Ульяна Заворотинская
федорино горе
ПРОХОЖИЙ
среди многих таких повторений
каждый по-своему редок,
он покорно встаёт, идёт делать дело,
волны пронзают космическое его тело,
проходят насквозь, их привычно не замечая,
он почти забывает, как спокоен ночами,
когда каждую ночь в псевдокошмарном сне
жена всё вешается и вешается на тонком ремне,
отчего она так - не расскажет, а мы и не спросим сами,
и улица лается всеми своими псами,
а он идёт, почти земли не касаясь,
но с каждым шагом она сильней диффундирует в тело,
он замедляется и прорастает, становится деревом,
делая совершенно другое дело.
МУРАВЬИНЫЙ ДОМ
Это был сон, определенно сон:
вязкая темнота, и напротив - он,
моя левая - на берегу, а в правой - вода,
он - сама немота,
по чёрной плёнке пруда
толкает ко мне маленький плот,
плот плывёт.
Человек ждёт,
человек сердит,
вцепился в перила причала, хмуро глядит.
Я захожу на борт.
Плот шатается и плывёт.
Я боюсь упасть в воду.
***
Поравнялась с ним -
он подхватывает горсть земли,
запихивает мне в рот,
плот отчаливает, дальше плывёт,
и я вижу себя со спины -
кудрявый затылок и синий диск.
Я слежу за собой, он тоже следит.
В той земле, что во рту, появляются муравьи,
копаются, выедают меня внутри
так, что остаётся лишь хрупкий каркас.
Думаю - нет, я спасусь,
надо купить насос,
какой другой агрегат
и в себя засунуть,
потравить этих тварей - они ненавидят дуст.
***
графиня
изменённым лицом
плыла по пруду
***
Утром, когда настало потом,
я была муравьиный дом.
федорино горе
меня окружили вещи
жить с которыми проще
вроде как легче
кому – как мне не очень
в общем
вещи всевидящи живородящи
отвернёшься – ещё одной станет больше
особенно ночью
лампа единственный глаз таращит
ты притворяешься спящим
а они тебя – хвать за коленную чашку
и по паркету тащат
пакуют в пластик
говорят – сейчас мы сыграем в ящик
мы будем живые вещи
а ты – ненастоящий
ведь мог бы любить нас чаще
пересчитывать или трогать
теперь мы обиделись стали боги
вступили в сговор
потому что устали сами
а ты не общаешься с нами
ты просто чёрствый ты камень
пластик всё гуще
слой надо мной всё толще
я становлюсь вещью
но я на это внимания не обращая
иду в согласие со своими вещами.
КАСАНИЕ
____________теперь ты не болен
____________ты бесцелен и исцелён
____________я собираю постель
____________возвратись домой
[это всё оттого, что я
осмелел и дотронулся до тебя.]
речь твоя бурно течёт,
в волнах незрим крючок,
вот я уже изменён –
смотри, один расширен зрачок,
другой вышел вон,
а настоящий я хоронюсь за глазами
и думаю то, что думать нельзя мне.
[мне хорошо, мне плохо, и, как зеницу ока,
я берегу коснувшуюся тебя руку.]
ты говоришь – я теперь здоров,
а от касания появился новый нарыв,
и он невидим, и он у меня внутри,
ты поселил во мне чудо, теперь смотри:
внутри вызревает снег,
и идёт, превращаясь в тебя,
и застит во мне
другие черты,
и всё, что не ты,
вытесняет вовне.
[падает снег, длит серебряный век
той руки; той руки, что прикасалась к тебе.]
куда я пойду такой?
с заснеженной тобой головой?
с той рукой, что касалась тебя, и с другой рукой?
и с разожженным тобою пожаром щёк?
[не прогоняй. позволь коснуться ещё.]
ЛУНА
как луна у солнца отгрызает кусок,
тёплый горчичный край,
на себя тянет-потянет, вопит [отдай],
но при этом от глаз сокрыто её лицо,
искажённое страхом, обидой и чем ещё.
шевелится лунное море – огромный рот,
стой-кто-идёт, стой и слушай, она говорит:
[я солнце внутри, но никто не видит, оно горит,
я хотела его затмить
и стать настоящее солнце.
либо вообще перестать и никем не быть.]
пела луне я песню: мы любим тебя такой,
другой нам не интересно, неважно; с твоих боков
летит к нам на землю серебристая пыль,
и мы в ней плывём, мы столько веков в ней плыли,
не надо нам золота, горчичного хлеба-хлама,
взойди, улыбнись, будь наша большая мама,
будь наша дочь-сестра инцестуозно и просто,
будь наш прозрачный остов, корраловый остров,
будь наша любая, но оставайся луна.
мы тебя любим мы любим до самого самого самого самого лунно-морского дна.