Василий Бородин
О книге Александра Ливанова
"Спам Карабаса" Александра Ливанова -- странная и полная освободительной простоты книга. Ливанов -- московский семидесятишестилетний художник-график; книга собрана его учениками Ольгой Иордан и Иваном Величко: часть текста -- записанное-запомненное с голоса, часть -- расшифрованный безразмерный и бесструктурный дневник художника, записи для себя -- о рисовании и обо всём, воспоминания о детстве, о друзьях и учителях-художниках. Ритм и ветвящийся "сюжет" книги держится на репродукциях графики Ливанова новейших лет -- коллажей, мгновенных набросков на самых границах фигуративности: они похожи то на раскадровки анимации, то на эскизы модернистских скульптур, то на современные городские граффити; почти всё держится на осях и стыках/разъёмах превращения свойств: "пластика" меняется функциями с "динамикой", "сюжет" -- со "структурой", а всё вместе удивляет специфическим напряжением явленности.
Александр Ливанов известен натюрмортами со стеклом -- зеркалами, колбами, надколотыми-разбитыми гранёными стаканами (целый авторский мотив -- как ведёт себя свет на этих волнистых и острых стеклянных сколах). Центр одного из пейзажных рисунков -- зерцальце грузовика, другой рисунок -- советское зеркало в ванной, с овальным узором по самому стеклу вместо рамки. Это сплошное стекло могло бы читаться как метафора одновременно прозрачности, нескрытности -- и хрупкой дистантности, которую произведение удерживает относительно пространства и зрителя. Но дело, возможно, в другом: рисунок "строится" (важнейшее для художника слово) как эйдетической природы предзнание, радостная провокация пластического события, "положения" (как в "комедии положений") -- происходящего в зрительском восприятии. Вещность вещЕй и умеренный психологизм физиономий ничем не отменены, но окружены и наполнены изнутри своего рода "прозрачностью ожидания": вот комната, вот в ней нарисован старик, и он так идеально в пространство вкомпонован, что его можно прочитать и как "место для настоящего старика", который вот-вот придёт (предположим, из зрительской памяти) и займёт собой "схему". Или в идеально, опять же, заготовленные контуры -- против света -- мальчишек, подпрыгнувших за мячом, впрыгнут настоящие и с мячом убегут. Во всей старой и хорошо известной графике Ливанова -- этот таинственно-лёгкий (исчезнувший вместе с 60-ми) воздух обратной временнОй перспективы: не "увидел -- нарисовал -- готово", а "понял, как строится -- нарисовал своим способом, перехитрив, никак о ней не солгав, косную материю, просто проложив новые пути воздуху -- и сбылось".
Новейшая графика -- вся "здесь и сейчас", абсолютно современна почти яростной самоиронией, переходящей в радость персонажей, рисовального метода, самого автора быть самими собой, быть вот сейчас, возникать и, возникнув, быть на свете.
Цитировать можно обильно, а можно попробовать найти книгу, слишком уж единый она организм, к тому же белое поле компьютерного экрана агрессивнее, настойчивее бумаги.
И -- это книга не для одних художников; кажется, ей смогут очень обрадоваться поэты -- порадоваться, что... не рефлексивная, а какая-то тактильно-опорная сторона их занятий совершенно соприродна той же -- простой -- стороне у художников.
Разные искусства роднит, в конечном счете, многоуровневое бескорыстие, и радует нас в них оно же; вот "Спам Карабаса" -- он совершенно ничего не "хочет" и никуда не зовёт, но там честная ворчливая жизнь с открытиями и наградами; жизнь внутренне исключительно молодая, потому что только примесь молодости позволяет обрадоваться собственным художественным или "философским" врЕменным неточностям, совершенно пустым иногда рукам на совершеннейшем распутье -- именно радоваться и идти вперед, в неложной надежде.