Улья Нова
Огни
Скульптор.
Скульптор думает в бронзе.
А мать скульптора думает в прозе.
Тесть скульптора думает: «Брось ты!»
И еще постоянные просьбы
Младшей дочки:
«К морю бы! К морю бы!»
Отсекая слои от глыбы,
Скульптор видит глаза и губы.
И доносится: «Не могли бы…»
И настоятельно: «Дайте волю мне!»
Скульптор думает ночью:
«Смерть заманчива. Очень!
А, особенно, когда осень.
И голый ясень на даче.
Вдруг, накатит, и нету мочи.
Понимаешь, что тело — мощи.
Признаешься, что дело жизни
Одурачило. Мало значит».
Скульптор думает глиной:
«Мир иной, без сомненья, мнимый!
Существует лишь то, что зримо.
И ранимо, как вздох в гостиной.
Остальное все миф и пена…
Но из пены же вышла дева,
Белокурая, с теплым телом,
С ароматом жасмина?»
Скульптор спит, а жена плачет.
В двадцать видится все иначе.
Улыбаешься: «Мне без сдачи!»
В тридцать кажется: время лечит.
Но удача играет в ящик.
А судьба к пустырю тащит.
Настоящее неблестяще.
И под боком храпит нечто…
Скульптор в очереди за хлебом
Хрипло думает: «Неба мне бы!
Но не низкого ширпотреба,
А звенящего небосвода.
Чтоб увидеть, что все – липа.
Чтоб парить и кричать «спасибо!»
Упоительно, спасся ибо…
И свобода…
***
В каждом из нас нефть.
А иногда – руда.
Мы говорим: "нет!"
А иногда – "да!"
Пока цела аорта,
И рот не наполнен кровью,
Поговори со мной,
Подойди к моему изголовью.
Участь у нас разная.
Разным будет последний путь.
Тебе лежать в земле Австрии,
Мне – где-нибудь под Рязанью.
Но сейчас не об этом,
На час обо всем забудь,
Нас лишили рая,
Мы вернем его как-нибудь сами,
Губами,
Касаниями...
Винтик твоих часов царапает мне плечо,
Кольцо твоего соска холодит мой живот,
В каждом из нас иногда
Что-то вот-вот умрет,
А иногда вот-вот
Дрогнет.
И оживет...
***
А я по-прежнему буду-вуду,
На ходу танцевать буги-вуги
И объяснять тебе в воки-токи
Что еду-еду лечить от скуки.
«Я в желтых кедах… Я в сотне метров…
Тут где-то близко… Возле киоска…
Там, где дома больного цвета.
И небо низко…И пахнет воском…»
Из окон песня про синий иней.
И под каштанами крики пьяных.
Я у подъезда, где елей- пиний
Нет и в помине. А «ёлы-палы».
Лифт на ремонте и Монти Пайтон
Бригада с тросом напоминает,
Уже теплее, я где-то рядом.
Шестой этаж. Я знаю-знаю.
А ты за дверью проверь, поверь мне.
В кривых очках, чуди как Вуди.
И у подъезда возникнут ели.
И я приеду. И чудо будет.
***
Не надо множества слов,
Чтобы о нас рассказать.
Чтобы тебя назвать.
Чтобы меня назвать.
Все очень просто:
Угарный газ,
Кислород,
Гелий, –
Все, что мы делаем
Происходит на самом деле.
Не надо повышать голос.
Спешить некуда.
О нас лучше рассказывать
Тихо и медленно, это да.
Простыми словами,
Вроде: колос, стручок, ягода.
Притормозил.
Опустил стекло,
Спросил: "А тебе куда?"
Ехали загород молча.
Видели небо.
Верили: я – в тебя,
Ты – в меня.
А вокруг простиралась
Обманчивая материя.
И неживая природа,
Вроде песка и гравия...
***
В этот самый момент
Кто-то лезет в петлю́.
И говорит: «The end!
Больше не могу!
Больше не люблю!»
А потом замечает
В приоткрытой форточке облачко.
И что внизу, через парк
Бежит девушка
В сиреневой кофточке.
И что крылатка клена
Медленно кружит над крышей,
И ветер на чьем-то балконе
Джинсовку и юбку колышет.
И он думает: «Честно слово,
Теперь как-то смешно и неловко.
И петля превращается снова
В аккуратный моток веревки.
***
Ночь.
Чет и нечет слились в многоточье.
У кого-то сегодня впервые
Домой не вернулась дочь.
И бог смотрит с небес,
Как мерцают в дожде мостовые.
И несется охотничий клич.
И ты – дичь.
Ночь.
Очень хочется точечной боли и неги.
И тяжелых портьер приоткрытые веки,
Чьей-то плюшевой спальни обезличенный кич.
Обострившись, влюбленность командует: «К стенке!»
И песчинки паркета врастают в коленки,
И свистит над спиной
Бич из кожи свиной.
Ночь.
Все ослепли и ходят на ощупь.
Дай примету руке, чтоб уж точно узнать.
Тает луч фонаря
Скудный немощный тощий
И плывет мимо ряски и тины кровать.
И продрогла земля.
***
Умру –
Урну урву.
В дальнем углу,
В пургу,
Где град оград среди льда,
Я буду всегда
Немота.
Бабочка порх впотьмах,
И в разные стороны прах.
Угадай, где здесь лицо и пах.
На ветру серебрится пыль,
Так быль
Превращается в небыль,
Как будто бы не был,
И недо-,
И точного слова нету.
Но по-прежнему движется небо
Над планетой…
Ого! Огонь! .
ого! огонь!
в око алым конем!
и ты нем в нём,
волоком в угол влеком.
а ты внемли:
это он, это он говорит,
это плавится толь,
и солома на кровле горит.
ого! огонь!
голоса, голоса до небес!
языки его страстно в слова
обратившие лес.
и он гонит, он гонит
бежать твои ноги, дрожа.
его жар настигает
свистя
и треща
и визжа...
ого! огонь!
логово боли богов
оловянных солдатиков
писем и лент
мотыльков
и ты гол
а вокруг расползается дым
и твой дом с виноградом
здесь вчера еще был.
ого! огонь!
кто-то, в рог трубя, гонит собак
кто-то в колокол бьет
кто-то плачет, напялив колпак
кто-то в детском ведерке
угодливо воду принес
это быль это дым
и запах горящих берёз.
ого! огонь!
горькая сажа и гарь
неуемное злое соцветье
светящее вдаль.
и ты в нём без имён
как булат добела раскален
это дым
это ты, став огнем,
в темноте осветил окоём.
Золотая рыбка. .
Я опять что-то важное упускаю…
Подсекаю, но рыбка, крючок обглодав,
От меня уплывает, чешуею сверкая.
Три заветных желанья и вспомнить не дав.
Я ныряю за ней в голубом акваланге.
И крадусь по песчаному вязкому дну.
Здесь мурены, акулы, кальмары, трепанги
Проживают, беззвучно молясь на Луну.
Здесь в глубоких пещерах живут осьминоги.
Те, что липнут холодной присоской ко мне.
Кротко давят на жалость: «Мы так одиноки,
В этом богом забытой подводной стране».
Здесь русалок усопших стеклянные склепы.
Их зеленые тонкие губы манят
В безвозвратную муть, в чумовые вертепы,
Источая дремотный сиреневый яд.
Где-то там, над водой, джентльмены и леди,
Загорая на яхте, втирают масла.
А в укромных углах их кудрявые дети
Истекают слюной и сплетают тела.
Им приносят арбуз на фарфоровом блюде,
А в высоких стаканах – Campari и лед.
И не знают те сонно жующие люди,
Что минута – и кончится мой кислород.
Надо мной проплывают гигантские скаты,
Их хвосты фиолетовым током искрят,
Освещая на дне боевые фрегаты,
Две подлодки и ржавый немецкий снаряд.
Изумрудная даль раскрывает объятья.
Трос оборван, трепещет и тает мой пульс.
С золотой чешуей на шифоновом платье
Я в подводной стране навсегда остаюсь.
И назавтра беспечно сверкаю в прибое.
А старик, на крючок мотыля нанизав,
Будто плетью, стегает пугливо море,
И за клевом следит, хитро щуря глаза.
Дождь. .
бож, а бож дай дождь!
бож? а? нет дождя...
я жду
и вошь и мышь
и уж и чиж
ты сшышь,
чтоб пить из луж
и вождь
в поту сидит в тени
он даже с женами — ни-ни
кругом жара и с жалом мед
мерещится в стакане лед
и нож, и брошь раскалены
и жаром все побеждены
и еж и стриж
и Танин муж
все стонут: "сушь!
и даже дядя Коля-бомж
на дудочке играя туш
мечтает в душ
повсюду пар
от лож от крыш от кож
ты слышь, а бож?
дай дождь,
ты сможь!
Веретено. .
Веретено из рук вылетело.
Закружило над полем золотой ржи.
А соседка кричала: "Держи".
И зажужжало,
Нити тянуло.
Веретянуло.
Вены недругам перетянуло.
Выть не тянет – вытянуло.
И вспоминать – выметено.
Уж темно,
Все, что было, забыто,
Во тьму вплетено.
Ветром украдено
Веретено.
Небо. .
Небо – не боль!
Пой себе спокойно,
Позабудь вой.
Один в поле воин.
Не болен, а волен.
Один в чистом поле доволен –
Ковбой.
Небо. Не бойся,
Все как-нибудь образуется.
Без вопросов.
Главное в ряд по команде не стройся.
И надевай тот белый шарф
Во время морозов.
Небо – не бой.
И уже военный поезд в депо.
Небо. Не бог,
А ты сам все наметил.
И как-нибудь смог.
Небо – не бомба,
А просто какая-то баба.
Вроде блондинки из «АBBA».
Гляди за ней в оба,
Не говори «гоп» и «о-па».
Чтобы не жить с ней до гроба
Под звуки ворчанья и храпа.
Небо
Отключат однажды нелепо,
Белое и голубое,
Но, пока не отбой,
Возьми ветер с собою,
Без боли, без крепа,
Без бомб и без бога.
И побежали в небо, ковбой...