Наталия Черных
Стихотворения
ИМПЕРАТРИЦА
триптих
мозаика
Прекрасна госпожа моя царица, пробави милость мною:
о не суди. Гляжу в свинец владычный как в стекло цветное.
Слезинка точкой ходит по стене: квадратная, чуть круглая -
все точки плещутся в огне, все - бисер пасхи, радость.
Тот огнь есть Свет Господень. Пламя золотого сада.
Все вверены тебе пространства.
Тобой лишь веселятся их убранства.
Земля на трёх китах твоих отцов,
луга её идут к архиерею,
пасущему твоё цветное царство.
Вся та земля, что знала я: моря, песок и пот,
сжимается в горсти, однако ведь жива.
Венец фронтона завершает зданье.
Ни башен и ни колоколен в ней. Но если что осталось,
как я осталась для тебя, то это - ты.
Не пыль от старой глины в Творческой ладони я,
когда со мною ты и твой свинец у крестовидных кедров,
я тело грозное планеты новой, орудие твоё.
Благодарю. Вот поцелуй, вот огненный твой камень
руки бестрепетной и тяжкой,
но ты мне мама. В каждой дочке - ты,
а мы несём, как ты - всё, что нам не по силам:
оружие любви и гнева твоего.
Ты гневалась, но ты мне даровала жизнь.
О страшен, страшен гнев императрицы!
Он яд в воде для умыванья с кардамоном и корицей,
он малокровие в раскрашенной невесте, он кислое и злое молоко,
он сурьмяная краска египтянок. Он вслед за мной как злое тело, волоком.
Он раны и болезни, он тоска и нелюбовь мужчин,
хотя императрица и сама мужчин не любит, но что ей в том.
Порой спаситель светится в её святых чертах.
Она любовь, она - о матерь! - страх. Хоть страх с любовью во вражде,
как два постельничих императрицы и две наперсницы её.
Олимпиада,
кого ты просишь. Это Мать и Дева, гроза и горечь ада,
а лик её висит над всей страной - что мне страна - над улицей моей.
О всеблагая матерь! Только не суди. А дальше - лей свинец
на слабости мои. Незыблема ты. Совершенна. Вечна.
Я дочь твоя. Но я, увы, беспечна - и я боюсь тебя.
Твой голос или взгляд меня волнуют как вино и яд.
Люблю тебя. То как с такой махиной жить,
благословенной и единой от рода человеческого?
Ужас
чуть потемневшей смальтой.
Лишь ветер отворяет облака,
вода, вино и кровь в холодной луже.
Мария дремлет. А у Марфы кожа иссохла от мытья полов.
икона
Что всех теплей, медово и светло, лелеемо в тиши, что ясная лучина -
всё ты, дитя. Я мама деревянная твоя, я колыбель и глина,
ты плоть моя, дитя, и всех больней
признать, что ты меня милей.
Ты знала ли униженной красу, любовь в изгнании - о нет.
А я познала, и мне стать блаженной.
Олифы на иконе не видать, так и в стихах прозрачным слоем - мать,
святой елей соборный, рис вороний.
Вот мой платок. Он будет обороной всю жизнь тебе.
Я вскоре после похорон найду по нраву пару.
Однако же сама размысли: нужен ли тебе жених,
не проще ль скоротать свою тоску
в прекрасной девичьей моей.
Боишься за свои красоты? Плюнь на них. Смелей.
Монашки не несчастны - то невесты и молодки.
В моих покоях нет ни табака, ни водки,
а книги да плетенье макраме.
Всё чисто и заботой воздух полон.
Мир сладок здесь, а вне моей ограды солон.
Когда же хочешь и со мной, и с женихом,
то жизнь твоя пойдёт солёным кипятком:
болезни, вьюга, ссоры. Я себе возьму любовь.
С тех пор она давящею доской у сердца моего.
Я с нею как в гробу: спокойно и не повернуться,
как новорожденный в пелёнках и подсумке.
Чуть что, так - к ней. А мама холодна.
Взываю к ней - молчит, а всё же надо
просить её, как слабый просит яда. Какой там яд!
Пешком в ночной воде, стопою деревянной
идёт на побережье. Трещина ли, рана на лике тёмном.
Не видать очей. Но слышит всё. А почему молчит,
не ведаю. Отзовись - покаюсь, чем прогневала тебя,
прими вину и отпусти. Глядит из темноты,
как будто бы не море и река, и не родник, не облака,
а коло звёзд и чисел, и времён смешались в ней.
Над ней, как над огнём - пригоршня Сущего.
Уж чувствую в себе не персть, а кованое тело,
несокрушимое. Воительница-Дева
в узорном зарукавье тайн его несёт
в мой день рождения и в мой последний год.
сад императрицы
Сюда войти, заснуть и лечь - цветком вечерним, синим, полевым:
хоть не отсюда родом - приросла, люблю, желаю здесь уснуть.
Но мне дано, от царственной купели,
а после - зарукавье целовать,
здесь лечь упавшей статуей, снарядом,
мир трепетный и нежный возмутить, рассеять купы роз и жимолости юной.
Все вкруг меня лежат. А в разметавшейся земле
играют капли слёз императрицы: янтарь, свинец и ртуть.
Кто с нею - приготовься к смерти. Кто против - и не думай жить.
Её войска непобедимы. Воины в войне - как рыбы.
Каждый раненый лососем бросится вверх по теченью,
он поразит ещё десятерых, а может - сотню тысяч.
Здесь лучницы прекрасны как оливы: в глаза им не смотри.
Они цветут. Но лишь коснёшься их - метают в уши стрелы.
Здесь ангели садовниками служат, и лучших садоводов нет нигде.
Творец обходит сад сей стороною и мало знает, что творится в нём.
Бог избегает стран императрицы.
Однако посылает рёбрам госпожи таинственный широкий пояс,
тот пояс есть ограда саду. Бог трепетно на чудной колеснице
владычицыны обошёл границы. Он даровал ей власть
наместницей его во всей вселенной стать.
Он не оспаривает девичьих решений,
согласен с казнью, равно как с прощеньем,
он вроде бы здесь гость. Однако Дева, отягчённая венцом,
порой выходит за ограду сада: поговорить с возлюбленным отцом.
Тогда в саду зима. Безлиственные ветви - звон стекла,
под ними спят в покровах полотняных пресветлые тела,
до воскресенья. Почва здесь бела. Лишь дивных птиц раскрашенные тени
мелькают в сумраках садовых. Песни этих птиц
смягчают горечь сна и боль моих зениц.
Покуда не вернётся госпожа, здесь всё бело и будто бы мертво.
Под садом есть река. Грохочет так, что сад весь - как перо,
ждёт выхода на волю. Лишь свечи на пруду
над иорданью
смягчают вздох реки, кудрявятся в саду.
Но вот повозка госпожи вплывает в сад,
а ход судеб катится вспять.
Работники спешат к палатам царским - за ними грёзам не угнаться.
Стенает мрамор: больно, больно ему с тёсом целоваться.
Почти готова новая палата госпожи. Бесплотные считают населенье.
Глядят окошки-бабочки в свинцовом обрамленье.
Оплавленная грубая порода страдала много.
Грани жизни стёрлись. Комета огненого
сбежала вниз по радуге, меня забросив в сад.
Не помню лица скульпторов. Один из них был рад
Мне медь и зелень меди подарить.
Смотрю: в палате уж готовят стол. Когда же есть и пить?
ВАЛЬКИРИЯ
Зидрива была валькирией по субботам и воскресеньям -
но что говоришь; не было тогда суббот и воскресений,
ни январских, ни майских.
Были Зидрива и Зигмунд. Она...
Господи мой, как - всё просто.
да и "всё" - такое неспелое -
как зыка и тусить... Но сначала о том, что "всё просто".
...
Что, дочь, ты сделала - что же ты сделала
...
Прозит, мой Зигмунд; что ещё остаётся ему.
Майн либе Зигмунд...
Зидрива видела во сне его славу и судьбу как капли росы.
Создала его время - северным сиянием.
Мало что любила в этом мире - мужчин, да -
мало что ненавидела: сплетни, холодную воду и чтобы мыть весь дом.
...Она ненавидела, нет - но ярость её восходила как солнце.
Она стала для сонной вселенной веслом,
а после заснула на ложе - в котором плутоний и стронций.
...
Когда становилась валькирией, кричала Зигмунду:
переступи через время!
Вотан, отец,
отдал ей
свои последние деньги.
Как в печальной сельской сказке -
слепой отец
отдаёт дочке
свои последние деньги.
Давит возраст...
Но Вотан прекрасен, и Зигмунд.
...
Но он не переступил;
...
- Твой космос уже состоялся - как чернослив
…
час настал - смотри, разверзается взрыв
световидным младенцем в смертельной короне.
...
будь ты проклята; мёд во мне плачет и стонет.
...
...
Что тебе, дева - или ты хочешь, чтобы исчезло всё?
Скорее исчезнешь ты. Есть создания колесо,
есть пересоздания колесо. И многословие от суеты,
и словесности сломанный пылесос.
...
их ложь не переживёт воскресенья;
о тебе они просто забудут, Зидрива.
...
...расчистить это спелое поле,
не ожидая всходов и благодарности
…
И я расчищу то поле. ...
...
когда, ошалев от тоски униженья, собирала пожитки
в одну бестолковую кучу,
тащила, уже не рыдая - в слезах - факел к этой горе,
чтобы от дома отца моего ничего не осталось
ни в легендах, ни во временах,
чтобы ни братьев моих, ни сестёр больше не видела эта земля,
которая лишь и нужна мне - для спелого чистого поля -
чтобы ни конунгов больше, ни нищих, ни прочих уродов не видели
глаза гор, камней, водоёмов и моря -
когда всё сгорело, и эти - сестрицы - носились в вонючем дыму,
когда кромка очнувшейся площади в брезгливости вдруг задрожала,
а отец рассмеялся (он смеётся достаточно редко),
колесо пересоздания вышло из тьмы и пошло, и пошло...
...
...
...Впрочем, свобода - такая же дурь,
как и всё, чем я до сей поры занималась;
…
- Зигмунд, тебе теперь не отвертеться.
Смотри, как красиво горит. Зигмунд, смотри на меня.
...
Идём.
РОССИНИ
Оставь мне Лазаря, спою – всю каватину.
Во мне – представь, что я мужик, актёр, я тенор-баритон…
для Фигаро и Лазаря сойдёт. Но этот Верди… –
…
(…глуповат был. Однако понял, что я хотел сказать:
нет музыки прекраснее… Вот так и напиши;
да что за руки, пишут крюки. Ты часом не влюблён? Я меланхолик.)
…
Что во мне, представь – есть некое особое пространство, где я с тобою говорю,
тебе могу рассказать то, что никому и никак нельзя рассказать.
…
А если б не было той шёлковой холеры, не было снобов,
считавших Фигаро собственностью,
а бедная Аннет молитвенно не сложила бы руки…
(постой, мой собеседник, ты попутал время: что им, твоим приятелям,
Россини... А всё ж идёт Юпитер, насвистывая песенку,
за ним Меркурий, её аранжирует; и песенки - в ушах!
Вокруг тебя летает нетеатральный снег. Не вовремя; потом опять растает…
А он притопнул ногой, как паренёк из предместья –
грозя в отчаянии всей грядущей буке…
… Я знаю журналистов;
они, они готовят нам могилы)
…
Твой молодой портрет – ты как фаюмский ангел -
с длинным смуглым носом …
Ты не перевернулся? Как жаль, что мы привыкли к шуткам.
…со ртом, выгнувшимся застенчивым гусем.
…
Джоакино, позволь – как с тобой твой тенор говорит,
твой лучший тенор, Джоакино, скрипка –
та прыгающая, множественная скрипка,
та шобла скрипок, под предводительством (куда ты от него)
Гварнери дель Джезу чахоточного генуэзца
…
Позволь тебе сказать, как я тебя люблю. Как - без тебя.
…
Да, родина. Болезни, смерть, Бодлер -
проклятое искусство, ставшее родиной. Ничего нет больше,
нет и картинок с выставки. Есть барабанный бой, тусовка
(а что это такое, ты знаешь), тусовка. Расколотое зеркало;
есть слёзы от бессилья… В январе подпишем договор; твоим стараньем
заплатят что-нибудь, и очень даже неплохо.
Мне хватит на билет до Генуи. Фантазия, но я хотела б умереть у моря.
Однако время петь – хоть Лазаря; всю каватину. Дирижирует
Николо Паганини.
МОЙ ПАСХАЛЬНЫЙ ТЕАТР
...сны и беседы
...
как со святыми - или настолько...
...
перемешала святых и актёров восторгом
(длинным черпалом)
...
мелкое монпансье в чёрно-белом картоне
...
спасительные чечевичные зёрна
...
не потеряться в собственной бездне
...
Отними всё, что есть - какие дары - оставь эти беседы без слов -
не потеряюсь в моей безысходной бездне...
...Облик - по сырым крупным мазкам - тонкие линии,
чуть вьющиеся...
долгий тёмный глаз, суконно-глубокий голос...
Здесь - шляпа, пережаренное тело, походка,
пятка с подпалиной...
...
Иногда кто-то из них снится мне -
вот как этот, со любом композитора...
...
живые и мёртвые вместе...
как в церковных записках писать...
вечная театральная пасха...
...со лбом композитора...
крючковато-высокий звук голоса, ракурс... снято...
и мягкий рождественский снег,
и троллейбус к Кропоткинской,
и белое-белое-белое...
Я ставила "Короля Лира" - и выбрала его.
Снимала "Бесов", и выбрала - его,
утвердили...
линия рта по-младенчески мягкая,
а ведь он - ...
...
Покупать колбасный сыр в память...
И тот, с носом-уточкой,
идущий как плотное шило,
сквозь военный дождь,
...
и тот, аристократ, в четырнадцать лет работавший на лесоповале,
треннировавший свою диафрагму камнем на груди
...
...и другой, очарованный принц,
с сонным дефектом речи,
вдруг обмякший от горя, а вдруг страшный и дикий,
романтик, поэт,
зачем тебе театр...
...и она, с узким аристократическим ртом
сверкнула глазами овчарки...
...и она, золотая и ржавая страсть,
вдруг простуженная на сквозняке...
все живые и мёртвые -
театральная пасха...
...В августе умер. Через полгода пришёл и сел на кровать.
Нет, не призрак. Не прихоть. Не развлечение...
Пасха.