Рефлект...куадусешщт #23
ВОСПОМИНАНИЯ О РОЖДЕСТВЕ
Автор визуальной работы - Elvina Zeltsman
Перевод Марины Берсон
В те годы одно Рождество походило на другое, и сегодня этот город на морском побережье – за гранью всех звуков, за исключением тех далёких голосов, которые я иногда слышу перед тем, как заснуть. И уже невозможно вспомнить, падал ли снег на протяжении шести дней и шести ночей, когда мне было десять, или же он не прекращался двенадцать дней и двенадцать ночей, когда мне было шесть; происходил ли ледокол, и пропадал ли бакалейщик на коньках, похожий на снеговика, за белой опускавшейся дверью, в тот самый Рождественский день, когда дядя Арнольд выпекал сладкие пирожки и раскладывал их на лучшем чайном подносе, а мы на санках мчались вниз с холма, обращённого к морю, и когда целое утро миссис Гриффитс была чем-то недовольна, а мы забрасывали её племянницу снежками, и когда я вытягивал руки перед камином, и они так сильно горели от холода и жара, что я двадцать минут плакал от боли, а потом лакомился желе.
Всякое Рождество скатывалось с холма вниз к морю, говорившему по-уэльски, вырастая, как снежок, белея, толстея и округляясь, словно холодная и сумасбродная луна, что выкатывалась на небо, которым и была наша улица; и это Рождество застывало у кромки льда, у замёрзших вместе с рыбами волн, и я запускал руки в снег, выуживая оттуда все, что попадалось: падуб, малиновок, или нечто пудингообразное… перебранки по пустякам и рождественские песенки, и апельсины, и свистульки, и разожжённый камин в передней, и взрывы хлопушек с конфетами, и пронзительный, пронзительный, пронзительный звон колокольчиков, и звон стеклянных бубенчиков на ёлке, и "Матушка гусыня" и Струвелпитер – О! детское жгучее воодушевление и щёлканье ножниц, вырезавших Билли Бантера и Чёрного Красавчика, и фей, и мальчиков, которых выручали трижды, Алису и барсуков миссис Поттер, перочинные ножики, медвежат Тедди, названных так в честь медведя "Мистера Теодора" их создателем, недавно скончавшимся в Америке; губные гармошки, оловянные солдатики и бланманже, и тётушка Бесси на круглом стуле, исполнявшая на расстроенном фортепьяно "Выстрел в куницу", "Орехи в мае" и детскую песенку "Апельсины и лимоны", и жмурки в последние часы этого незабываемого дня в конце года, какого уже не вспомнить.
Я вертел в руках бело-шерстяной, с языком колокола, клубок каникул, тот, что покоился на берегу моря, распевавшего рождественские мелодии, там, где не могли оказаться ни миссис Протеро, ни пожарные.
Это происходило в Сочельник утром: мы с сыном миссис Протеро, Джимом, прогуливались у них в саду, подкарауливая котов. Шёл снег, в моей памяти он всегда выпадал на Рождество, и всё вокруг превращалось в белую Лапландию, не хватало лишь северных оленей. Зато были коты. Терпеливые, хладнокровные и бессердечные, мы надевали носки на руки и их поджидали, чтобы забросать снежками. Лоснящиеся, вытянутые, словно ягуары, с огромными усищами, шипящие и рычащие, они прокрадутся бочком вдоль белого забора в конце сада, коты с глазами охотящейся рыси, и мы с Джимом – в меховых кепках и мокасинах от Хадсона Бея с Эверсли-роуд – направим смертоносные снежки прямо в их зелёные глаза. Но мудрые коты никогда не появлялись. Мы вели себя очень тихо, меткие арктические стрелки, с ногами, как эскимо, в закутанной тишине беспрерывного снега, который не прекращался ещё со среды, поэтому мы никогда не слышали, как миссис Протеро начинала кричать из своей эскимосской хижины в глубине сада. О, если бы мы только знали, какой вызывали переполох: некое подобие отдалённого боевого клича или молитвы перед боем от старого врага, соседского Полярного кота. Но вскоре звуки становились громче: "Пожар!" – что есть силы вопила миссис Протеро и колотила по обеденному гонгу. И мы со снежками в руках бежали к дому. В самом деле, из столовой наружу валил дым, а миссис Протеро, подвергая гонг бомбардировке, вещала о крушеньи, точно городской глашатай о гибели Помпеи. Даже если бы все уэльские коты выстроились в ряд вдоль стены, это было бы не так захватывающе. Мы влетали в дом со снежками и замирали перед открытой дверью комнаты, заполненной дымом. Несомненно, что-то горело, возможно, это был сам мистер Протеро, обычно дремавший после обеда, накрыв лицо газетой, но в тот момент он останавливался посреди комнаты со словами: "Счастливого Рождества", – и шлёпал дымящейся тапочкой.
– Вызовите пожарную команду, – кричала миссис Протеро и била в гонг.
– Они не приедут, – отвечал ей мистер Протеро. – Ведь сегодня Рождество.
Среди облаков дыма был виден лишь мистер Протеро, который, находясь в самой гуще событий, размахивал своей тапочкой так, будто дирижировал оркестром.
– Сделайте же что-нибудь! – взывал он.
И мы швыряли снежки в дым, и промахивались, и не попадали в мистера Протеро – и мчались к телефонной будке.
– Давайте ещё в полицию позвоним, – предлагал Джим.
– И в скорую помощь.
– И Эрни Дженкинс. Он обожает пожары.
Но мы ограничивались вызовом пожарной команды, и вскоре пожарная машина появлялась. Трое рослых мужчин втягивали брандспойт в дом, и мистер Протеро всегда очень вовремя успевал выскочить наружу – прямо перед тем, как включали пожарный кран. Никому не удавалось провести канун Рождества громче, чем мы. И когда пожарные выключали шланг, а мы мокрые стояли среди дыма, миссис Протеро спускалась по лестнице и пристально их осматривала. Мы с Джимом застывали в предвкушении – что-то она им скажет. Тетя всегда изрекала разумные вещи – взирая на трёх статных пожарных в блестевших касках, среди дыма, разбросанных углей и растаявших снежков, миссис Протеро вежливо осведомлялась: "Не желаете ли что-нибудь почитать?"
Сегодня уже не догнать то белое и яркое, как снежок, Рождество, с неизменным чулком всех чулок, тем, что привязывали в футе от кровати, и оттуда свешивалась рука тряпичного пугала и звенели крошечные колокольчики, спрятанные в пятке. Это было изысканное общество в алых нарядах. Однако вовсе не вкусное, хотя ещё совсем маленьким я всегда пытался его попробовать: свинцовые солдаты в портупеях и гусарских шапках, столь быстро терявшие ноги и головы во время войны на кухонном столе, за чашками, сладкими пирожками и бисквитами, из которых я выковыривал и съедал весь изюм; и влажный мешок, масса разноцветного детского желе, и складной флажок, и накладной нос, и кепка трамвайного водителя, и механизм для пробивания билетов, и звон колокольчика, и маленький перочинный ножик, который открылся только однажды, и то по чистой случайности, и резиновый буйвол, с желтой головой и несуразными ногами, и заводной целлулоидный утенок, издававший непонятный звук то ли мяуканья, то ли мычанья, который вероятно, получается у кота, жаждущего стать коровой, и книжка-раскраска, где я мог разрисовывать траву, деревья, море и зверей любым цветом, и ещё – сияющее синее небо и овечку на красном поле, под летящей клювообразной радугой и зелёным пунктиром птиц.
Такое Рождественское утро не снилось даже Деду Морозу. Вы бы только это видели! Неожиданно сгорал пудинг! Удары в гонг и вызов пожарной команды, и – "Любимая книга пожарных!" Кому-то выпадало найти серебряную монетку в три пенни, перепачканную смородиной, и этим человеком всегда оказывался дядя Арнольд. Зачитывался девиз из моей конфеты-хлопушки:
"На Рождество давайте развлекаться,
Кричать ура, петь и смеяться!"
И взрослые устремляли взоры к потолку, и тетушка Бесси, опасавшаяся в жизни двух вещей: заводных мышей, при виде их она начинала всхлипывать у буфета, – и отведать вина из ягод бузины.
И кто-то ставил на соломенный столик стеклянную вазу с орехами, и мой дядя каждый год обычно произносил: "Вот орех, похожий на башмак. Принеси-ка мне рожок для обуви, мальчик".
И обед заканчивался.
И я помню в далёком детстве то Рождественское утро, когда родственники сидели у камина и сокрушались о том, что из-за сильного снегопада всё на свете исчезло; и подавалась величавая праздничная индейка, и потрескивало сочельниковское полено, и сиял пёстро украшенный ягодами падуб, и раздавались поцелуи под рождественской омелой. Я выходил из дома в школьной кепке, перчатках и шарфе, поскрипывая новыми блестевшими ботинками, в белый мир на холме, что был обращён к морю. Я звал Джима, Дена и Джека и бродил с ними по тихому заснеженному городу. Мы мягко двигались по улицам и оставляли в снегу на спрятанных тротуарах огромные глубокие следы.
– Спорим, прохожие подумают, что здесь побывали гиппопотамы.
– Что ты сделаешь, если заметишь, как с Террас-роуд спускается гиппопотам?
– Я пойду, громко хлопая! Переброшу его через заграждения и покачу вниз с холма, и пощекочу за ухом, и он по-собачьи завиляет хвостом…
– А что ты сделаешь, если увидишь двух гиппопотамов?
– Они заревут, забряцают железными боками и побредут, проминая падающий снег, прямо к нам, когда мы окажемся у дома мистера Дэниэля.
– Давайте засунем к нему в почтовый ящик снежок.
– Давайте писать на снегу.
– Давайте напишем, что мистер Дэниэл похож на спаниеля на лужайке.
– Посмотрите, – воскликнул Джек. – Я ем снежный пирог.
– Как он на вкус?
– Как снежный пирог, – ответил Джек.
И ещё мы скитались по белому побережью.
– А рыбы видят, что идёт снег?
– Они думают, что это падает небо...
Ветер гнал тихое небесное облако к морю.
Все уличные псы куда-то пропали.
Как-то летом у кромки моря обнаружилась целая стая собак. Они пронзительно визжали и лаяли на нарушителей границ – гребни волн.
Бьюсь об заклад, монахам из "Ордена святого Бернара" здесь бы пришлось по душе.
Мы были подобны ослепленным от сверкавшего снега путешественникам, что заблудились на северных холмах, и огромные, широкогрудые собаки с оплетенными бутылками бренди, висевшими по бокам, пробирались иноходью к нам, выше и выше, и отчаянно лаяли.
Мы возвращались домой по бедным пустынным улицам с видом на море, где лишь несколько ребятишек замёрзшими красными пальцами с трудом поворачивали толстые изрезанные бороздами комья снега. Позади нас завывали коты, их голоса исчезали, когда мы устало тащились на вершину холма, где среди белого, беспокойно кружащегося залива блеяли овцы и кричали прибрежные птицы.
Мы сидели у камина, жарили каштаны и вспоминали длинные истории, пенившийся газовый свет уплывал вниз. О привидениях, что держали в руках свои головы, волочили за собой цепи и долгими ночами завывали, точно совы. Когда я не отваживался даже заглянуть через плечо: жуткие создания прятались в уютных норах под лестницей, рядом с тикавшим газовым счетчиком. Джим начинал: "Жили-были три мальчика, такие же, как и мы, и они заблудились в темноте среди снега, неподалеку от часовни, и вот что с ними случилось. Это было самое страшное приключение, о котором я только слышал".
И я помню, как однажды, то ли накануне ночью, то ли за две до Рождества, мы шли и распевали рождественские песенки, когда плутовская луна не проливала свой свет на таинственные, бело-летевшие улицы. И в конце бесконечной дороги была тропинка, ведущая к большому дому, и мы, спотыкаясь в темноте и на всякий случай держа в руках по камню, не осмеливались вымолвить ни слова. Ветер сотрясал деревья, и они зловеще шумели, словно старые, с паучьими ногами, отвратительные существа, храпевшие в пещерах. Мы приблизились к чёрному дому.
– С чем мы к ним заглянем? – прошептал Ден. – "Слышит ли вестник?" или "Почему Рождество только раз в году?"
– Нет, – ответил Джек. – Давайте споём "Добрый король Венсеслас"* . Когда я сосчитаю до трёх.
На счет три мы начали петь; наверное, наши высокие голоса звучали чуть слышно в темноте с привкусом снега, поблизости от необитаемого дома. Мы стояли вплотную друг к другу у мрачной двери.
"Добрый король Венсеслас, будь осторожен,
на празднике Стефана…"
И слабый надтреснутый голос, точно принадлежащий тому, кто уже очень давно не открывал рта, неожиданно присоединялся к нашему пению, слабый надтреснутый голос – по другую сторону двери, слабый надтреснутый голос, что просачивался сквозь замочную скважину. Мы переводили дыхание и оказывались в доме: передняя выглядела светло и уютно, играл граммофон, белые и красные воздушные шарики – подвешены к газовому рожку, наши дяди и тети сидели у камина, и мне кажется, что тогда я ощущал запах готовящегося на кухне ужина. Все было, как всегда, замечательно, и в нашем городе сияло Рождество.
– Может, это приходило привидение, – говорил Джим.
– А может, и тролли, – продолжал всезнающий Ден.
– Давайте пойдем и посмотрим, не осталось ли ещё желе, – предлагал Джек.
Так мы и поступали.
* - Английская рождественская песенка