Эдуард Лукоянов
Восьмистишия
Восьмистишия
Милостивый государь,
произведения ныне представленные чуткому слуху вашему написаны покорным слугой вашим в часы меланхолические, в кои погружен я был в раздумия над словесностью русской, а главное и первопричинно – раздумия об обновлении стиха российского новыми средствами выразительности выраженного. Задумался я скудным умом своим, чтоб такого нового мог я скудным умом своим в стихосложение русское привнести. Вспомнил я тогда молочный комбинат в городе родном своем, в котором молоко добротное разливалось из коров мясистых, глазастых, да вспомнил я и задания на уроке географии нестором нашим заданное. Требовалось нам, неразумным, стихи написать о богатствах края родного, и товарищ мой по школьной скамье сочинил стихотворение про молочный комбинат, над которым, помнится мне, похохмили мы знатно. Тепере же, воспоминая вирши те школяра неразумного, нахожу я в них поэзию искреннюю и первозданную, не замутненную наукой, что часом во вред идет лирнику всякому. Образом таким и восстановлено по памяти стихотворение товарища моего, написанное в нежных годах и отмеченное похвалою наставника, но дабы не сочли это воровством мысли глубокой, добавил я туда и сатиры на нравы и обычая современные, достойные осмеяния, а именно сатира та на чиновничий аппарат, столь портящий жизнь жителям простым нашей достославной родины великой и могучей, всякому неприятелю отпор давшей. Второе стихотворение из письма данного моего неумелого представляет собой тоже некую сатиру, но более мягко прописанную. Вдохновлена она многочисленными рекламными плакатами, образ нашей столицы портящих, написанных рифмачами неразумными и призывающих сбережения свои вкладывать во храмины. Да не подумал бы милостивый государь мой, что не нравятся мне храмины новые восьмиэтажные, не нравится мне, презренному рабу вашему, что люди в житье благоустроенном и упорядоченном забывают о вещах сугубо эмпирейных, как то: чувства, отношения к человеку ближнему и прочему сопуствующему. Впрочем, прочитать второе стихотворение можно и как оду новым домам, в столице нашей белокаменной отстроенным, и сатиры никакой не видеть, что тако же будет вельми справедливо. Третье же стихотворение отображает иной мой новый подход к стихотворному составлению, обозванный мною, смердящим псом неразумия, «эффектом обманутого ожидания». Сотворено то творение по подобию загадки, но то не загадка, а начинается оно будто бы сетование на горькую судьбину погорельцев, калек и прочих людей, достойных глубочайшего сожаления и воспомоществования, но заканчивается оно, как кажется мне, весьма неожиданно, впрочем, вы сами богоугодным умом своим все уразумеете. Четвертое же, и заключительное, стихотворение, вдохновлено известным лирником нашим, Александром Введенским, а именно – размышлением о строках его, вам прекрасно известным. По строению своему оно тоже должно вызывать движенья души неожиданные. Говорится в нем об искусстве произведении столь умелом, что не отличишь от действительности очам преподносимым. Напоминает четвертое мое стихотворение бормотанье некое, с самим собой разговор, что лирике нынешней не свойственно – известно ведь вам, что рифмоплеты, лириками себя называющие, обращаются в виршах своих мерзопакостных не к себе, а к читателю неразумному, но обманывают его ловко, говоря, будто это я все к себе написал и для себя, а на деле же лишь потакают низменным вкусам нынешней публики, да и говорит та «вот, мол, как написал знатно, все про себя», а не про себя он написал, все про никого он написал, а людям-то нравится. Ну да ушел я, государь, в эмпиреи далекие. Избранно мною восьмистишное стихосложение, поскольку число восемь выражает архитипически в умах наших бесконечность, рифмованы стихи по форме: аа – бввб – гг. стихов должно было быть двенадцать, да не хватило мне разуму двенадцать написать, вот и шлю вам четыре. Призваны стихи, как и все мои предыдущие творения, столь милостиво вами восхвалимые, передать деймос онтос, ужас бытия, коли по-нашински говорить. Тепере же умолкаю и доставляю вам право судить об успехе моих начинаний. Жду вашего ответа, да хранит вас Господь,
преданный слуга ваш,
Эдуард Лукоянов, разночинец.
Post scriptum. Забыл совсем сказать вам, ум жалкий заняв тем, как составить бы слова во предложения так, чтобы чуткого глаза вашего не покоробить. Собирался написать я еще пятое стихотворение, там должно было быть написано про то, что славный лирник наш Гаврила Романович Державин жидов не любил, евреев и всякую прочую юду то бишь. Но не посудите превратно, стихотворение то не антисемитское было вовсе. Я про то хотел сказать, что злоупотребляют нынешние одописцы словами иудейскими, смысл стиха замутняющими и что не делал так Державин. А то, что любил Державин евреев али нет, мне нужно было для образности пущей, но не стал я этого писать, ибо не знаю я, да и почем мне знать, как к жидам Державин мысль направлял. Да так ли это важно?
Э. Л.
1
Всему миру рад
Наш молочный комбинат,
Молоко по трубам льем.
Выйдешь летом на лужок,
Съешь твороженный сырок,
Хорошо живем!
Дело наше идет на лад,
Работает структурный аппарат.
2
Живем в микрорайоне новоотстроенном,
Живется нам привольно и по-новому.
Хочешь с детьми погулять – вот тебе парк,
Хочешь уток кормить – вот тебе пруд.
Магазины рядом, рядом суд
Для разбирательства всяческих драк.
(Только в зале заседаний очень просторно –
Никто не дерется в микрорайоне новоотстроенном).
3
В нашем доме случился пожар,
Его устроил не бандит,
А Иван Иваныч Кактотам
Он безногий инвалид,
Боками мятыми кипит,
На радость нам.
Догадался мал и стар:
Он, конечно, самовар!
4
Ангел чистый, как металл,
Со мною рядом пролетал.
Я его увидел оком:
Над миром гор, над миром ям
Он летал красив и прям
В своем рождении высоком.
Хотя, быть может, не летал –
Его материалом был металл.
Писано ноября месяца числа девятого, в день рождения Велимира Хлебникова