Звательный падеж
Ева Ядловец
Автору 17 лет, учится на филологическом факультете РГГУ
***
Необитаемый остов
тела. Марево
занимающегося утра
сквозь зелёные волны
тюля.
Лайнер
дома напротив
завяз в саргассовом
треугольнике,
завязи времени -
плесенью на бортах -
цветут
в питательном студне
воздуха.
расцвет
гниения, умирания, бес-
смерть-
я.
Штиль.
На горизонте встает
орхидеи
нежный
солнечный парус.
...
не различаешь
цвета.
***
Ядовито-
зелёный ковёр
топчут когтистые лапы
гигантских рептилий,
в лихорадочно-юном
небе
хмурятся тучи и тонкие
хрупкие перепонки
стервятников
вдали
гаснет
бежит от розовеющего горизонта
пряча
смущённую лаву в жерло
вулкан
ты
ступаешь
рядом с ящером
гладя сильную
холодную шею
травинки
жалят твои голые
ступни, солнечные лучи,
злые, как дети, пляшут вокруг
костра
зрачков; но ты
не замечаешь, слушая
шипящий язык
прото-
Орфея
строки – легки
как пух ещё не рождённых
птиц, нежны
как листва
первых деревьев; ты –
погружён в змеиный
сон
песнью
утра планеты
твоя неуместность
в этом болезненно
пробуждающемся мире
не ощутима, пока
чувствуешь
игру мощных мышц
под чешуёй,
пока играет
эолова лира
когтей
вы оба
пребываете в сладостном
мучительном
детстве, покуда
в утреннем небе цветёт
воспалённого глаза
вселенной
плотоядная мухоловка.
***
Расписной
шатёр
бродячего цирка:
музыканты играют
на духовых,
аккордеон и скрипка
заходятся
в плаче
в центре арены –
звёздные осьминоги,
шевелятся, полу-
прозрачные, маленькие
глаза смотрят
в чёрную пустоту
в дырах шатра
Ища,
где же
щупальца этих
невиданных тварей
обводишь взглядом
цирк:
странные узоры
извилин на стенах,
сетка под потолком
сплетена из сосудов
душно;
стоишь, оцепенев
в собственной голове,
пока музыка льётся
из ушей и толпа
аплодирует в венах –
а в подполье
из твоего растянутого
в улыбке рта
свешиваются щупальца
в присосок
звёздной россыпи.
***
Через вдох –
заражение
тысячелетней ересью
с чёрных страниц
в лепрозории тела
корчишься
в отрицании
всех
Всего
хрупкие стены
храма, тюрьмы
бьёт
лихорадка веры
скверны
распят
на перекрёстке,
взгляд поднят
к пустому зеркалу;
смеясь языкам
пламени,
смеешь
думать о
выздоровлении.
***
Тишина
пыльных улиц
вечного города.
В разбитом
зеркале,
лежащем
в руинах дворца –
паучьи лица;
шелест
липких нитей.
Пахнет вином,
гранатом,
падалью;
стены
не отмыть
и свежей водой
из фонтана мученицы.
Сладость
зла, игры,
смерти –
в воздухе
Возрождения:
кантарелла
в стерильной крови.
Пыль
на следах
на площади.
Все дороги
приводят
в Рим.
Joy Division
ночь.
город
под
чумным
радужным облаком;
крыши высоток
рассеивают
заражённые атомы
нот.
сквозь
звуковую волну
цвета –
голос –
чёрно-
белый.
вдох.
частицы болезни:
герц – мириады
игл вонзаются
в ломкую
ДНК –
хруст
сверхновых
за
горизонтом событий.
чужой
хромающий
ритм
помех
исполняет
тебя
a prima vista.
Бату
1.
Хрупкая мумия
во главе восставшей
монгольской степи,
закутана в пёстрый
дэгэл
суставы обвиты
вулканическим виноградом,
ягоды скоро
прорвутся
из-под багровой
сыпи
в груди –
лозой заражённый
пепел: привит
первым вздохом.
когда
тебя –
сосуд из
обожжённой глины –
подбросит вздыбленный
хребет
континента –
извергнешься
магмой.
2.
византийский
улыбчивый
мастер
кладёт
мозаику на
сырую известь
рта:
изнутри.
молчи.
слова –
славянской осёдлостью –
в стойбищах
пережёвывают
траву, корни
щадя.
ветер.
мысли волнует
ковыль, запах
летящего
неба.
в кочевье –
чело.
кумысом
вскормленная
дрожь
тела
земли
тихие сёла и городища –
костры
зрачков:
в трещинах губ
кусочки
битого камня.
боль –
но
молчания
нет
мозаичный образ
рождается громом
в облаке.
приходит
степь.
Василию Филиппову
Негашёный свет
сыплется
в оконную яму.
Серый балкон напротив
смотрит,
выпятив приговором
николаевскую
челюсть.
Шея – сзади, где
прорвана кожа
головками первоцветов –
всё ещё
болит; где-то
голоса – уши заражаются
фразами.
Жужжат:
«Сегодня
не выспалась».
«Убили Немцова».
«Что за…»
«Богу – шестнадцать».
Мозг разъедает
желчью,
взглядом
улицы.
Снаружи – поэт
хватает спички из рук прохожих,
бросает сюда, в открытую
форточку
жёлтого дома.
Ногти – воробушки
бьются о стекло
в тишине; клювами ловят
спички.
Балкон хмурится,
подбородком давит
на сплетение
вен-стебельков в корзинке
рёбер –
вдавливает
в пустоту.
горло забито
белой солнечной пылью.
Больно.
Вдруг
поэт со спичками
жмёт протянутые к нему
ломкие – тоже – пальцы,
и дарит букет
васильков смеха.
Улыбка
цветёт.