Рефлект...куадусешщт #27
Ольга ЛИВШИНА. THAT LANGUAGE, WITHOUT TRANSLATION
Автор визуальной работы - Liudmila Dakhova.
ИЗ РУССКО-АНГЛИЙСКИХ СТИХОВ
***
Утром здание, где её любовник работает, как бы в гриппе.
Дрожит, хочет выйти из контура и не может. Так в скрипе
и стоне вихляется лодочка на приколе, на водной сыпи.
Дорогая начинка здания ночевала всю ночку там,
где золотая тучка имела отношения с мотыльком.
И был им добрейший уитмен. И божественный андрогин.
Проходя мимо, она накрывает блочный кубик в мыслях
черепичной кровлей. Огоньки сигарет маячат в окнах.
Оно -здание со-; верно, чувствует близость, запах.
Не убивай же свой миф, подруга, не глазей на сиделок,
так общно молчащих во дворике, что и чирк зажигалок
громче «ж-ж-ж» твоего желания и плеска мужерусалок.
Не представляй, как бойфренд, точно белая рыбка
в халате своем, утешает страшную или вяжет руки,
скользя по смеси из доброты, отвращения и рутинки,
не думай, что тот, с кем ты не живешь, почти живет здесь.
Миф, пожирая реальность, выживает, не пересекаясь
с ней. Одиноко и сладостно. Так что заставить
себя надо всего ничего – пройти быстро мимо больницы
в голову, где болезнь уже колотится, колосится,
а то ль ещё будет, если сейчас остановиться.
***
и раствориться совсем в слезах
теплом сладковатой солью
любопытным моллюском выползти из-под захламленной жизни
будто не видит друг как ты остаёшься
на плечах и кистях его рук чуть чужих и озябших
и папа и мама как будто не видят как ты стоял рядом
паспортный проходя контроль и ушёл во внезапный полет
и любовник что ль не узнает сквозь слезы тебя дружок
унося тебя на ресницах
отпечатки в глазах распахнувшихся в нежных дверях
как бессмысленно пытаетесь вы забрать не свою влагу
как упорно мерцаете «мы – единственный выход»
отпечатки в глазах вы храните мои опечатки
и поэтому в вас маленькие уходишь не насовсем
а как в запах стирки
что не стирает пятна а просто дышит рядом
многолетний нечёткий как смертность сама и
как наши колечки объятий
Моя радость [mo YAH RAH dost]: sweetheart; literally, “my joy”
(Russian)
I can’t picture you, sometime lover.
You fold into memory with such skill and grace
that I suspect it is what takes place
between grownups. Well, these are child words:
моя радость, a lantern on some other life,
I still feel your sudden warmth.
I still sense a buzz of language
from the tiny seed that you planted.
I want you in ridiculous Russian,
I want you, dressed only in that little expression,
which you made so sparklingly literal,
and which is just soundsplash to you.
Moh, yah, rah: these are grunts or wailings –
like the sounds of what your desire was.
We are even: we made for each other
that language | without translation.
In memory of Oskar Gershman
Глухо [GLOO: ho]: deafly; quietly; imperviously
(Russian)
Dreaming when I was twelve:
ГЛУХО – that I was chased,
ГЛУХО – that I disappeared
into a turgid earth
from which no life could arise –
.Then waking up in mute bliss
at the dacha next to my mother,
as the sunshine glanced in the mirror
and the mirror showed us my grandfather’s garden:
peach trees, berries and cucumbers on the vine,
and all of this can be mine –
. It’s only a sudden memory:
my mind speaks to me stubbornly
of waking up in sunny San Diego
or a well-appointed room in Princeton:
days strong like diamonds,
delight with no past and no contrast.
. All our days spent in life, liberty,
and the pursuit of forgetfulness;
cleansed, sanitized of death
and illness, they are not welcome,
and we told them not to be here –
for the time being – ГЛУХО –
***
chocolate hurts and hope hurts more still
heartache and yeast infections come from lust
and when at night I chance to glance at stars
they prick with their fine print like morning news
as for “I love you” I keep that for friends
since mom and lovers always misconstrue
and when I go to sleep I say “miss you”
just to myself – in sum, that’s what I missed
Поездка
Я сижу у окна, я помыл посуду,
Я был счастлив здесь и уже не буду.
Иосиф Бродский
Я иду себе по улице I walk I walk
Я умею много разного and all of it useless
I was happy here once was a stranger more than twicе
And I now look and feel very close to по-русски
На Тверской ай бай Стардог я пройдусь тудэй-сюдэй
Наблюдая как английский точно яркая маска
Облезает обнажая широченный наш совок:
Deferential, glad to be of use, never ridiculous
Занавесочки за окнами гаснут и змеится на месте старого тела новое – atoms fade away and new ones appear – here – in my courtyard (we played hopscotch in the evening) – there was a certain statue then one day (1992) the Lenin was decapitated and pigeons pooped on the inappropriate stub – but we emigrated anyway – years later I come back and there was a doll-sized, purple-green Георгий Победоносец sitting where Lenin’s head once was and little heart-shaped rocks defined the flower bed – and now again a stub – I come up the staircase with my fiance and discover my room has grown very маленькая –
I set out to find my place. Here I аm, then: in a maze.
Мinotaur is flying Delta. Will this ever be over?
Kindly drop me off right there – Чистопрудный мой бульвар.
Тут немного поживу я в шалаше из сна и слова.
А Russian Émigré Draws a Map оn a Map
Ты купи мне дешёвую карту
Помести в Пеньяскитос Одессу
Мы будем жить долго и счастливо
Мы уже дома
как утверждает Хари в «Солярисе»
Аккуратно фломастером тут зачеркни
Николаев (Сидней) Черноморка (Пауэй)
а рядом Ивано-Франковск (Iвано-Франкивськ)
Сотри мой хороший мне оба акцента
как след oт помады двойной
В густом полуморе с пушистой горой –
в задумчиво-синем – забывчивый парус
Ну как не противно! – На месте Румынии.
И все же мы кликнем тихонько-призывно:
Сезам! – исправляя неровные линии
в ладонях своих на чужих натыкаясь
Эти политкорректные аборигенские все на одно
лицо – гейские гойские геоподробности
мы вырвем как зубы ненужной нам мудрости
и
будем как солнце – оно
лучится в ежедневном хеппенинге с лучком и морквой
Оттепельно идеальные перестроечно перелицованные
Имеем же право мы чёрт побери
Жить долго и счастливо
И не умереть в один день
С любимым городом
Пеньяскитос Пауэй Сидней
***
В моменты ревности что-то малое хочется
подержать на руке. Вот орешек. На улице
вылили лужу светa; город купается, Боже
апплодирует нашим сбоям; им обоим, похоже,
уютно. Я погляжу на ладошку. Не буду слушать,
как напевают ангелы в Блумингдейле, ангелы в Гуччи,
что нужно простить и любимого, и себя-любимую
запросто, за то, что любой живёт не в мире, a мимо,
что планеты легко выстраиваются на парад,
слетают на плечи, слипаются в ведёрко спелых
шариков, хвастовство. Я не хочу прощать
энного дяденьку, не буду искать себе отговорок,
моя рука занята малым, узорчатым, гнутым,
и нет в ней места Юпитеру с Ио, Европой, Каллистой,
и нет места огромной чужой руке.
***
Жалоба любимому
Но страшно мне: изменишь облик ты…
А.Б.
С тобой, одною настоящей…
В.Г.
Зачем она так чудно пахнет
В снах
Ну зачем же так
Зачем не постыдным: достойным,
Доступным, свободным. Свободным?
Вот год постарел. Вот мечта
Уже не моя, а наша,
И пахнет бьющимся сердцем,
Пульсом: «я тут, я тут»
Вот она – кто? – похожа
на меня лицом, а на нашу
любовь – двоетелым криком бесполым
Но крутятся длинные пряди
вокруг тонкого, странного пальца,
и время проходит орбитой
Что ты! Хочу мой мальчик
Запиши ей наш телефончик
Забери-ка мой разум на ночь
Давай обратим всё в реальность
Плоскую как страница –
В жизни почти всё фальшивка
Видно надо и это
Пережить чтобы остался
Ты мой один настоящий