Звательный падеж
Александр Хан
Александр Хан — поэт, прозаик, переводчик. Окончил аспирантуру кафедры сравнительной истории литератур РГГУ, а также специалитет кафедры теории и практики перевода КубГУ. Автор сборника поэзии, эссеистики и афористики «Разумеется, сборник». Работает учителем английского и немецкого языков в школе. Живёт в Москве.
#127
Если лето – это маленькая жизнь,
то август – это маленькая смерть.
Последние шесть лет я безбожно влюблялся,
не мог писать,
с трудом удерживал себя на земле и праздновал дни рождения
именно в августе. Рекуррентность,
повторяемость таких кризисов пугала
и заставляла сердце сжиматься еще в середине июля.
Мои друзья почти привыкли к этому
и начали тоже предчувствовать август. И боялись со мной разговаривать,
когда он наступал – не самый удачный месяц,
который лучше тихо пролежать одному. Проспать и забыть,
проснувшись глубоко в сентябре
с полными карманами оранжевых и красных листьев.
Я так и старался делать. Вот только во сне
я все равно неудачно влюблялся,
ничего не писал и хотел исчезнуть с лица земли,
потому что находиться на ней было слишком больно.
Говорят, что машинист обязан
подать предупредительный сигнал, если хотя бы один пассажир
зашел за ограничительную линию.
Я слышу предупредительный сигнал,
еще не зайдя в метро.
Страна птиц
Когда я утром скрещиваю ноги,
сосредотачиваясь в поиск света,
ты сонно раздвигаешь шторы
и полчаса проходят незаметно.
Говорят, мужчины не умеют думать
о двух (и более) вещах одновременно. Но я научился,
чтобы (скитаясь по песку и среди камней,
прикасаясь взглядом к керамике, ганчу, хлопку)
не опустеть окончательно.
Ощущая отсутствие почти физически.
Но мне хватило нескольких встреч,
чтобы в полукомнате мансардного окна
помнить каждое слово, сказанное тобой,
наполняя присутствием пустоту между стен,
между «мнити» и «яти».
Чем восточнее, тем все красочней и больше сигналят на улицах.
Города, как люди – на одно лицо.
Туристы пытаются выглядеть, как местные,
и от этого (не говоря уже
об ошалелых глазах и боязливой походке)
выглядят еще смешнее.
Здесь не ходят по одному. А если и ходят,
то идут домой или к кому-то.
Но все, к кому мне бы хотелось идти, разлетелись по миру,
как разлетаются крошки, когда режут хлеб.
А дома у меня никогда и не было.
Но есть клетчатый лист бумаги, по которому
скачут циркули, протыкая иголками,
не дорисовывая окружности даже до четверти.
я спросил у птицы в чем смысл жизни
и она упала с ветки
увидев это я сошел с ума
и сбежал из сумасшедшего дома
ведь если жизнь циклична и все повторяется
повторяется то ты никогда это не прочтешь
Солнце свихнулось танцем. Боль потеряла воду
отблеском на деревьях.
Цветы поперхнулись влагой. Циркуль в петле качнулся
ножкой на желтом глобусе.
#133
и все переживания снаружи
ради текста внутри
Я сел у моря.
Ко мне сразу же подлетели мошки,
приветствуя меня
(хотя до этого их не было)
в волосах на ногах. Другие остались танцевать
в морской капусте – тюремном латуке
для таких же заключенных, как я.
Я не приветствую их и сшибаю
струей средства от насекомых – такой вот цид
на их территории,
на чужбине.
Почувствовав запах, ко мне приближается издалека
какой-то знакомый. У него в рюкзаке
запасной блок camelа, корм для собаки,
какие-то документы
и бутылка кизлярского коньяку.
Я приветствую его и приглашаю присесть
и распить бутылку,
которой не оказалось,
которой нет в рюкзаке,
которую я придумал,
как и знакомого – он не живет в Новороссийске
и вообще здесь ни разу не был.
Говорят, здесь пахнет мазутом
и вообще, море грязное. Здесь нельзя купаться.
А мне здесь ничем не пахнет,
кроме прозрачной воды
и подвижного солнца
за разными облаками,
которое начинает печь уже в восемь утра,
как оладьи на завтрак.
Я хожу сюда каждое утро. Все те же лица
тоже приходят сюда каждое утро. Мы узнаем друг друга,
но даже не думаем здороваться –
здесь и так много слов (мы – у моря,
а море умнее нас. И я захожу в него,
чтобы научиться чему-то
за пределами себя;
и пока я колеблюсь в нем,
кто-то рисует в этом блокноте
две точки в неровном круге
и изогнутость линии).