Рефлект...куадусешщт #25
Рафаэль ЛЕВЧИН. МАX FOREVER!
Автор визуальной работы - неизвестен
Замышляет новую дебошу
Cильно похудевший Макс Волошин...
Влад Васильев, «Коктебельское»
Тридцать восемь лет тому назад я пришёл на свидание с девушкой, которой предстояло через два года стать моей женой, о чём, конечно, мы оба тогда и не подозревали. Мы пошли в кафе, казавшееся нам ужас до чего крутым (хотя этого слова ещё не было в нашем лексиконе). Ещё бы – там была цветомузыка! коктейли! стеклянные стены! и красиво вычеканенные профили на дверях туалетов вместо примитивных букв! Итак, мы заказали по коктейлю, вкус которых показался нам великолепным (это были едва ли не первые вообще коктейли в нашей жизни, и это был просто апельсиновый сок, смешанный с ликёром «Бенедиктин», плюс капля водки), и стали – читать!
Потому что моя будущая жена принесла с собой распечатанный на машинке текст – самиздат того времени (никаких ксероксов и близко не было, а компьютеры, по-моему, не были ещё изобретены). Это было «Живое о живом» Цветаевой. Кажется, даже не весь текст, а большой отрывок, потому что впоследствии я читал разные редакции, и они значительно отличались, не говоря уже о том, что слышал разные варианты пересказа (вот о чём надо бы писать отдельное исследование – о нашем знакомстве с самиздатом и, в частности, с «артефактами» Серебряного Века в пересказах, притом нередко в пересказах людей, плохо понимавших пересказываемое; как в «Декамероне», когда заходит речь о древних римлянах, упоминается, скажем, не только император, но и герцог...).
Кто такая Цветаева, я уже знал сравнительно неплохо (напомню, что, когда я учился в школе, в программе не было не то что её, но даже Достоевского, а из всего Блока были только «Двенадцать»!) благодаря литстудии в Ленинграде, которую я активно посещал с шестьдесят пятого по шестьдесят восьмой. Но о Волошине я знал, мягко говоря, очень мало – из мемуаров Эренбурга «Люди, годы, жизнь» запомнил, что осмеянный Сашей Чёрным Вакс Калошин на самом деле звался Максом Волошиным и никогда ни на кого не обижался (ага, как же!). О Черубине де Габриак я знал и того меньше. Был уверен, следуя утверждениям второстепенного персонажа из романа И.Сельвинского «О юность моя!», что это-де мистификация того самого Калошина-Волошина, который таким образом надул всех, в том числе поэта Гумилева, из-за чего потом с ним и стрелялся на дуэли!
Так я и заявил, козыряя познаниями, но моя собеседница улыбнулась и возразила, что вот тут в тексте всё не совсем так и даже совсем не так...
Текст – зачаровывал. С первой же фразы. С непривычного слова «пополудни». С определения «мифомагический», надолго ставшего любимым. Далеко не всё было понятно, а что-то осталось непонятным по сей день – например, и в самом деле: были ли у Волошина под хитоном штаны? И зачем они с Цветаевой таскали во рту камни? Мало того, что от жажды это ну никак же не избавляет, но, главное, как они при этом ухитрялись разговаривать?! И – где же теперь все эти сердолики, агаты и халцедоны, неужели кончились?!!
С тех пор, кстати, не могу спокойно пройти мимо любых камешков на любом берегу, не наклонившись к ним, хотя и знаю, что эти-то – уж никак не обломки Храма Мира. Но вдруг?..
Какие-то моменты понял, увы, немало лет спустя. Например, Цветаева сообщает, что в Черубину заочно влюбился весь «Аполлон». Я понятия не имел тогда, что это название журнала, и решил, что это такая метафора и что имеется в виду всё поэтическое сообщество... да вообще все поэты России и окрестностей.
...Короче говоря, благодаря этому тексту нам ещё долго было о чём говорить, и однажды мы – в шутку, разумеется – порешили, что если у нас когда-нибудь будет сын, то мы назовём его Максом.
И мы об этом не забыли, именно так его и назвав, когда через шесть лет он в самом деле появился. Правда, оказалось, что это имя стало весьма популярным – по крайней мере, многие наши знакомые назвали своих сыновей так же.
А о самом Волошине с годами узнавалось всё больше каких-то неожиданных вещей. Например, выяснилось, что он сперва совершенно не хотел идти выручать арестованного белогвардейской контрразведкой Мандельштама. И его вполне можно понять – Мандельштам в своё время довольно-таки нагло с ним себя повёл, потеряв принадлежавшую Волошину книгу и как ни в чём не бывало попросив другую такую же!
И вообще оказалось, что все они тогда были весьма угловатыми людьми и об углы друг друга постоянно ударялись. Например, когда Цветаева и Эфрон собрались пожениться, Волошин им заявил, что считает их обоих слишком настоящими для такого фальшивого дела, как брак!
Ай да Макс!
Когда-то я совершенно не мог понять его строку: «...Молюсь за тех и за других...». Сейчас, как мне кажется, понимаю. Но вот следовать ей – не уверен, что научился.
И вот – недавно моя жена познакомилась с женщиной, окликнувшей своего маленького сына:
– Макс, иди сюда!
Конечно же, моя жена сообщила ей, что нашего сына тоже зовут Макс, только он уже взрослый. Женщина улыбнулась:
– Мы назвали так в честь Волошина.
– И мы тоже! Только записали всё-таки Максимом. В Советском Союзе записать Максимилианом едва ли разрешили бы...
– А мы и записали Максимилианом. Наш-то родился уже не в Советском Союзе...