Рефлект...куадусешщт #25
Екатерина ДАЙС. КУЛЬТУРТРЕГЕРЫ И ТРИКСТЕРЫ НАЧАЛА ВЕКА:
Автор визуальной работы - Е. Дайс, К. Кустодиев, Р. Левчин
Максимилиан Волошин, Игорь Сид
Даже поверхностный взгляд на его творчество с легкостью
позволяет понять, что в Крыму поэт искал иные корни.
Крым представлялся ему как бы обломком погибшей Атлантиды,
и здесь он намеревался отыскать место происхождения статуй...
Р. Левчин, С.Левчин, И.Дзюба, "Происхождение статуй"
Природа Крыма такова, что пробуждает в поэтах, вероятно, схожие чувства. Общее ощущение этого пространства как мистического можно найти в текстах М. Волошина, М. Цветаевой, Р. Левчина, И. Сида и многих других. Родина Орфея – Фракия, примерно соотносимая с излюбленными местами Серебряного века и современными крымскими паломничествами, рождает потребность объяснения или, по крайней мере, фиксации мистичности места.
Особенно сильно тяга к Крымy в литературной и художественной среде проявляется в начале ХХ и на грани ХХI века, что, возможно, следует объяснить некоторым неосознанным стремлением к децентрализации русской культуры, к смещению акцентов, нахождению новой среды, обживаемой совсем по-другому. В какой-то мере – это возвращение к истокам, к греческому космосу, породившему евроатлантическую цивилизацию. Припадание к корням, возврат к точке культурогенеза.
Максимилиан Волошин – живой «гений места» Крыма, занимался практически миссионерской деятельностью, осваивая пустынную территорию, вновь возвращая во Фракию культуру и поэтов. Среди тех, кого Волошин приглашал в Крым, были А. Белый, А. и М. Цветаевы, С. Эфрон, А. Толстой, Е. Дмитриева, Ю.Л. Оболенская, К.Ф. Богаевский, К.В. Кандауров и многие другие. Достаточно только сказать, что в одно из наиболее «урожайных» на посетителей лет дом Волошина посетило более 600 человек.
Игорь Сид – поэт, эссеист, путешественник, куратор московского «Крымского клуба», вывозил в Крым А. Битова, В. Аксенова, Ф. Искандера, И. Жданова, Т. Кибирова, А. Парщикова, Л. Рубинштейна и других деятелей современной русской культуры,
продолжая в каком-то смысле миссию Волошина, оказывающегося своеобразным духовным куратором «Крымского клуба», чьим земным куратором является Сид.
Точки в пространстве, четко выделяемые в жизнетворчестве этих персонажей – Москва, Крым, а далее – безграничные и бесконечные путешествия, заставляющие задуматься о долгом и опасном пути каравана царицы Савской через пустыню ко двору царя Соломона. Этот путь, постоянно возникающий в творчестве Максимилиана Волошина, может быть понят как путь духовного совершенствования, поиски мудрости, длинная дорога к Соломону.
Уже в своей первой книге «Годы странствий» Волошин начинает с мощной ноты:
Уступы каменистых крыш
Слились в равнины темных линий...1».
Это очень важные строки, показывающие мастерство поэта. Предлагая взглянуть из окна, выходящего на Монмартp, Волошин простирает взгляд гораздо дальше и увлекает читателя в пустыню. Но преддверие пустыни начинается уже в строках, описывающих ревущий Париж, в том, что мы уже процитировали. Каменистые крыши – высоты, напоминающие нам о масонском (вольные каменщики) устремлении духа, сливаются, вернее «слились в равнины темных линий2». Казалось бы, здесь следует ждать «лилий», но поэт требует от читателя внутренней работы, не позволяя досказать до конца. Но эти линии готовят нас к восприятию следующего, весьма неожиданного куска. И вот почему. Дело в том, что они отсылают к «лилии долины» – царице Савской. И, предуготовленный, читатель видит следующие строки:
Но мне мерещится порой,
Как дальних дней воспоминанье,
Пустыни вечной и немой
Ненарушимое молчанье3».
Далее пустыня, раскинувшаяся перед внутренним взором поэта, практически превращается в ожидающую своего путешественника подругу:
Раскалена, обнажена,
Под небом, выцветшим от зноя,
Весь день без мысли и без сна
В полубреду лежит она…4».
Инициатическое пространство здесь становится женщиной, страстной, томимой предчувствиями и негой. Вновь возникают линии, но уже не темные, как в Париже, а желтые. По пустыне идет караван, уставший верблюд несет путника, грезящего наяву. А мерещатся ему старинные башни, храмы, дворцы, мертвые города. И оказывается, что этот – параллельный Парижу как городу мир – гораздо менее призрачен, наполнен духовной реальностью. Степь, сравниваемая с околдованной царевной, спит как жаба (сравним с называнием девушек в русской панк-культуре жабами), спит как лягушка, оживающая не от стрелы царевича, а от кровавых брызг заката.
В 1909 Максимилиан Волошин посвящает Аделаиде Герцык следующее стихотворение:
Перепутал карты я пасьянса,
Ключ иссяк, и русло пусто ныне.
Взор пленен садами Иль-де-Франса,
А душа тоскует по пустыне.
Бродит осень парками Версаля,
Вся закатным заревом объята….
Мне же снятся рыцари Грааля
На скалах суровых Монсальвата.
Казалось бы, что общего между пустыней и рыцарями Грааля? Если только под ними не понимать тамплиеров, отправившихся за Ковчегом Завета в Палестину. Все, однако, становится гораздо понятнее, если применить к данному материалу нужную концепцию. И тогда пустыня Меганома (мыса вблизи крымского Судака), о которой Волошин говорит в последней строфе стихотворения, еще более четко рифмуется с Монсальватом.
Но, вначале, небольшое лирическое отступление. Как известно, Максимилиан Волошин называл себя культуртрегером. Наш современник – Игорь Сид – называет себя литературтрегером. Что такое культуртрегер? Это человек, который занимается тем, что транслирует целостность культуры своей личностью, индивидуальным опытом, своими силами, самим собой. В случае с Волошиным и Сидом требуется уточнение следующего порядка. Важно узнать: какой именно пакет культурных смыслов транслировался и транслируется культуртрегерами начала века? Рискнем высказать предположение, что речь идет о единстве «малой традиции европейской культуры». Поясним, что здесь имеется в виду. Под малой традицией понимается взятая культурологом И.Г. Яковенко как единое целое субдоминантная в рамках европейского культурного космоса парадигма, сложившаяся в III-IV вв. н.э. из элементов, отброшенных при формировании христианского космоса, составившего большую культурную традицию. Диалектика двух потоков культуры – доминантного (большая традиция) и субдоминантного (малая традиция) на протяжении веков составляла нерв европейской культуры, понимаемой расширительно. Европа здесь – материнское пространство, из которого вырастает христианский мир как целое. Размежевание утверждающегося христианства с культурой языческого прошлого и конкурирующими религиозными альтернативами было переломным моментом в истории культуры. Этот процесс разделил культурный космос позднего Рима на два материка: победившей христианской ортодоксии, которая составила большую традицию, и неортодоксального культурного пространства, которое составило традицию малую.
Процесс разворачивания диалектики большой и малой традиций идет с момента разделения данных культурных потоков. Победившая традиция задавала способы постижения реальности, нивелируя значение субдоминанты в культуре. В свою очередь, малая традиция долгое время выбирала стратегию мимикрии.
Вычленить малую традицию зачастую можно по гностико-манихейскому миропереживанию, характерному для субдоминанты. Другие признаки малой традиции – эзотеричность, синкретическая неразрывность базовых топосов, когда в текстах адептов малой традиции "Ковчег завета – чаша Грааля – Золотое руно - философский камень объединяются в некотором надрациональном тождестве...5». »
В целостности малой традиции сосуществуют Каббала, гностицизм, магия, оккультизм, эзотерические практики вроде алхимии, инициатические культы. Особое место занимают орденские структуры (тамплиеры, розенкрейцеры, масоны и др.) И.Г.Яковенко обращает внимание на то, что такие базовые для современности феномены, как наука Нового времени, секулярное сознание, либеральная философия, идеология прогресса, рыночная экономика, формировались совместными усилиями адептов большой и малой традиций. Специального исследования заслуживает малая традиция в литературном процессе. В настоящее время малая традиция все громче заявляет о себе, выходя из тени традиции большой. Многие культовые произведения ХХ века прочитываются лучше при учете их принадлежности к малой традиции.
Для представителей этого направления в литературе характерна особая ироничность, связанная как с постоянной необходимостью скрывать от непосвященных и открывать адептам нечто чрезвычайно важное, так и с постоянным, непрекращающимся со времени казни магистра ордена тамплиеров Ж. де Моле страхом предательства, «разоблачения», измены, коварного поведения со стороны представителей победившей стороны, власти, ортодоксии.
Эта ирония позволяла выжить и скрываться, мимикрировать и увлекать за собой. Такого же типа ироничность была присуща, пожалуй, писателям-диссидентам, самиздатчикам, юмористам советских времен. Так культуртрегеры превращались в культуртрикстеров.
С другой стороны – одна из важных и весомых фигур малой традиции – фигура Шута, Дурака, Безумца, Иницианта, проходящего путь посвящения и превращающегося в Мага, Алхимика, Адепта. Этот путь наглядно продемонстрирован в Большом Аркане (или в Большой Тайне) Таро – эзотерической колоды, нулевой, первой и последней картой которой является Дурак или Шут. Маска клоуна позволяет малому традиционалисту говорить истину с улыбкой, делать то, что не поощряется или подавляется доминирующей парадигмой, в случае с евроатлантической цивилизацией – космосом христианской ортодоксии. Итак, вернемся к тому стихотворению, от которого мы начали экскурс в проблематику малой традиции. В нем поэт, перепутав гадальные карты, тоскует о подлинной, невидимой реальности Крыма античных (а, может быть, и более ранних) времен. Рыцари Грааля – такие же правомочные обитатели его, как и аргонавты, поскольку путешествие и тех и других на самом деле – путешествие за одним и тем же, как бы не называлась эта сущность – Золотое Руно, Святой Грааль, Философский камень или Ковчег Завета.
Не зря и сам Волошин в своих духовных поисках был полиморфичен, увлекаясь то оккультизмом и магией, то Штайнером, то Минцловой, то масонством, то католицизмом . Но при всех своих увлечениях Волошин оставался неизменен в одном – в служении Крыму и античности, ставшей для него своеобразной родиной.
Игорь Сид, продолжая волошинскую традицию, играет с античными персоналиями, символами, мифами и текстами, создавая новую крымскую античность. Так с легкой руки куратора Крымского клуба появляется римский географ и историк, писавший в том числе и о Крыме – Биберий Кальдий Мерон (Biberius Caldius Mero), которому принадлежат (сочиненные, по-видимости, Игорем Сидом) фразы Axis aestheticus mundi Tauricam transit, и Ex Taurica semper est aliquid novi6». (Эстетическая ось мира проходит через Крым, и Из Крыма всегда что-нибудь новое).
Придется уточнить, что Биберий Кальдий Мерон – не выдуманное Игорем Сидом имя. Это прозвище осуждаемого античными и современными историками за пристрастие к вину и сексуальные излишества Тиберия, означающее того, кто пьет неразбавленное вино, которое в античности было принято разбавлять. Caldius Biberius Mero (Incert. Auct., Epit. de Caes., II) вместо: Tiberius Claudius Nero – удачная шутка, пережившая века и оказавшаяся востребованной в наше время.
Посвящая современному поэту Виктору Куллэ свое стихотворение «Экс Таврика сэмпер аликвид нови…», Игорь Сид делает нечто трудно представимое. Он пронзает цитатами (из Куллэ?) практически все тело стиха, делая чтение неудобным, некомфортным, провокативным:
Ex Taurica semper aliquid novi.
Biberius Caldius MERO *
Экс Таврика сэмпер аликвид нови.
Когда шандарахнет, я всюду найду
фрагменты. "Раппорт о божественном Слове
навеки срифмует елду и звезду".
Приблизилось к вечности всё, что взорвалось
и выпало светом, текущим с небес.
"К с лингам, а не с лингву, к не с глоссу, но с фаллос
размерам стремится сверхновая S".
То может быть степь. Там цветет недотрога
и суслики прячут за щеку слова:
о для по низинам бродившего Бога
шумевшейся песне забыла трава.
Не надо, ребята, о песне. Дриада
стрекочет, и ладно. Забудь. "На из в высь
безбогую вечно глядящего сада
плетущейся нищенке – небо". Уймись.
Я чудное помню: в конце будет Слово,
и будет оно, словно Бог – у Себя.
Смотрите! Как деус экс махина, снова
становится собственным имя "судьба"7». .
Так выглядит это стихотворение. А вот что получилось при вольном переводе его смысла: Из Крыма – все новое, когда наступит Конец Света (или конец СССР, если обратить внимание на слово «навеки», словно бы взятое из гимна), я соберу отрывки стихотворения, касающегося Логоса, в котором фаллос и звезда рифмуются, а сверхновая звезда стремится к размерам мужского полового органа, вместо того, чтобы быть связанной с речью. Возможно, это будет происходить в степи, где живет девственница/Персефона(?), а суслики молчат о том, что трава забыла о песне Гермеса/Диониса/Орфея. Об этой песне не стоит говорить. [Блаженны нищие духом], но небеса, в которые они попадут, лишены богов. Я – поэт, помнящий, что в конце тоже будет Слово, принадлежащее Богу (здесь объединяются идеи Начала и Конца Света), но Бог этот появляется неожиданно и, античный по своей природе, позволяет мне обрести свою судьбу.
Признаемся, у нас был некоторый, хотя и небольшой, опыт перевода латинских стихов. Но, честно говоря, порой Овидия понять было легче, чем Игоря Сида.
Но если бы дело было только в трудности расшифровки стихотворной семантики. На самом деле, проблема здесь гораздо глубже. Закавыченные автором строки: "Раппорт о божественном Слове/навеки срифмует елду и звезду", "К с лингам, а не с лингву, к не с глоссу, но с фаллос / размерам стремится сверхновая S", "На из в высь/ безбогую вечно глядящего сада/ плетущейся нищенке – небо" словно бы взяты из некоего, неизвестного нам, текста. Возможно, из Виктора Куллэ, что выглядит достаточно убедительно, особенно, если вспомнить, что стихотворение посвящено ему, а в одном из своих лучших эссе И. Сид упоминает строку данного автора «и хуй стоял, как суслик на меже», называя ее ностальгической. Однако, в известных нам стихотворениях петербургского поэта такой строки не обнаруживается. А тот факт, что суслики упоминаются как в стихотворении «Экс Таврика сэмпер аликвид нови…», посвященном Виктору Куллэ, так и в строке, ему приписываемой, заслуживает внимание. Известно, что не только кандидатская диссертация Виктора Куллэ, но и его многочисленные размышления, связаны с творчеством другого питерского поэта – Иосифа Бродского. У которого, как раз и можно найти этого суслика, стоящего на меже.
Осенний крик ястреба
Северозападный ветер его поднимает над
сизой, лиловой, пунцовой, алой
долиной Коннектикута. Он уже
не видит лакомый променад
курицы по двору обветшалой
фермы, суслика на меже…
Так суслик превращается в ястреба, а ястреб в летающий фаллос, неизвестные строки Куллэ находят своего автора, а мы не перестаем удивляться мистификациям культуртрегеров. В свое время Волошин также придумывал Черубину, как Сид делает из мягкого и задумчивого поэта эротомана.
Другое стихотворение Сида – из сборника стихов «Полуостров» одноименной поэтической группы, куда входит сам Сид, Мария Максимова, Николай Звягинцев, Андрей Поляков и Михаил Лаптев, чью память Андрей Урицкий и Игорь Сид сохраняют в специально созданном для стихов поэта ЖЖ – называется «Апокриф».
Уже в заголовке мы видим интерес к малой традиции, доступной зачастую по гностическим апокрифам. Общее определение предваряет стихи Сида в этом сборнике: «Без него не было бы “Полуострова”. Человек с лёгкой походкой, редко читающий свои стихи. Поэт, художник, культуролог. ЗЕМЛЯ8». » Казалось бы, что означает здесь «земля»? То, что Сид живет на Земле? Рядом с определениями, данными другим участникам творческой группы, стоят следующие слова: Мария Максимова – эфир, Николай Звягинцев – воздух, Андрей Поляков – вода и Михаил Лаптев – огонь. То есть каждый из поэтов отожествляется с определенной стихией. Правда, не до конца понятно, чем эфир отличается от воздуха, но это уже – дело поэтическое. А земля интересна тем, что еще К.-Г. Юнг упоминал ее в своем трактате, посвященном алхимии: «...в интерпретации хаггады его имя выводится из слова адамах, земля...9». ». Имеется в виду, естественно, имя Адама. Юнг так же приводит одну из английских загадок XIV века, восходящую к англосаксонскому «Диалогу между Сатурном и Соломоном». Она звучит так: «Вопрос магистра из Оксфорда его ученику: Из чего был создан Адам? – Из восьми вещей: первая – земля, вторая – огонь, третья – ветер, четвертая – туман, пятая – воздух, при помощи которого он может говорить и думать, шестая – роса, которой он потеет, седьмая – вода, которую он жаждет, восьмая – соль, благодаря которой слезы Адама солоны...»
Земля Адама-Сида – это полуостров Крым, воссоздаваемый в мистическом смысле поэтами-участниками группы «Полуостров» как первоэлементами в эмпедокловом смысле этого слова. А вот и стихотворение «Апокриф», с посвящением Андрею Полякову:
Оглянусь: за спиной разливается свет.
То ловец человеков выходит на след.
Но не я – человек, слава Богу.
Моё имя завёрнуто в череп коня,
но идущий за мною сильнее меня.
Только дудки! и не шелохнётся стерня,
когда я уступаю дорогу.
Я свиваюсь в клубок: бы не видеть, как тот
ОТКРЫВАЕТ ГЛАЗА – так варан привстаёт,
чтобы дротиком кануть вперёд.
Бы не шизым орлом, бы не волком кружа
сирым полю по русскому: пришлый ходжя –
не хозяин магнитному полю…
Как объяснить это стихотворение, как его интерпретировать? Это – история о смерти вещего Олега от укуса змеи, выползшей из черепа его любимого коня, написанная с точки зрения змеи? Или «Слово о полку Игореве, Игоря сына Святославля, внука Ольгова» – с точки зрения варана и хазарина? Ведь далее идет:
Но, разумный хазарин, я прячу себя
в лошадиных костях.
Наш культурологический метод не дает ответа. Но стоит отметить, что в этом – изысканно написанном стихотворении есть несколько потрясающих образов. Например, лирический герой призывает сам себя:
…Вглядись в карамболь:
будь орлом, сирым волком, вараном,
будь Тристаном!
То есть, традиционная триада зверей, увязанных с разными сферами Мирового Древа, упомянутых, в частности, в «Слове о полку...», а именно – белка, серый волк и сизый орел, превращаются у И.Сида в орла, волка, варана и Тристана изо льда.
Тристан, возлюбленный Изольды, чье имя связано с нею неразрывно, становится из Изольды сделанным, приобретает качества той женщины, с которой навеки разделен мечом. Так Ева стала женой Адама, будучи в данном смысле – ребровой.
В малой традиции есть такой устойчивый сюжет: молодой человек – инициант, знакомясь более или менее тесно со жрицей, попадает через ее телесность в инициационное пространство, открывающееся перед ним как новый, неизведанный мир. Женщина как пространство инициации – это уже проработанный топос, явленный нам, к примеру, в текстах английского писателя Джона Фаулза. Но женщина как материал, из которого сделан герой – это оригинальное озарение Игоря Сида.
А обращено стихотворение к «ловцу человеков». В малотрадиционном смысле – это Симон Маг. Хотя, конечно, апостолы Петр и Андрей, согласно Евангелиям, были рыбаками, и именно им Иисус сказал: “Идите за Мною, и Я сделаю, что вы будете ловцами человеков” (Мк. 1.17). Но в одном апокрифе между апостолом Петром и императором Нероном разворачивается спор о принадлежности Симона Мага к иудаизму:
НЕРОН: Как? И Симон обрезан?
ПЕТР: Не мог бы иначе он улавливать души, если б себя за иудея не выдавал…12».
Морская тематика пронизывает насквозь стихотворение Игоря Сида. Так, неожиданно появляется карбас, уходящий в кругосветное путешествие. Но Карбас этот – Ноев.
Представая в виде Иоанна Крестителя, лирический герой, словно бы озвучивая извечный вопрос как украинцев-«малороссов», так и малотрадиционалистов, возглашает:
То идущий за мною идёт по ножу.
Уступая дорогу, я молча спрошу –
к т о любимец богов, и когда нам
повезёт?
Стихотворение оканчивается на некоторой неотчетливой, неопределенной ноте. Вроде бы и ловец человеков есть, но человек не стоит на ногах, поскольку, вероятно, пьян. Или укушен змеей. Укус змеи, оказавшийся для Олега смертельным, напоминает о не менее хрестоматийной смерти Эвридики - сюжете, часто используемого в литературе малой традиции европейской культуры.
Так, Максимилиан Волошин, устраивая своеобразный хэппенинг, возил еще совсем молодую Марину Цветаеву на лодке, управляемой турками-контрабандистами, к месту предполагаемого входа в Аид, которым, якобы, воспользовался Орфей, спускаясь в царство мертвых. Этому эпизоду, благодаря которому Цветаева окончательно осознает себя причастной мифу об Орфее и Эвридике, посвящены наполненные лиризмом строки ее эссе «Живое о живом».
С Коктебелем, расположенным на полуострове Крым, вместе с тем оказываются связаны идеи и представления малой традиции, относящиеся к островам. Так, Джон Фаулз в романе «Маг» рассказывает сказку о принце и волшебнике13». , суть которой такова: жил-был принц, который верил во все вещи на свете, кроме трех. Он не верил в принцесс, острова и Бога. Его отец говорил, что эти три вещи не существуют, кроме того, он никогда их не видел. Но однажды принц попал в другую страну. Там он увидел множество островов, на которых обитали странные и удивительные создания, которые он не мог назвать. К нему подошел некто, представившийся Богом, и сказал, что принц действительно видит перед собой острова, а на них – настоящих принцесс. Тогда принц вернулся домой и рассказал про то, что увидел своему отцу. Отец назвал «Бога» волшебником. Когда принц снова повстречал Бога, тот парировал: в государстве твоего отца есть много островов и принцесс, но твой отец-волшебник скрывает их от тебя. В конце концов, принц, узнавший от отца, что и он, и «Бог» –волшебники, а кроме магии нигде в мире нет правды, захотел самоубиться, но увидел Смерть, вызванную отцом, и передумал. Тогда отец сказал принцу: «Ты тоже становишься волшебником»14». .
Марина Цветаева пишет о Волошине: «Сказка была у него на всякий случай жизни, сказкой он отвечал на любой вопрос. Вот одна, на какой-то – мой: Жил-был юноша, царский сын. У него был воспитатель, который, полагая, что все зло в мире от женщины, решил ему не показывать ни одной до его совершеннолетия. («Ты, конечно, знаешь, Марина, что на Афоне нет ни одного животного женского пола, одни самцы.») И вот в день его шестнадцатилетия воспитатель, взяв его за руку повел его по залам дворца, где были собраны все чудеса мира. В одной зале – все драгоценные ткани, в другой – все оружие, в третьей – все музыкальные инструменты, в четвертой - все драгоценные ткани, в пятой, в шестой (ехидно) – и так до тридцатой – все изречения мудрецов в пергаментных свитках, а в тридцать первой – все редкостные растения и, наконец, в каком-то сотом зале сидела женщина. «А это что?» - спросил царский сын своего воспитателя. «А это, - ответил воспитатель, - злые демоны, которые губят людей». Осмотрев весь дворец со всеми его чудесами, к концу седьмого дня воспитатель спросил у юноши: «Так что же тебе, сын мой, из всего виденного больше всего понравилось? – А конечно, те злые демоны, которые губят людей!15».
Как мы видим, общее в этих сказках следующее: благородный молодой человек для того, чтобы пройти инициацию должен поверить в то, что женщины существуют, или проявить к ним свой интерес, несмотря на противодействие отца-наставника. Острова, к которым Фаулз относится с особым пиететом (недаром в романе греческий остров выбирается в качестве места проведения инициаций) и Святая гора Афон – это сакральные пространства одного порядка. Сами сказки, возможно, имеют какой-то неизвестный нам ритуальный смысл, недаром Цветаева в том же эссе пишет: «…из этого заключаю, что он был посвященный. Эта его сущность, действительно зарыта вместе с ним. И может быть, когда-нибудь там, на коктебельской горе, где он лежит, еще окажется – неизвестно кем положенная – мантия розенкрейцеров16».
О розенкрейцерах и принадлежности Волошина к теософии Цветаева пишет на одной странице: «Макс …был гетеянцем, и здесь, я думаю, мост к его штейнерианству, самой тайной его области…17». » Как отмечает Е. Глухова, в статье, касающейся символистов и розенкрейцерства: «Вопрос о происхождении антропософии Штайнера как самостоятельного учения сам по себе достаточно сложен. При всей видимой зависимости и безусловной преемственности от теософии Блаватской, очевидно, что существовал и некий иной источник, питавший и формировавший оккультную философию Штайнеровской школы: розенкрейцерство. Философия розенкрейцеровского братства сложна и в достаточной мере запутана; например, из штайнеровских лекций следует, что ее комплекс – это синтез восточных учений и христианского миропонимания и тот особый гнозис, который учение Р.К. получило, по некоторым предположениям, в наследство от гностических сект первых веков христианства; розенкрейцеровский путь самопознания восходит к традиции древнегреческий мистерий (nosce te ipsum) – и связан с элевзинскими и орфическими мистериями18»
Возможно, Волошин рассказывал Цветаевой свою сказку, имея в виду некий мистический сюжет, к которому так же восходит и сказка Фаулза? Эти сказки могут иметь какое-то отношение к орфическим мистериям, розенкрейцерам или Штайнеру. А может быть, они связаны с легендами о Святом Граале? Например, в книге теософа Рудольфа Майера «В пространстве – время здесь… История Грааля» мы читаем: «Роман Кретьена, к которому мы сейчас обращаемся, являет восходящую последовательность чистых образов в поистине неискаженном виде.
Ранним вешним утром Персеваль, которого мать со всем тщанием оберегала от знакомства с рыцарством (ибо его отец и два брата поплатились за это жизнью), неожиданно встречает пятерых рыцарей, они выходят ему навстречу из леса, и их доспехи сверкают в солнечных лучах. Персеваль поражен; они кажутся ему небесными существами. Должно быть, это ангелы, те «прекраснейшие на свете существа», о которых ему так часто рассказывала мать. И самый величественный среди них не иначе, как сам Господь Бог… Словно ангельское откровение находит путь к душе молодого человека его жизненное призвание… Мать дает ему в дорогу добрые напутствия, касающиеся прежде всего обхождения с женщинами и посещения церквей19»
Неизвестные, несуществующие, опасные существа, оказывающиеся самыми желанными и прекрасными. Молодой человек, который получает знание, несмотря на запреты. Мать, отец, воспитатель, охраняющие знатного юношу от его судьбы, и тем самым подталкивающие его к ней. Герою «Мага» Джона Фаулза – Николасу Эрфе – сказка о принце дается незадолго до конца книги, незадолго до того, как он поймет, что прошел инициацию и обретет свою истинную возлюбленную. Цветаева из всех сказок Волошина рассказывает только эту одну. Она хочет дать понять читателю, что «принц Максимилиан20 считал ее Персевалем – юношей, отправляющимся в путь за Святым Граалем, и это лежало в русле теософских представлений о вхождении молодого человека в мир духовного.
Сам о себе Волошин пишет следующее: «Родился я в Киеве и корнями рода связан с Украиной. Мое родовое имя Кириенко-Волошин, и идет оно из Запорожья. Я знаю из Костомарова, что в XVI веке был на Украине слепой бандурист Матвей Волошин, с которого с живого была содрана кожа поляками за политические песни…» В.П. Купченко дает сноску и поясняет: «Костомаров Николай Иванович (1817–1885) – историк; упоминаний о Матвее Волошине в его трудах пока не обнаружено».
Как это высказывание Волошина, так и комментарий к нему публикатора в высшей степени примечательны. Поиск упоминаний о Матвее Волошине в трудах Костомарова – напрасный труд. Поскольку их там заведомо не обретается. Волошин имел в виду совершенно иное. Он сообщает «своему» читателю, адекватному той мифологии, в которой творил Волошин, что он – потомок сатира Марсия, а ссылки на Костомарова лишь форма подмигивания посвященным. Как известно, сатир, входивший в свиту Кибелы, случайно нашел флейту, проклятую Афиной. И стал играть такие мелодии, которые заставили Аполлона выйти с ним на состязание. Музы не могли разрешить спор двух музыкантов, но Аполлон поставил условие: перевернуть инструменты и одновременно петь, играя. Марсий не смог этого сделать, за что и был казнен. Формально он проиграл. Сочиняя в 20-е годы свою биографию, Волошин не мог не думать о том, что находится среди проигравших. И себя он тоже причисляет к одному «из тех фавнов или кентавров, которые приходили в пустыню к святому Иерониму21» в 4 в. н.э. Он - часть старого мира, побежденного в нечестном бою. В этом была его человеческая трагедия.
Но как мастерски он шутит: «полгода, проведенные в пустыне с караваном верблюдов, были решающим моментом моей духовной жизни. Здесь я почувствовал Азию, Восток, древность, относительность европейской культуры...22». То есть прямым текстом заявляет: «Я был среди тех, кто полгода вместе с царицей Савской шли по пустыне к Соломону». Дальше в автобиографии Волошин пишет о том, что его поэтический символ веры содержится в стихотворении «Подмастерье». Он обходит миф о о Хираме со всех сторон, он уже не намекает, а утверждает, утверждает миф как вполне реальную часть автобиографии, в которой, казалось бы, совсем нет места для фавнов и храмов Соломона23». Цветаева подхватывает его иронию, заставляя мать Волошина подписываться в церковно-приходской книге как неутешная вдова Кириенко–Волошина, из чего непосредственно вытекает, что Волошин – масон, т.е «сын вдовы».
Ключевое для понимания всего творчества Максимилиана Волошина стихотворение «Подмастерье» было написано 24 июня 1917 в Коктебеле. На дату следует обратить внимание, поскольку Волошин указывает здесь значимый для представителей малой традиции день летнего солнцестояния. Посвящено стихотворение Ю.Ф. Львовой теософу, пианистке и композитору, жившей в том году в Коктебеле.
Ты будешь Странником
По вещим перепутьям Срединной Азии
И западных морей,
Чтоб разум свой ожечь в плавильных горнах знанья,
Чтоб испытать сыновность и сиротство,
И немоту отверженной земли.
Душа твоя пройдет сквозь пытку и крещенье
Страстною влагою…
Когда же ты поймешь,
Что ты не сын Земли,
Но путник по вселенным,
Что Солнца и Созвездья возникали
И гибли внутри тебя…
Тогда лишь
Ты станешь Мастером.
То есть путь от подмастерья к мастеру лежит через пустыни (Средняя Азия) и моря, через пытку и крещенье страстной влагой, через обжиг в плавильном горне. Не вода, огонь и медные трубы, а два пути алхимии – сухой и влажный, судя по всему, указаны в это стихотворении, признававшемся современниками в качестве теософского произведения. Сыновность и сиротство, данное в названии масонов «дети вдовы», также обыгрываются в стихотворении «Подмастерье».
Тема странничества (странник здесь понимается как Каин24». ) и отверженности звучит и в одном из самых известных венков сонетов Волошина Corona Astralis (Звездная корона):
Грааль скорбей несем по миру мы,
- Изгнанники, скитальцы и поэты!
...Кто жаждал быть, но стать ничем не смог...
У птиц - гнездо, у зверя - темный лог,
А посох - нам и нищенства заветы...
Здесь следует обратить внимание на то, что поэты оказываются несущими три вещи – посох, Грааль скорбей и заветы нищенства. В логике текста, принадлежащего к малой традиции европейской культуры, здесь идет речь о синкретической неразрывности основных топосов, а именно о соединении идеи Грааля и Ковчега Завета, сопровождаемого отсылкой к Моисею через идею скитания, образ посоха и мотив изгнания-исхода. Но куда должны прийти изгнанники-поэты, несущие свой Грааль?
На этот вопрос ответ содержится, пожалуй, в стихотворении Максимилиана Волошина, обращенном к К. Бальмонту:
Мы в тюрьме изведанных пространств...
Старый мир давно стал духу тесен…
Зная, как торопит твой отъезд
Трижды-древняя Океания…
Ты уж спал на мелях Атлантиды.
А теперь тебе же суждены
Лемурии огненной и древней
Наисокровеннейшие сны.
Не столетий беглый хоровод —
Пред тобой стена тысячелетий
Из-за океана восстает:
"Эллины, вы перед нами дети..." —
Говорил Солону древний жрец.
Но меж нас слова забыты эти...25».
Последняя строфа нуждается в прояснении. Это практически дословная цитата из рассказа Платона об Атлантиде26, в котором речь идет о том, как знаменитый афинский законодатель Солон жил в Египте и, общаясь со жрецами, узнал об Атлантиде, настолько потрясшей его воображение, что он даже хотел написать произведение, которое могло бы затмить как «Одиссею», так и «Илиаду», но не сделал этого из-за сильной занятости и недостатка времени. Океания, Лемурия, Атлантида – названия первого, по мнению многих мистиков, очага цивилизации, располагавшегося на острове, затонувшем настолько внезапно, что лишь немногие его жители смогли спастись, затем рассевшись по свету. Атлантиду пытались найти многие, но суть дела заключается в том, что Максимилиан Волошин ее, судя по всему, сам для себя нашел. Атлантидой он сделал пустынные пляжи Коктебеля, странные горы с профилями поэтов, остывшие вулканы, дикую степь. Рукотворная Атлантида Волошина не менее реальна, чем литературная Атлантида Платона.
И реальность этой стране поэтов, художников и ученых, раю электов, придавали гости М. Волошина. Возможно, примерно теми же соображениями руководствовался и Игорь Сид, организуя Боспорские форумы в Крыму – с их многочисленными акциями, хепенингами, мистическими ритуалами. И характерно, что деятельность Крымского клуба и И.Сида постепенно начала тендировать в сторону острова Мадагаскар – обители самых настоящих лемуров, то есть, в каком-то смысле, Лемурии. Вот что об этом говорит Сид:
«Ещё через год откроем на Мадагаскаре международную Поэтическую Академию. Точнее, возродим: в дравидской мифологии говорится о такой академии, основанной на материке Лемурия. А Лемурия, прародина приматов, реально существовала, и Мадагаскар – главный её осколок. Там сохранилась мощная поэтическая традиция. Состязания стихотворцев, импровизации на заданную тему ритуальных речей "кабари"27».
Русская культура, тесно связанная с континентальными обстоятельствами – суровой зимой, плохой погодой, длинными и долгими путешествиями, порой требует выхода к морю, рождающему новое качество. Вся малая традиция европейской культуры, актуализировавшаяся во второй половине ХХ века и ставшая достоянием масс, по сути дела, сформирована побережьем. На побережье тянет и деятелей русской культуры, жаждущих новых идей, вдохновения, озарения, сатори. Так море становится тем Солярисом, который способен рождать невиданные образы, скрытые в глубине человеческой души.
................................
1. Волошин М. Пустыня. // Волошин М. Стихотворения и поэмы. Санкт-Петербург, 1995. С. 69.
2. Там же.
3. Волошин М. Пустыня. // Волошин М. Стихотворения и поэмы. Санкт-Петербург, 1995. С. 70.
4. Там же.
5. Яковенко И.Г. Большая и малая традиции европейской культуры: к постановке проблемы. Статья I. ОНС №4, 2005. С. 93.
6. Волошин М. Автобиография // Воспоминания о Максимилиане Волошине. М., 1990. С. 39.
7. Крымский клуб: глоссарий и персоналии.
8. Сид И. Экс Таврика сэмпер аликвид нови…// "ГФ - Новая литературная газета". М., 1994. Вып.2. С.5.
/ "Боспорский Форум современной культуры": Специальный выпуск.
9. Звягинцев Н. Аннотация. // Полуостров. Сборник стихов. М.: “АРГО-РИСК”, 1997. [Электронный ресурс] http://www.liter.net/=/POLUOSTROV/book1/Sid.html (24.02.2007).
10. Gruenbaum. Jüdisch-deutsche Crestomatie, S. 180. Цит. по Юнг К.Г. Mysterium Coniunctionis. Таинство воссоединения. Пер. А.А. Спектор. Мн.: Харвест, 2003. С.388.
11. Юнг К.Г. Указ. соч. С.371.
12. Страсти апостолов Петра и Павла (большие) // [Электронный ресурс] Русская апокрифическая студия // http://apokrif.fullweb.ru/apocryph1/petropavel2.shtml (15.02.2007)
13. В русском переводе она называется «Принц и кудесник».
15. См. Фаулз Дж. Волхв. М.: АСТ, 2004. С. 590-592.
16. Цветаева Марина. Живое о живом. / Цветаева Марина. Воспоминания о современниках. Дневниковая проза. М.: Эллис Лак, 1994. С.208-209.
17. Там же. С.214.
18. Там же.
19. Глухова Е. Розенкрейцерская мифологема в символистской среде
20. Майер Р. В пространстве – время здесь…История Грааля. М: «Энигма», 1997. Сс.105-107.
21. Герой сказки Ф. Соллогуба «Благоухающее имя». Книга сказок. М.: 1905.
22. Волошин М. «Жизнь — бесконечное познанье»; Стихотворения и поэмы. Проза. Воспоминания современников. Посвящения / Сост., подгот. текстов, вступ. ст., краткая биохроника, комм. В.П.Купченко. — М.: Педагогика-Пресс, 1995. — 576 с: илл..
23. Там же.
Сведения о Волошине есть в словаре «Русское масонство». С.196.
24. Купченко В.П. Примечания. //Волошин М. Стихотворения и поэмы. Санкт-Петербург, 1995. С.603.
25. Волошин М. Напутствие Бальмонту // Волошин М. Стихотворения и поэмы. Санкт-Петербург, 1995. С.179.
26. См. Платон. Соч. в 3 тт. М.: «Мысль», 1971, т.3, с. 547-560.
27. Костюков Л. На берегу мирового симулякра. Представление Игоря Сида
писателем Леонидом Костюковым. //Иностранец, N17, 22 мая 2001. С. 5.
*Из Крыма всегда что-нибудь новое.
(Биберий Кальдий МЕРОН)