Илья Имазин
Навстречу очередному лихолетью
Из нездоровых настроений
I. На краю Ойкумены
***
Смятые вирши разглажу об угол стола,
На краю Ойкумены забуду свой возраст и паспорт,
Горя из лужи хлебну, просто так, а не на спор,
Вспомню, как в гетто когда-то пел: тум-ба-ла-ла.
Ускользание взгляда, забвение – та же фигня.
Дотянуть бы до вечера – там уж посмотрим.
Стать собой-не-собой, от отчаянья бодрым,
Словно Ницше, усами-сосульками лихо звеня.
Этот предмет обсуждения я уронил неспроста:
Слёзы в компоте, ляжками душит рутина... –
Бывают моменты, когда себя слушать противно.
(Вдалеке, чья-то тень еле слышно упала с моста).
Не ищите меня в списках умерших задним числом.
Остаётся надеяться, что не попрут из скворечника,
В саду адовых пыток, как того озорного кузнечика,
Не проткнут раскалённым зулусским копьём.
***
Остаётся признать пораженцу – жизнь хуже, чем сон,
Пересказанный кем-то кому-то и где-то когда-то…
В магазине, где детям бесплатно дают самокаты?
За столом, накрытым на десять бандитских персон?
Вот о том и молчит мой приятель, Ворон Арон
(Вместо «Кар!» произносит он это еврейское имя).
Почему я не чёрный, как он? Окружённый чужими,
Я и видимых признаков траура ныне лишён.
Чем заняться теперь, после собственных похорон?
Записаться в «челюскинцы»? Стать служителем цирка?
Диск Луны за окном. На вертушке пластинка,
Хорошенько прожаренная с обеих сторон…
***
Молодой и весьма перспективный следователь-энтомолог
Предложил закурить – я соврал, что давно уже бросил.
Он был так удивительно вежлив на первом допросе,
Что не стал пытать, загонять под ногти десяток иголок,
Направлять свет лампы в лицо и выкрикивать грубо –
Как у них водится – всевозможные оскорбления и угрозы,
Но с улыбкой вручил мне кроваво-красную Розу
И, на том окончив допрос, спрятал в стол бумаги и лупу.
***
То ли тело так остыло, что уже не встать,
То ли талая вода, по жирному толю струясь,
Из водосточной трубы стекает на серый асфальт,
А я губкой впитываю унылого вечера жидкую грязь.
В городе мало людей, и случайные колесницы,
Ревя моторами, быстро проносятся вдоль
Торгового центра, бывшего прежде больницей,
А ещё раньше там, говорят, располагался гиньоль.
Синий мазут мёрзлой промзоны, гулких окраин.
Мы все одиноки и трусливы, что поделать – такой сезон!
Пластилин застыл в волосах, и необычаен
Сэт долбящегося в пустоте ди-джея автономных зон.
***
В джунглях среди пенсьёнеров, грезящих о маргарине,
Сонной артерии лямку тяну, весь покрыт чешуёй
И личинками древоточцев… Родина на карантине.
Гувернёр, обливаясь соплями, тащит обратно домой…
Как-то в разгар эпидемии, на ноги встав спозаранку,
Он с мокасин клей зелёный веткой счищал, хохоча.
Покрыв похотливым взглядом мечтательную обезьянку,
Мой ангел-хранитель любезный в чащобу задал стрекоча.
Я нашёл его слишком поздно, в буераке, в овраге,
Исхудавшего и больного, сосавшего месяц хвощи,
Под пологом эвкалиптов, давших приют бедняге…
Боюсь, ему не помогут уже и всклокоченные врачи.
***
Я пропустил движение в кадрили,
Пасьянс рассыпался, запорот пасодобль.
Что будет краковяк, нас не предупредили,
И менуэт прервал партнерши вопль.
А венский вальс окончился скандалом.
Я вычеркнул последний пункт из списка.
Недаром за глаза зовут меня «кидало».
Все танцы сбацаны, теперь отвянь, редиска!
***
Жизни не хватит, чтоб заново клетку отстроить…
В руке бумажный журавль, под глазом китайский фонарь.
Лучше здесь и сейчас ошибаться и сквернословить,
Чем ласковых слов требуху после складывать на алтарь.
Я первым ушёл (ты и не думал, что смоюсь),
Влился в камешки звуком: гудком, телефонным звонком.
Кровью краба пометил на карте ближайший к нам полюс,
И прямую дорогу к нему прочертил молоком.
***
Нескладно молод, изрядно взвинчен.
А в капельнице – божий дар
Взамен глюкозы. Насквозь вторичен,
Притом напыщен – живой товар
С другим штрих-кодом, с иною долей.
В потемках зыркаю, как сыч…
И чья вина в том, что с гастролей
Привёз я воли паралич?
***
Птицы млечный скелет
В небе парит осеннем –
В луже бензинной лист
Ангелом пьяным лежит.
Зубов почти не осталось, впереди – выпаденье волос.
Диагноз не установлен, или доктор медлит с ответом.
И если Немо спросит меня:
«Что такое вопрос?»,
Я отвечу:
«Нет никого, кто спросил бы меня об этом…»
Последний бутерброд
Я одинок, как последний глаз
у идущего к слепым человека!
Владимир Маяковский
Уж которую ночь уснуть не могу без грелки.
Лишённый уюта,
Вновь погружаюсь в бессмысленную многословность.
Я одинок, как последний бутерброд,
съёжившийся на тарелке.
Никто его не возьмёт – всем мешает приличий условность.
Проездом
Проездом из прекрасного вчера
В такое же развесистое завтра
Здесь очутился. Не помогут доктора
Вернуть и толику иссякшего азарта.
***
Безоблачной субботы неуют
Предвосхищает тусклый понедельник.
Застрявшему промеж не выдают
Ни швабру, ни ведро, ни даже веник.
Не дурак поплакать
Опять не унять эту подлую слёзную слякоть!
А всё-таки я не дурак поплакать!
***
Перебирая пальцами спросонья,
Поймать струну, и тут же отпустить.
Лицо уткнуть в деним комбинезона,
И ощутить непреходящий стыд.
Услышать дребезжание эфира,
Под это караоке заскрипеть
Зубами молодого бригадира.
И окончательно проснуться.
И запеть…
***
Большинство здешних доконали цикады.
Грядут холода и, несомненно, растраты.
Пристрастился к лунным приливам недавно.
Пальцы все в марганце, ухо укутано ватой.
Небо цвета невысохшей терракоты.
Тучи, говорят, рассосутся до субботы.
Я вычёсываю из волос чужие заботы,
В горе жужелки рою себе нору.
Каста
Курорт закрыт. Куда подашься дикарём,
Когда везде и всюду разоренье?
Лес вырубают, сохнет водоём,
И скоро в мире мы останемся вдвоём –
Потерянное поколенье…
Секты мутантов прежде станут кочевать
По топким пустошам бескрайним,
Где мошкара окутывает гать,
И тварь болотная все норовит обдать
Гнилым дыханьем…
Мёртвый сезон, его, увы, не оживишь,
Как не вернёшь курортников, погрязших
В грехе печали. Потеряв престиж,
Земля в руинах, и шумит камыш
В коттеджах ваших…
Всему конец. Здесь царствует распад,
Планета, избавляясь от балласта,
Вращается быстрее, говорят,
Спасётся и пройдёт сквозь этот ад
Дантистов каста.
Последнее
Последнее танго. Последняя воля.
Последнее солнце погаснуть должно.
И все это было предрешено
Еще до начала гастролей.
Зеленые ставни. Холодные стекла.
Премьера с успехом прошла по стране.
Но муха с неделю сидит на стене,
Не двигаясь – видно, усохла.
Шкатулка – на полке, а ключик – в кармане.
В такие деньки нужен только покой,
Особенно, если ты, старый ковбой,
Глядишь в отупенье на зубы в стакане.
***
По макушку дядя обалделый,
Как облупленный кивает головой.
Скажем, не по нам такое дело,
А потом добавим: пьянству – бой.
Там ещё один в один нашёлся.
Метил сам, а мазал по другим,
Целеустремлённый, как заноза –
Потому что – мамочки мои!
Если мне туда-сюда зачтётся,
Окаянный разжую мандат!
И возлягу с видом добровольца,
Умудрён, серьёзен и мордат.
Конец рейса
Артелка иссякла,
Остались мука да водица.
И некоторые уже грезят о колбасе.
Значит, рейс скоро-таки завершится,
Но домой поедут не все –
Только отличники.
Пятое время года
В Раю моральных нет преград
Для сладострастных полоумных,
Кому не по карману Ад
И череда ночей безлунных.
Те, кого черти не нашли,
Здесь отрываются по полной.
И не беда, что всех тошнит,
Ведь счастливы все поголовно.
В Раю ты слаб и защищён,
В Раю ты менее опасен.
Чужих здесь больше нету жён,
Здесь ты поэт, а не Имазин.
Тепло от звонких голосов,
Сезонами здесь правит мода.
Приходит лето без трусов
И, не дыша, стоит у входа.
Совокупляясь с ночью, день
В некошеных полях абсурда
Когда-то приносил мигрень,
А ныне – что ни день, то чудо:
Богинь в купальниках не счесть,
В трусах песок, а в небе – чайка.
И на часах всё время шесть,
И в свой альков зовёт хозяйка…
Глобальный отдых вековой
Счастливцев, умерших для Смерти.
Здесь Конец Света роковой
Вполне возможно не заметить…
Коан
В моём детстве голуби не сидели на ветках.
Теперь сидят.
В моём детстве их ловили и ели коты.
Теперь не едят.
В моём детстве котов вешали на деревьях.
Теперь не до них.
Детям нынешним есть, чем заняться,
Им ли помнить о малых сих?
II. Письмо в Японию
Часы отстукивают бешено,
Уходит время безвозвратно.
Но смс, тобой обещанный,
Не сгинул всё же в необъятной...
Крылом морозный пар раздвинувши
И устремясь к восходу солнца,
Унёс тебя и всех чирикавших
В салоне самолёт к японцам.
Там хорошо везде, особенно
В научном городке Цукубе.
А здесь всё снова приспособлено
К тоске с похолоданьем вкупе.
Уже сковало лужи льдинками,
И, почернев, листва опала.
Осталось сумерками длинными
Писать тебе под одеялом.
И впереди – до одурения
Одна сердечная растрава,
А после – снов столпотворение,
Каких не видел Куросава...
Морозы предрекают в будущем
С непроходимыми снегами.
И на заклейку окон «дующих»
Уже пускают оригами.
А если покосилась изгородь,
Такой ей долго оставаться:
Из дома нос рискуют высунуть
Ну, разве только камикадзе.
Вот сливы ветка оголилася,
И с намереньями безгрешными
По Пушкинской и вдоль по Сиверса
Не ходят самураи с гейшами.
Но только редкие прохожие
С закутанными животами,
Так на борцов сумо похожие,
С трудом выходят на татами.
Сад городской отформатирован
Под осень, он неузнаваем,
Хоть и не Миядзаки выдуман,
Не нарисован Хокусаем.
Казалось бы... ну и так далее,
Сидеть бы с книжечкою бросовой,
И как Басё в таких реалиях
Потягивать сакэ берёзовый...
Но нет же, не прожить на хлебушке,
Перебиваясь макаронами...
Карманы, где водились денежки,
Теперь набиты Покемонами.
На Ростов-гору проклятущую
Приходится всходить упрямо,
Точно улиткою, ползущею
По склону вверх на Фудзияму.
Мой путь, не ровным свитком выстланный, –
Афишами устелен рванными.
А ветер, злющий и неистовый,
Мастак бросаться икебанами.
И на пути таком извилистом,
Ища в твоих руках покоя,
Я стал уже вполне годзиллистым.
До встречи, дорогая Ойя.
P.S.
Тут, поступая опрометчиво,
Взошли оладьи на кефире.
Придется есть, ведь делать нечего,
Не затевать же харакири.
СОДЕРЖАНИЕ
I. На краю Ойкумены
- Смятые вирши разглажу об угол стола…
- Остаётся признать пораженцу – жизнь хуже, чем сон…
- Молодой и весьма перспективный следователь-энтомолог…
- То ли тело так остыло, что уже не встать…
- В джунглях среди пенсьёнеров, грезящих о маргарине…
- Я пропустил движение в кадрили…
- Жизни не хватит, чтоб заново клетку отстроить…
- Нескладно молод, изрядно взвинчен…
- Птицы млечный скелет…
- Последний бутерброд
- Проездом
- Безоблачной субботы неуют…
- Не дурак поплакать
- Перебирая пальцами спросонья…
- Большинство здешних доконали цикады…
- Каста
- Последнее
- По макушку дядя обалделый…
- Конец рейса
- Пятое время года
- Коан
II. Письмо в Японию
В оформлении страницы использованы фотоэтюды автора.