кабы,
романы, к примеру, с «Федор молча сидел в углу,
не глядя на Варю», и звук предвечной трубы
подымает солдат из гроба и уводит во мглу.
Иван Бунин в Одессе
Весь вечер у Яна сидит Волошин -
велеречив, бородат, взъерошен.
Обнимая воздух, разводит руками,
примеряется, видно, как с большевиками
обняться и слиться в порыве едином
барину-поэту с мужиком-простолюдином.
То-то время! Разве только на атлантов
и кариатид не цепляют красных бантов.
Матерь-преисподняя ворота открыла -
выпустить на улицу бесовские рыла.
Мы и сами с усами - звереем, сатанеем,
газетки читаем, все никак не поумнеем,
не поймем газетка тем лживей, чем свежее,
братики-солдатики, что вам сидеть в траншее,
отдавать буржуям головы и шеи!
Осталось пить чай пустой, вполуха слушать Макса
про ангела мщенья, про учение Маркса,
то и хорошо, что все непоправимо,
от этого светлеет лик серафима,
а серафимов девять, один другого краше...
А поживи-ка, Макс, на кровавой каше,
на кровавой каше да красной самогонке,
да воспой осанну родимой сторонке
с березкой, рябиной, широтою свадеб,
с петухом-пожаром на крышах усадеб.
Ах, Макс! Поищите кого-то поглупее
для Ваших разговоров, хоть вот этот в портупее,
царской гимнастерке, а погон-то спорот,
да вошь тифозная заползла за ворот.
Странно, ведь Одесса - такой красивый город,
откуда же на улицах столько уродства,
и у всех уродов - чувство превосходства.
Тянется время, не уходит Волошин.
Завтра вечером вновь придет непрошен.
***
От уличного безлюдья и непроглядной тьмы невольно тянет туда,
где свет, где люди боятся не столько бандитов, сколько Божья суда,
где свечи горят, где восклицает хор,
почти все равно - синагога или собор -
смиренное пенье, и чтение - нараспев.
Почти все равно священник ли, кантор стоит, руки воздев.
А как счастливы были, мы тогда алтари
обходили десятой дорогой. Отвратительны были цари,
когда мы имели помазанника, царя.
Ничего не поделать, пропала Россия, пропала зря!
Ничего не скажешь, еврей-комиссар здесь первый герой,
но ты, литератор русский, на очереди - второй,
модернист, символист, футурист, завсегдатай "Бродячих собак",
или как их там? В кабаке и литература - кабак.
Завывают, друг друга не случают, лишь бы читать самому
по-кошачьи, по-волчьи - ни сердцу тут, ни уму,
ни желудку пищи, только дым папирос,
зелено вино, половой вопрос.
Вам бы в тулупах с берданкой хлебные склады стеречь,
а вы изгибаете, в три узла вяжете русскую речь.
Сначала мутится язык, вслед за ним - страна и народ
не поймешь, что орет - широко разевает рот.
Ты бы слушал его, литератор, когда он униженье терпел,
зыбку ногой качал, колыбельные песни пел,
рассказывал сказки Киреевскому, Афанасьеву, но в те года
слушать было скучно. Себя самого литератор слушал тогда.
Сердцем слушают революцию... Придумают же господа.
Темными вечерами хочется под купола,
под защиту ангельскую, или в усадьбу, где мать тебя родила.
Пока не грянет гром, не перекрестится раб-мужик.
Но если уж барин перекрестился, дело и вовсе - пшик.
***
Бухта пуста. Хоть бы дымок или парус вдали!
Ян размышляет о России, которую не берегли,
не понимали, как счастливы были, хаяли, как могли.
Да, конечно, сволочь Распутин, маленький Государь
будто-бы просит каждого: "Подойди и ударь!".
Подходили и били, долбили газетным словцом.
Додолбились до Ленина и дело с концом.
Что касается Ленина, Ян писал о нем так:
"О, какое это животное!". Но теперь
Ян поставил бы тут вопросительный знак:
"О, какое это животное?". Действительно, что за зверь?
Каждый из нас похож на птицу или зверька,
кто на кота, кто на верблюда, кто - на хорька.
Вот у Х., поэта из местных, жена-красавица. Глянь:
то ли птица-грач, то ли большеглазая лань.
Видел в театре еврея. Клювастый, как пеликан.
Все трепал кучерявую дочь, а она - вылитый черный баран!
Что до Ленина (в том-то и фокус!) он лишен человеческих черт,
также - черт животных и птичьих. Чистый фольклорный черт.
Да, прибрали большевички интеллигентов к рукам.
Даже В. не стесняется прислуживать большевикам!
Приходил к ним в редакцию - выгнали, говорят не гож.
Кстати, о В. На какое животное он похож?
Есть в нем что-то от зубра-Минотавра. Античный тип.
Сегодня снова идет в редакцию. Крепко влип.
Вчера говорили с ним о красном профессоре Щ.
Представлял его как продажного, перекрученного хлыща.
Так нет же! Обычный, запойный, мечтающий о заре
человечества. Вот-вот умрет в холодной своей конуре.
Ян доходит до Воронцовских ворот, смотрит на мраморных львов,
поворот, кругом! Обычный маршрут таков:
от Пушкина - до Воронцовского вымершего дворца,
сквозь решетку его видишь только с торца,
И снова - к Пушкину вдоль по аллее пустой.
Пушкин он наш, народный поэт, человек простой.
***
"Какие из них декаденты! Они
здоровые мужики! Их бы отдать
в арестантские роты!" В минувшие дни
эти чеховские слова Ян повторял опять и опять.
Ян не верил в Бога и не любил декадентов. Он
при случае сам бы собрал их в скотский загон,
в колодки обул, приставил бы к ним караул,
а сам читал бы газетку, усевшись на венский стул.
И вот в Одессу пришла окаянная безбожная власть,
на декадентов-интеллигентов открыла зубастую пасть
Попам и раввинам тоже не сладко. Бог не в чести.
Спасайся, кто может. Господь не придет спасти.
У ревкома моряк сторожевой качается пьян.
По бульвару с тросточкой гуляет подтянутый Ян.
Местный поэт поздоровался. Ян в ответ не кивнул.
Вдали пароходик плывет - должно быть, в Стамбул.
Матрос пинает собачку - та отлетает с писком.
Ян читает газетку с расстрельным списком,
в кафе Фанкони, усевшись на венский стул.