Николай Мех
Метро
В московском метро между станциями "Тушинская" и "Щукинская" есть заброшенная платформа. Вернее, не заброшенная, а недостроенная. Ее заморозили, по одним слухам, из-за того, что геологи давали какие-то чудовищные сводки, по другим - из-за того, что сверху поступил приказ о перепрофилировании объекта под всякие секретные нужды. Здесь мы приплетем известную метрополитеновскую легенду, которая вообще-то происходит из центра и даже из совсем другой эпохи, но нам до этого дела нет. Слушайте: похоронили на станции все бюсты вождя пролетариата товарища Сталина Иосифа Виссарионовича, якобы ликвидированные и переплавленные, - свалили горой, согнали рабочих, повелели установить две черных отгородки с нарисованными проводами вдоль платформы, чтобы пассажиры проезжающих поездов ничего не заподозрили. Провода выполнил малоизвестный московский художник. Рабочих и художника, как нежелательных свидетелей, раздавили поездами. Рабочие - Василий и Петр, а также их братья с неразборчивыми, в пятнах крови, фамилиями, - погибли, художник выжил, вжавшись между рельсов, уполз незаметно по расчлененке, пролежал сутки в сортире для обходчиков путей, а ночью, когда поезда перестали ходить, доковылял глухо до "Тушинской" и почесал гулко по перрону. Прыгнул мимо пустой будки дежурного, ударился с размаху о стеклянную дверь, отключился, под видеокамерами проспал до утра, - короче говоря, с ним много еще чего приключилось, пока он не добрался наконец до своей мастерской, где на дырявом диване провел весь день, дрожа в загрязенном воздухе и обливая кофе то голую, то одетую сожительницу. С тех пор он стал рисовать размазанные пейзажи. Друзья его высмевают, иные ценители утверждают, будто бы после смерти он станет знаменит. При слове "смерть" художник прыгает в сторону, словно боится, что из холста на него вырвется поезд. Это единственный его закидон.
Художника зовут Виталий Александрович, и в метро он спускается только для того, чтобы провести инспекцию своих картин. Он живет в Северном Тушине, дом его расположен через дорогу от угрюмого здания НИИ, куда каждое утро, пока Витальсаныч спит, тащатся чернокожаные и портфелерукие инженеры, каждый с ключиком от своей лаборатории или кабинета. Когда Витальсаныч просыпается, то сразу, даже не почистив зубы, идет к окну. Отодвигает цветок, который голая сожительница утром обязательно выставляет посередине подоконника, и, упершись в теплую батарею, смотрит на пустую дорогу и громадный НИИ с деревом на крыше. Постепенно в художнике накапливается столько ненависти к этому неподвижному пейзажу, что он едва успевает кое-как надавить пасты на зубную щетку, кое-как перекусить, после чего, замотавшись самошитыми тряпками, бежит прочь из квартиры. Обычно после получасовой беготни по району Витальсаныч устремляется к станции метро "Планерная". Там его засасывает страшная память, он сует карточку в турникет, - и турникет засасывает карточку! Художник становится на эскалатор, и расторопное мужичье уносит художника вниз, запихивает в вагон. На подъезде к "Щукинской" Витальсаныч достает специально приготовленную для таких случаев книжку "Преступление и наказание" и углубляется в чтение. Все у него рассчитано так, что на словах Порфирия Петровича: "Ну, а холод-то этот в спинном мозгу?" за окном должны заплясать его, Витальсаныча, полотна - местами поистершиеся, местами, конечно, подправленные свежезавербованным молодняком, но все-таки узнаваемые - его, его провода. Тут Витальсаныч обыкновенно бросает страшный взгляд на свое отражение в исцарапанном стекле, и одновременно выбирает какую-нибудь линию на картине. Таким образом он как бы видит себя насквозь с размазанной душой. Все это время художнику кажется, что поезд так неестественно прыгает из-за того, что между рельсами скопилось слишком много костей неудачливых его собратьев, а иногда даже чудится хруст и вопль, и тогда блестят краски за окном неистово, и совсем уж халтурным кажется Витальсанычу изображение проводов. В такие момементы он думает, что молодняк погубил его детище, и незаметно он себя от начинает легонько подпрыгивать, желая причинить дополнительную боль молодому халтурщику, лежащему под колесами.
Перерыв.
Итак, мы продолжаем историю о художнике, который нарисовал провода для московского метро, был брошен под поезд как свидетель (и, главное, соучастник) засекреченного действа, однако выжил, и даже практически не пострадал, только обляпался, конечно, изрядно кровью неудачливых работяг, откомандированных ему в подмастерья. Художника звали Виталий Александрович, но это вам уже скучно слушать, потому что в первой части рассказа мы сходу лихо переименовали его в Витальсаныча и столько этих Витальсанычей наставили через запятую, что сейчас они уже начнут отваливаться и нам придется тогда продолжать повествование очень-очень короткими продолжениями. Укр-р-репляем фонетический строй! Г, на плац! Кочергой по ногам! Р, на закорки! Ш, в стакан! Пыль - в пластилин! Тут уже появляются вместо отдельных звуков целые слова и мы чувствуем, что стиль спасен. Спокойные предложения разрастаются, гребут рабыни Запятые, ходит по строкам жестокая И, хлещет рабынь длинными оборотами, и больно, надо сказать, хлещет, иногда, кстати, даже издевается, ну, это если совсем уже, понимаете ли, скучно ей, сука, и царит в сюжете полный штиль. "Ах!" - спохватывается тут Автор и хватает строку за кудри, волочит суку по лощинам бумаги, сажает буквы в камеры слогов. Выходит Автор этаким Тираном. Так оно и есть. Посмотрите, что сделал он со своими героями.
На станции живут два музыканта, вернее, - грустная семья музыкантов: гобоистка и саксофонист. Они сидят подле застекленного товарища Сталина - гобоистка в ногах, саксофонист чуть поодаль в тени - и джемуют, пока не начнет точить боль в животе. Своих героев Автор представляет в виде пластилиновых фигурок, и, когда подходит время боли, он с иголочкой проникает на станцию и начинает тыкать музыкантов, а, увлекшись, иногда отрывает целые фрагменты тела. Ужасный метод. Гобой и сакс, к счастью, настоящие, просто уменьшенные, так что им от авторской иголочки ничего не делается, ну, разве останется пара микроцарапин.
Тут мы (неожиданно!) выбрасываемся из Витальсаныча, буравящего свое отражение в стеклянной двери поезда и параллельно критически наблюдающего декаданс своего творения, попадаем прямехонько на засекреченную платформу. Полотно нам не помеха, поскольку мы представляем собой в данном случае Взор Автора, кстати сказать, зачастую совсем не связанный нервически с Рукой автора, а если и связанный, то лишь через слабехонькую пластилиновую ниточку, притом способный легко проникать сквозь любые слепленные Автором стены. Автор, к слову, все делает из пластилина. Очутившись на станции, мы понимаем, что застали тирана за его любимым занятием, а именно, за ковырянием в животах наших трогательных героев с помощью длинной сапожной иглы, легко проходящей в тоннель с загибом. Чтобы герои не пришли в негодность от терзаний, Автор решил создать для них восстановительный материал, и с этой целью превратил гору сталинских бюстов из цветмета в пластилин. Однако даже здесь проклятый злодей устроил ловушку. Пластилиновый саксофонист не мог замазать разорванный свой живот, поскольку для этого нужно было какой-нибудь бюст смять и раскатать лепешкой, а затем к себе прилепить. На первый взгляд это казалось плевым делом, однако, когда саксофонист попытался расплющить небольшого товарища Сталина, он только сам к нему приплющился, поскольку был с ним одинаковой твердости. А автор, хохоча желтым жерлом, вертел в жарком тоннеле сапожную иглу. Мучимые голодом, музыканты решились на первую вылазку. Но вот тут Автор отправляется спать и объявляется очередной перерыв.
Автор просыпается и начинает начинает садится за фортепиано и нервически соединенный с куском пластилина начинает выклепывать новые аккорды. В процессе сочинения у него получаются следующие темы:
Пальцы вперехлест, музыканты движутся по тоннелю, поминутно приклеиваясь к рельсам и собирая пыль. Быстролетящие крысы делают им зарубки, летучие мыши чиркают по суставам. У каждого в руках по бюсту - гобоистка несет Сталина поменьше, саксофонист - Сталина побольше. Они приближаются к платформе станции "Тушинская", где очень темно и на скамейке в центре мигает красным глазом голенькая ведьма-уборщица. Насчет швабры у нее все в порядке. Движутся музыканты по широкому выдраенному перрону под густым потолком, сражаясь с уборщицей, толкущей их деревянной ручкой швабры (все в порядке!). Втыкаясь в пластилин, уборщица рискует потерять курс, поскольку при контакте с материалом Автора ведьмины локаторы блокируются.
Так и вышло - во время очередного захода на саксофониста она застряла в подставленном бюсте товарища Сталина, и тут началось веселье. Во-первых, начался день, и крупное Солнце проплавило потолок станции. Во-вторых, легла от музыкантов тень, и навстречу им хлынули такие же с тенью нагретые горожане, в основной массе не владеющие нотной грамотой. Саксофонист запустил ведьму прямо в вагон под ноги слипшимся джентльменам голую красноглазую швырнул девку, и оттого приплюснулся уже необратимо к стеклу совершающий очередной раскольниковский рейд наш художник Витальсаныч Пиридин. Такая у него была отвратительная не смешивающаяся с именем-отчеством фамилия.
Расправившись таким образом со злом, музыканты поднялись на поверхность и продали оставшийся бюст товарища Сталина балалаечнику в переходе. Сразу после их ухода балалаечника стали терроризировать местные пенсионеры, из которых лишь немногие умели играть хотя бы на аккордеоне, балалаечник глядел на них через темные очки, а пенсионеры мутузили его по животу, но, поскольку, как вы уже знаете, пластилиновый человек для не способен нанести ущерб другому пластилиновому человеку, от этих ударов старичье только слипалось, и в итоге прибывшие милиционеры выкатили по ступенькам на снег многорукий и многоногий комок с товарищем Сталиным в ядре.
В это время музыканты, купив карточку на две поездки, пристали к кафельной стенке возле кассы и принялись имровизировать на тему заброшенной станции. Кассир в негодовании стал швярять сдачу на блюдце с такой силой, что монетки крепко прилипали, и интеллигентным пассажирам стоило немалых усилий их отодрать под напором нетерпеливых бабок с тележками.
Пришлось вновь вызвать милицию для выдворения джазистов в переход. Там они околачивались до вечера, мокли и играли для студентов-технарей, проталкивавшихся мимо киосков в облипку с худыми инженерами. Гобоистка во время соло на саксе сбегала в супермаркет и отоварилась на деньги, вырученные за бюст вождя. Ближе к ночи музыканты спустились на станцию, закатились под скамейку, где было безопасно, покуда не вернулась ведьма, замотанная по кольцевой ветке. Переждав последний поезд, они спрыгнули на пути и пошлепали домой. Саксофонист тащил тяжеленные пакеты с продуктами. Инструмент болтался него за спиной, покорябывая хребет.
Показалась из-за поворота холодная недвижная игла Автора. Автор спал. Музыканты пролезли через секретную дверцу в стене на перрон и расположились подле вождя - гобоистка - у ног, саксофонист - чуть поодаль. В тени. Пока разбирали продукты, игла куда-то уехала.
Художник Витальсаныч толкал под одеялом голую сожительницу, проверяя, не прилипает ли его рука к ее животу. Не прилипала. Значит, решил художник, это все вымысел. Тут раздался звонок: Автор пришел к Витальсанычу на чай. Смотри, сказал он, не переступив еще порога, чем я разрабатываю своих героев, и воткнул в Витальсаныча сапожную иглу. Идиот, ответил Витальсаныч, слизывая кровь. Оба были потрясены.