Тимофей Усиков
ЧЕТЫРЕ ПРОЗЫ
ЧЕТЫРЕ ПРОЗЫ
СЕРИАЛ ЛОМОНОСОВ
Сериал Ломоносов. Во что ты веришь я сомневаюсь во всём, я горю, я вижу, что горит. Мимиги хорошие, это люди плохие. Бесплодная инвалидность, многоОбразная. Теперь добираем протезом. Цветущий Машинариум. Широкая фантазия поляк, 1968, канадцы. Помни про Гамсуна. Жестокие норги. Метр, метр, сантиметр. Каждую секунду. Пере-
носится мысль. Если не хватает мысли, враждебность, сияющий канал общения, передаёт человечность канал культура. Две линии пагоды вонзаются в анальный круг. Или растёт из него конус? Я думаю о мальчике, которого я по подлости сбросил в кусты. Или о том, как получил по яйцам. Разорванный круг, разбитое яйцо. Шрифты с засечками и советские предложения позволяли мне вернуть течение этой мысли. Мораль, спички, сено. «Грех есть только у греков, потому что они делают кунилингус». У пагоды черепичная крыша, у советских панелек — покрытая смолой. Хорошо бы вылезти на крышу. Морщинки смолы облизать.
равнодушная природа
не желает нас понять
Если бы я писал верлибр, то это было бы стихотворение про боевик, нарушающий законы жанра, — и Билла бы не убили.
Мы только что поговорили.
ТУБИК
Большой проспект Васильевского острова, за заводом «Электроприбор», небольшое жёлтое здание. Там творится непонятно что. Двухэтажное, жёлтое. В школе тоже ставили манту. Но тут плакаты — затхлые. Очереди. Текучка тлена. С мамой за ручку. Но манту продвинутое — делают пять надрезов на левой руке, капают на них из разных пипеток. А на правую — манту школьное. По несколько раз водили, проверяли. По несколько раз отправляли. Здоровье нации, невыносимые условия приказа и формирования. Тюрьма «Кресты» переполнена. В тюрьме умирают наркоманы. Наркоманы умирают и просто так. Наркоманы знают отчаянную свободу, последний, единственный кайф, который не в наркотиках, он в тебе, всё что у тебя есть — твоё зелёное существование. Двухтысячные не за горами. Там потом поставили ещё памятник Собчаку. Это широкое место проспекта, боковые бульвары уже кончились. Там серое здание «ВТБ», пригосударственная контора (зарплаты, стипендии). Едешь на автобусе, хмурое серое.
В конце-концов надо было от этого откреститься. Первый петербуржский. Первый петербуржский «Мкдональдс» рядом с метро «Петроградская», рядом с метро «Петроградская» загадочный «Дом моды» с эскалатором внутри. Что это за вечная мода? Нафталин. Потом меня отпускали на выходные, там мы с братом ели чизбургер. Впрочем, тот же нафталин. Это не то волшебство, как первые хот-доги на Большой Конюшенной, которые не помещаются в рот («Они у тебя не поместятся в рот, Тубик»). Сосиски, снятые с горячих шампуров. Петроградская — больница. В конце улицы Чапыгина. Чапыгина, Чапыгина, «Большой фестиваль», пишите на телевидение. Больница — что это такое? Я был рад, мне было интересно. Все лежали в больницах, а я — нет. Отпускали домой на выходные. Но ведь это почти то же, как проводить выходные у родственников на Староневском среди нуворишной мебели и Б-муви коллекции видеокассет. Какие-то отголоски познанной потом. Рутины? Познанной потом продажи свободы. Как я развлекался? Не помню. Помню полутёмный кабинет врача, оранжевый свет, неразборчивый почерк, широкую папку медицинского расследования. Конечно, номер палаты — 6. Дежурная нянечка, замеривание температуры, кефир из фляги. «Какой вкусный кефир». Ортодоксальные националисты прославляют этот кефир. Приходилось преодолевать брезгливость к еде. Да, забирали домой на выходные — это как раз про еду. Печеньки абсорбируют грусть, доброта пустоты.
Палата номер 4 была загадочной. Полутёмной. Там были девочки? Может быть. Как-то мы развлекались. Бесились в туалете, а Тубик оказался зажатым между двух рам, её закрывали и лопнуло стекло. Дети испугались, побежали, я тоже побежал, а мне говорят: «Тубик, смотри у тебя — вслед за тобой кровь идёт». Голову мне рассекло. Не больно, но травма в больнице.
Две недели. Я ничего не помню про эти две недели. Я там научился играть в составление квадратиков, я там научил играть в «Мариенбад». Да, у меня там был приятель. Из необеспеченной семьи ленинградской. Он меня научил рисовать карту, пунктирные дорожки между домиками — это был первый опыт настольной ролевой игры с гоблинами, магом на горе, даже и без принцессы. Как-то мы гуляли во дворе слякотном, валялся плюшевый мишутка в воде и грязи. Приятель говорит: «Ты бы смог ради мамы такое съесть?» Я молчу, мне отвратительно. «Я бы смог, Тубик».
А может, и меньше двух недель. Ведь ради чего-то это было — расследование. Спасли технологии, прозрачные технологии пластика и жидкостей, технологии рыбок, вырезанных из капельниц, технологии простой краски и хлорного света. Нужно было проглотить кишку. Полезть в интернет смотреть как называется эта процедура? Это не текст, скорее рисунок. У меня на руках раскинулся кот и мне их не оторвать от клавиатуры. Вспомнил я всё это из-за поста Игоря Гулина. Т.е. не вспомнил — придумал. Проглотить кишку. Стыдно, что тебя тошнит. Стыдно, что тебе плохо. Что-то они там смотрят. Ничего. Ничего со мной не было. Я был здоров.
Улица Детская, вот где он располагался, этот диспансер.
БОГ-ЖЕНЩИНА
Постоянный солдат жизни постоянно утверждает смерть. Постоянный глаз между ног постоянно рассказывает: мы человечки будущего, мы распяли прошлое - рассказывает зеркало широкоугольное на стоянке. А лучше два - как два глаза. Как у человека.
Как отражаются два человека в них, живущие в прошлом, в рассказе. А под зеркалами - люк, тоже круглый - под ним свои другие солдаты.
ЛИТЕРАТУРНЫЙ РАССКАЗ
Космос не агрегат, а престарелый актёр мой, выполняющий роль санитара, позвонившего в дверь, я открыл, он вручил домашнее животное в банке с соляным раствором. Я стучал по нему молотком, варил, рубил, но тот снова начинал жить. Когда в доме завелась девушка, то я пытался скормить мозг ей, но она предпочла сама стать его жертвой. Тиха украинская ночь. - Вы спелись, - как-то сказали нам на торжественной вечеринке. Я постарался спрятать мозг поглубже, и банка лопнула в заднице. Обморок. Новые эстакады, гудят скрипачи, молчат молотки. Вера, надежда, любовь.
Т.У.
10.10.18