Рефлект...куадусешщт #19
Рудольф КОТЛИКОВ. ВЧЕРА etc.
Автор визуальной работы - Rafael Levchin.
ВЧЕРА
Мой изумленный дух трепещет перед ней...
Расин, «Федра»
Как надоели нам зыбучие пески! Мы долго шли, с трудом передвигая ноги, и желтизна пустыни застыла в наших глазах. В который раз открылся мираж: золотые купола и белые дома среди густой зелени. Нет! Нет! На этот раз не мираж. Среди сонной зелени высоких холмов виднелись красные черепичные крыши сверкающих белизной домов, полого спускающихся к океану. Мы остановились в пансионате – небольшом двухэтажном домике с деревянным резным балконом. Вечером я спустился вниз. Единственная улица вела в гавань, где виднелся розовый лес мачт и разноцветные крылья парусов. Шумные торговцы собирали свои товары и грузили на молчаливых осликов, зажигались огни таверн; покачивая крутыми бедрами, появлялись в дверях домов веселые женщины с далеко выступающей грудью. Когда я вернулся в пансион, заметил, что гора над городом сильно напоминает профиль женщины, надменный и гордый профиль царицы. Я поднялся по шаткой скрипучей лестнице, открыл дверь в комнату, там я увидел товарища моего по странствиям Агафокла. Он сидел на коленях у женщины, а ее лицо было точно лицо горы над городом. Волосы ее разметались по комнате, и поглощающие глаза ее были невыразимы. Испуг овладел мной, благородный испуг.
– Агафокл! – закричал я.
Он быстро взглянул на меня и спрятал лицо свое в глубокой тени этой странной чужой женщины. Только раз посмотрела она на меня, и ноги мои приросли к полу, налились свинцом. Она звучно поцеловала моего товарища Агафокла в лицо, и лицо его исчезло в бесконечной и яркой линии ее губ. А сам Агафокл как бы сник, съежился и множеством складок сполз на пол, и затих совсем маленьким бесформенным комочком. Она медленно встала, расправила его и опустила в щель между досок на полу. Мой товарищ по странствиям Агафокл!
Я тяжело спустился вниз и прислонился к косяку двери. Тучи обложили небо, и гора с трудом просматривалась зловещим темным силуэтом, пронзающим небо. Незаметно я очутился в порту. Корабли теснились у причала, и отражение многочисленных мачт и парусов в бликах воды, словно калейдоскоп, заворожило меня. Ко мне подошел старый матрос, коричневое лицо его было испещрено, как знаками, сетью морщин, а в глубине их светились синие ласковые глаза.
– Море, – сказал он задумчиво и запыхтел трубкой. – Откуда ты, незнакомец?
Я взглянул на него, не зная, что сказать.
– Вот товарищ у меня был, Агафокл... – я замолчал. Вдруг там, среди розовых волн, я увидел смеющуюся молодую женщину, косы ее, словно лучи заходящего солнца, а платье, как ветер, облегало стройную молодую фигуру. Она бежала по волнам к берегу. Как током обожгла меня память.
– Вина! – закричал я, протягивая руки. – Вина!!!
Она бежала навстречу и смеялась, совсем такая, какую я видел ее последний раз. Вот уже близко, и руки наши почти коснулись, но… как мираж, вдруг исчезла она, только смех ее все еще струился сверкающим кружевом у моих ног, только прозрачные холодные волны лизали безмолвный берег.
– Вина, Вина! – голос мой дрожал и падал в бесконечную бездну одиночества, голос мой оборвался…
– Да-а-а-а, – протяжно сказал матрос, – на море и не такое бывает.
– Это Вина, жена моя, – глухо сказал я, – она осталась там, она ждет… и дом мой…
Похлопал меня по плечу натруженной тяжелой рукой матрос и сказал бодро:
– Ничего, у меня есть корабль, «Барракуда» его зовут, я отвезу тебя, мы найдем...
– Да-да! – закричал я, – чтобы жить… жить в ее улыбке, в лепестках полевых цветов, луговых трав, жить в звуках и красках родного города, города, где мой дом и Вина!
Я схватил его за рукав грубой куртки и торопил его. Мы подошли к молу. Он всматривался в корабли, глаза его как-то вдруг потерялись, он сел на камень и закрыл лицо темными заскорузлыми руками.
– Я совсем забыл, – тихо сказал он, – корабли-то ненастоящие.
Слова его балансировали на тонкой проволочке надежды и вот уже вроде сорвались, как неудачливые канатоходцы, а может, проволочка оборвалась, как все на земле рвется...
– Пойдем, – я взял его за руку, – скоро будет гроза.
И правда, небо заволокло тяжелыми громоздкими тучами; казалось, что небо вот-вот упадет на землю. Мы медленно шли вверх по узкой улице, из домов выходили люди, тихое и протяжное пение повисло над городом. Люди шли к горе, Я видел, как дрожала она, как полыхали глаза женщины-горы.
– Боги наказывают нас, – сказал матрос, – только за то, что мы есть… все это было вчера, и жизнь наша была вчера…
Огненный поток, словно язык богини, приближался к нам, и я видел, как передние ряды дрогнули. Я опустился на колени и сказал:
– Я Лампсак, я тоже был вчера...
СВОБОДА – ЭТО ЧТО-ТО ТАКОЕ, ЧТО ПРИШЛО К НАМ ПРЕЖДЕВРЕМЕННО
Где-то в моем теле появилась дырка. Все чувства провалились. Порастерял их. Но пустоту заполнило томление или что-то похожее, не мог определить. Я вышел на улицу. Окна домов пронзали вечер, темные узкие подворотни улыбались мне глазами моего детства, но кажущийся уют улицы поглотился нарастающим страхом. Прохожие спешили, согнувшись и пряча головы в воротники, они, похоже, боялись. Даже где-то льющаяся из репродуктора музыка вдруг прервалась, и четкий голос диктора прозвучал:
– БОЮСЬ, БОЮСЬ...
Музыка тут же возобновилась. Хор пел о том же. Прохожий остановил меня:
– Сссскажите, – произнес он, заикаясь, – ггггде ттут сдаются в плен?
– А что, война? – удивился я, но чей-то звонкий голос из окна бросил:
– За углом!
За углом уже толпилась большая очередь. Степенный пожилой рабочий объяснял:
– Загодя надо, война придет, поздно будет, да и плен не резиновый, местов на всех не хватит.
Хор по радио все еще боялся, а закончил снова диктор, который теперь сдержанно плакал. Я без колебания занял очередь.
– А что, в плену лучше? – зябко поеживаясь, спросил я .
– Плен... это, брат, хорошо… – мечтательно протянул рабочий. Очередь бурлила. В свете уличных фонарей виднелись пробегающие, они несли свои силуэты, с трудом прокладывая дорогу сквозь липкий страх.
– Плен, – бубнил тот же голос, – это избавление от страха...
Очередь шумела. Кто-то высказал смелую мысль, что плен принесет свободу. Мы не знали о свободе, но образованный ученый из очереди, трухлявый старичок с козлиной бородкой, все объяснил. Все поверили в свободу плена. Ждали терпеливо и радостно, и в ожидании тренировались, сдаваясь поочередно друг другу в плен.
ПОТОМУ ЧТО ДОЖДЬ
Все чаще билось сердце, все чаще становилось дыхание, – я приближался к родным местам. Много лет назад, совсем юным, меня увели… и вот, знакомые овраги, тонкоствольные березы… слышу, как вздыхают поля и голубые глаза неба рождают тихую мелодию. Нежность полевых цветов и сиреневый трактор вдали акварельным потоком лились в мои глаза. Окруженный солнцами подсолнухов, вырос родной бревенчатый домик с покосившимся крылечком и скамейкой, где любил сидеть по вечерам отец.
Волнение росло, и мне трудно стало совладать с ним. Скрипнула дверь, я сбросил вещмешок и шагнул в комнату. На длинной скамье за столом сидели мать, отец, сестра, они тепло и широко улыбались…
Только мимо, все мимо улыбались. И слова мои прерывистые неровным дыханием как бы скользили мимо них, не задевая неподвижные лица.
– Может, не узнали? – терялся я в догадках, но нет… отец вдруг широким жестом пригласил отдохнуть.
– Ну, как вы? – нетерпеливо спрашивал я , понимая, что неожиданный приход мог потрясти их. Улыбнулся морщинисто отец, скрутил самокрутку и встал.
– Делом займусь, однако... – сказал он и начал старательно водить пальцем по пыльному окну. Сестра в дверях гремела ведрами, а мать печально говорила:
– Колодцев-то нет, хорошо, дождь всегда.
Пришли соседи, заполнили темный проем двери, они говорили: «Дождь, все дождь...» – и чуть улыбались, грустно и застенчиво, а между тем на дворе было тихо и солнечно.