Алексей Порвин
Кэти Колмэн. Прости нас, музыка
Кэти Колмэн (Cathy Colman) - американский поэт. Лауреат многих премий, в том числе - премии Felix Pollak Prize (2001) за книгу Borrowed Dress, некоторые стихотворения из которой в переводе на русский язык составляют публикуемую здесь подборку.
ЗИГОТА
Я старалась изо всех сил,
когда была моложе, называя имена святых
в зеленой канцелярии весны.
Что будет – это отчасти дремота, отчасти набрякшие
дождём грозовые облака, ветви, сдирающие с себя кожу, как грешники.
Что будет, если меня учли, сняли отпечатки пальцев
осмотрели язык – если меня переиграл, заставил отойти на задний план –
крошечный гимнаст, человек-змея с татуировкой удачи,
неохотно пришедший в мир? Кто мог учесть
каждую вспышку и каждый покров, пересчитать толпу,
покрывающую пол своими липкими поцелуями? Я говорю тебе,
что будет: сухопарые вундеркинды зимы
исчезнут бесследно. Будет имитация
тоскующих рыданий, всего лишь ради моего счастья, ведь
всё же, я есть раб, и ещё будет вот что:
в застёжках платья - каждый крючок найдёт и подчинит свою петельку, а меня
ударит бумеранг страсти, а потом – и муссон;
но там, куда я кладу
весло – окажется обеденная ложка, чей ослепительный рот
говорит «о! о!», и всё, поглощаемое мной ненасытно,
само станет – ненасытным.
СОН
Внезапно маленький красноватый сон отхлынул,
словно темнота была маслом, меня залившим по самые глаза.
Я отдала бы почти всё, лишь бы вернуться обратно.
Я отдала бы даже сон о потерянном бумажнике,
о забытом коде сейфового замка, о выпадающих зубах –
даже сон о повешенной женщине, моём двойнике,
о ёё голубой петле, сделанной из кушака, о её кукольном платье
с белым передником. Погребённое в моей кровати
под одеялами, при свете луны похожими на мраморные плиты,
моё непослушное сердце бьётся слишком быстро,
мой некрупный кулак
обездвижен красным воском.
Могу поспать подольше, я говорю себе,
ведь у меня нет детей.
Только пыль и коварная рассветная мебель.
У меня нет мужа,
но есть чёрная гора, с чьего плеча
я могу видеть реку, сияющую оловом.
Какое подношение я могу сделать тебе, Сон?
Разве я не отдала тебе больше, чем кому-либо другому?
ЛЮБОВНИЦА
Обычная проблема – утренний свет,
оттенок в голосе дня, говорящий "сейчас или никогда".
Исцеление?
У меня есть любовница, она пересказывает мои истории,
искажая смысл, но так даже увлекательнее;
взвешивает обрывки уловок на своих губах
и называет их пирожным; её сон подобен сну ножа;
её переливчатые вены – это карта российских степей.
Если захочу снов – попрошу у неё.
Прямо сейчас пытаюсь поговорить с Неведомой.
Угрожаю оставить её в мужском туалете
где-нибудь в Атлантик-Сити. Я знаю, мне не следует
использовать силу. Но вскоре я услышу, как моя любовница
и госпожа шаркает по коридору
в своих бумажных туфлях.
ОБЪЯВЛЕНИЕ
Мне нужно тебе что-то сказать: на мосту Пон-Нёф мужчина уткнулся женщине в плечо и плачет; так может стоять монета на своем ребре рядом с другой монетой или голуби одурело зависать в ярких солнечных лучах. Пудели, проносимые в небольших сумках, смотрят на всё ошеломлёнными глазами героиновых наркоманов; лица женщин похожи на бланшированный миндаль; в магазинных витринах висят свиньи, вечно висят свиньи. А также нужно сказать о том, как страхи не перестают удивлять тело, когда осторожно проводишь языком по пересохшим губам, и они становятся вдруг незнакомыми.
Всё нам незнакомо, это правда. Образ манит зловеще из полумрака спальни, а обретая отчётливость, становится пиджаком на вешалке. И ты, бывший самым известным мне, стал стёклами, вспыхивающими от огней ночной дороги, стал непрочитанными книгами. Мы ждём, что память объяснит нам наше настоящее.
Я иду по Архиепископскому мосту, зажатая между двумя пейзажами; закат окрашен в дьявольские цвета, из-за чего вместо зданий чудятся изысканные, проклятые развалины, в то время как серебряная сеть вечера постепенно накрывает сладкие, слабоумные лица горгулий, чьи гримасы смягчились с возрастом.
Это правда очаровательно – жить без грамматики прошедших времен, смотреть на полотна живописцев до тех пор, пока твоё существование не перестанет ощущаться, пока в глубинах смятенного сада не откроется дверь и музыка, подобно мотоциклу, не врежется в кустарник.
Тогда наступает утро, и просыпаешься в одиночестве: рассвет, одетый в голубое, уже вдыхает себя в окна незнакомой комнаты под покашливание ключа в замке и деликатное капание водопроводного крана, похожее на постукивание серебряных тростинок.
ОСВОБОЖДЕНИЕ
Может быть, когда чернила высохнут
и Епископ Одиночества покинет город
Может быть, когда гром стихнет
и решётка мороза будет сброшена
и в земле появятся первые ростки
Может быть, когда грубое лицо Ужаса
отпрянет от окна
и пустые поля проступят из-под снега
обнажатся, как истоки зрения
Может быть, когда мы вновь обретём тело, которое называем
богом или собакой или Королём Собак
и день лишится своих оград
из колючей проволоки даяния и получения
Может быть, когда минуты утратят свои привязи
и белый нашатырь разума
наконец догорит дотла
МИМОЛЁТНОСТЬ В ОРАНЖЕВЫХ ТОНАХ
Помни о нас, мимолётность,
небо, покрытое лёгким слоем краски,
ты картина мастера,
восточный сад, покрытый лаком лунного света
и тень, подобная полночи на корабле.
Помни о нас, темнота,
о вечно-приглашенном-на-праздник-свете.
Помни о нас, ничто.
Терпеливый, необходимый
промежуток. Помни о нас,
океан, переверни свои полупрозрачные страницы,
выжги наши рты.
Прости нас, музыка,
подобная времени, преображенному водой.
Помни о нас, оранжевая саламандра,
крошечная лесная неожиданность,
становящаяся древесным листом,
угодившим в удачу осени.
Помните о нас, побитые тела
автомобилей, так притягательно ржавеющие,
вы – почти цветок, вы - душистый
воздух августа, рождающий иллюзии.
Перевод с английского - Алексей Порвин