Рефлект...куадусешщт #27
МЕРЧЕ (Каринэ Арутюнова). ПЕПЕЛ КРАСНОЙ КОРОВЫ
Автор визуальной работы - Merche
Ляля и Бенджамен
На золотом крыльце сидели...
Царь, Царевич,
Король, Королевич...
Душным августовским вечером я долго стою у окна;
наш двор похож на амфитеатр, - кирпично-желтые домишки, наползающие друг на друга, с продавленными кособокими ступеньками, маленькими окнами, распахнутыми в южную ночь, - с ветхими балконами, увешанными пестрым бельем; с мелькающими там и сям ленивыми разомлевшими кошками, - от цветных стеклышек калейдоскопа рябит в глазах, - уже темнеет, а в дом идти не хочется;
вот-вот начнется самое интересное, что именно, я и сама толком не пойму, но это ощущение сказочного действа и по сей день не покидает меня, - жаль оказаться не там, и не с теми, жаль упустить момент и проворонить ту самую минуту, когда случается невосполнимо важное, - сморгнешь, зазеваешься, и момент упущен, - вот и сейчас, вздрогнув, я понимаю, - ОНО уже началось, - ракетой взмывает в небо и распадается на сиреневые синкопы, - это потом, много позже, я узнаю слово – джаз, и с легкостью буду произносить имена, - чуть сипловатый и одинокий звук зависает над крышами домов... и тянется... так бесконечно-сладко... так неизъяснимо...
Бенджамен отчаянно некрасив, - длинный как жердь, с лошадиным лицом и несуразными руками, веснушчатый и краснокожий, в мешковатых немодных брюках и и вечно невпопад застегнутой рубахе..
Я не помню, когда он впервые появился в нашем дворе, но помню этот звук, сумеречный, дрожащий, и горбоносый профиль в окошке, и ощущение праздника, - да, вечер, да, август, - да, крупные звезды в южном небе, - да, ничего упоительней я в жизни не слыхала ...
***************
Наш двор похож на амфитеатр;
по вечерам загораются огни, на подмостках жестикулируют и громко переговариваюся актеры, - баба Тоня, затянув платок потуже быстро-быстро лузгает малюсенькие черные семечки и сплевывет под ноги шелуху, ее острые глазки впиваются в любой движущийся силуэт;
баба Тоня свое отгуляла, и теперь шевелит пальцами ног в разношенных"балетках", - она поджидает "подружек", - в таких же балетках и платках, и если через полчасика со стороны улицы не появится тоненькая фигурка в символической юбчонке, если через полчаса не замрет взвившийся в небо острый звук, и не погаснет свет в окошке Бенджамена, - вечер будет безнадежно испорчен..
Ляля – так зовут тоненькую девушку с нотной папкой – издалека кажется совсем девочкой, с собранными в конский хвост легкими волосами; она появляется точно в срок, и баба Тоня, баба Надя и тетя Шура, а также прибившаяся к стае хромая Поля, удовлетворенно хмыкают и переглядываются..
- Бесстыжая...каждый день..и что она в нем нашла..алкаш..неудачник..только и знай – в дудку дудеть.. а юбка, юбка - еще бы голая пришла..стыда нет..совести..
Сверху мне видны их головы в разноцветных платках, - они раскачиваются плавно и кивают, а голоса шуршат как наждачная бумага.
Конечно, я слышу все или почти все, - часть звуков тонет во влажной духоте, но сердце мое замирает от странного щемящего чувства, - я молча всматриваюсь в темный квадрат окна на третьем этаже,
- труба молчит, но музыка продолжает звучать, все дрожит во мне от непонятного восторга, и слова подходящего я еще не знаю, а пока без устали рисую, конечно же, принцев и принцесс, королев и королей, в настоящих коронах, в пышных одеждах, и все короли – длинноруки и рыжеволосы, а королевы похожи на девушек в коротких юбках, а еще на прозрачных тонконогих стрекоз..
После я рисую ведьм..со скрещенными на животах руками, с пронзительными маленькими глазками и огромными жабьми ртами.
Август - мой любимый месяц, с тех самых пор, с момента моей первой любви, которая просто не могла случиться в другое время года;
моей первой безответной влюбленности в усыпанное жаркими звездами ночное небо, в погасшее окошко дома напротив, в томительные и печальные звуки, плывущие над крышами домов,
- следующий август я провела в пионерском лагере, откуда вернулась заматеревшей и вытянувшейся;
баба Тоня все так же величаво восседала на щербатой скамье, а звуки трубы звучали все реже,и девушки с нотной папкой уже не было.
Началась осень, и школа, - пришлось сменить обтрепанные шорты на тесную школьную форму..
Из школы я шла не торопясь, вдоль лотков с мороженным, гастронома с покосившейся вывеской "Живая рыба", - смакуя этот островок свободы между пыльным классом и музыкальными экзерсисами, - шлепая ранцем по ноге, часто останавливаясь у витрин. Из гастронома выходили тетки с капроновыми авоськами, из авосек выглядывали селедочные головы и хвосты, - до нашего двора оставалось несколько шагов..
И тут я вздрогнула..
На углу овощного и мастерской сапожника, вжавшись спиной в стекло телефонной будки, стояла заплаканная девушка с собранными в конский хвост волосами, а за руку ее держал Бенджамен, - его веснушчатое лицо казалось еще более длинным и некрасивым, он бормотал что-то вполголоса, и легко касался тонких плеч и волос, а девушка всхлипывала и тянулась к нему всем телом.
Так шептали они, прижимаясь друг к другу, а я оцепенело стояла напротив;
девушка была без нотной папки, - Бенджамен без трубы, но я отчетливо слышала мелодию;
сентябрьское солнце светило мне в спину, и лучи его скользили по Лялиному лицу, - мне было томительно-тревожно смотреть на них, и я не могла сдвинуться с места.
Освещенное солнцем лицо Ляли казалось совсем не таким юным, - да и Бенджамен выглядел помятым и усталым.
****************
Прошла осень, и зима, - с заклеенными наглухо форточками, затяжной ангиной и ранними сумерками, - подули колючие мартовские ветры, а к концу весны пронеслись слухи о переселении в новый дом.
Летом я подолгу стояла у распахнутого окна, вглядываясь в светящиеся окна третьего этажа, но музыки не было слышно, хотя Бенджамен изредка еще появлялся во дворе, - в последний раз я видела его сутулую спину в пузырящейся рубахе; нетвердой походкой он шел к подъезду, и вдруг поднял голову и оглянулся на наши окна.
Вряд ли он видел меня, и вряд ли помнил, но мне отчаянно хотелось броситься со всех ступенек вниз, и схватить его веснушчатую руку, и сказать, что все будет хорошо, и девушка с нотной папкой обязательно вернется, а пока он должен играть, - ну, хотя бы для того, чтобы не забыть ноты...
Хотя бы так..хотя бы так..
Пепел красной коровы
..............
..Гриша рослый не по годам, с пушком над вздернутой верхней губой и хитровато-печальными глазами.
Гриша почти взрослый, и оттого мне, козявке, разрешается виснуть на его руке, болтать глупости и дразниться.
Еще мне позволено сидеть с горящими щеками в глубине двора, под прохладным куполом старой акации и листать толстенную книжку с картинками, которую Гриша стащил у своей мамы, Ады Израильевны Рубинчик, решительной полнокровной женщины с брошью на выпуклой груди и насмешливыми, как у сына, яркими глазами.
Гриша раскрывает книгу в специально заложенных бумажками местах и водит пальцем по желтоватой бумаге.
На картинках нарисовано такое, отчего мне становится жарко и стыдно, - передо мной разворачивается печальная история homo sapiens, - с момента зачатия до рождения..и дальше..
а каких-нибудь полчаса я постигаю величайшую из тайн, такую страшную и совсем-совсем не радующую меня..
С нечетких черно-белых фотографий в разных ракурсах - женские тела, некрасивые, чем-то напоминающие черепах, беспомощно распятых на песке, - с тревожными напряженными лицами, с раздвинутыми ногами..
Ерзая под столом коленками, я хихикаю, - какие у них толстые ноги, и животы, и там, внизу, как-то безрадостно-некрасиво, просто ужас
- Чего смеешься! – и ты такая будешь, - Гриша злорадно, как мне кажется, смотрит на меня, - я? такая? – прикладываю руки к груди и вздыхаю, - нет, быть этого не может, - никогда, я не хочу, не хочу превратиться в чудовище, я не хочу дорасти до такого вот позора..
- Будешь, будешь, - Гриша косит блестящим глазом и крепко держит мою руку, - вся будешь в волосах, толстая, и здесь – будет вот так, - где-то на уровне груди Гриша делает волнообразное движение ладонью,
- нет, никогда, - онемевшими губами шепчу я, - мне хочется бежать куда-нибудь подальше от этих несчастных голых теток, - я захлопываю проклятую книжку и пытаюсь высвободить застрявшие между перекладинами стола ноги..
- будешь..будешь.. – ближе к вечеру Гришин шепот становится настойчивей и жарче, - я с тревогой ощупываю себя и почти безнадежно вздыхаю, - ох, и угораздило же родиться девочкой, - ну что стоило маме родить вместо меня мальчишку, - и тогда бы никто не посмел..
На следующий день я показываю Грише язык и скучно слоняюсь по коридору, - на улице дождь, а пан Мечислав ушел куда-то с подозрительно сияющим лицом, - в отутюженном костюме, - и такой смешной шляпе, - канотье, - за поворотом скрылась его подпрыгивающая фигурка, а еще через минут пять под дождь выбежала разодетая в пух и прах Бронислава, - осторожно переступая через лужи, по-гусиному вытягивая худую шею и подслеповато помигивая, обеими руками она крепко держит ручку распахнутого черного зонта, кажется, - еще немного, и она взлетит..
На кухне пекутся оладьи, - пахнет фаршированной куриной шейкой и вареной лапшой, - Гришина бабушка, круглолицая, с шумовкой с руке, сует в мою руку истекающий жиром кружок, - она что-то бормочет, как всегда, под нос, - старый болван, совсем спятил, - кто? – интересуюсь я скорей из вежливости, чем из любопытства, - всем известно, что Гришин дедушка, Израиль Самуилович, давно сошел с ума, - на улицу он не выходит, только иногда во двор, - растерянно помаргивая крошечными глазками, долго смотрит в небо, а потом подзывает кого-нибудь из детворы, - и, порывшись в карманах широченных порыжелых штанин, достает слипшийся гостинец, - тянучку или леденец, - в остальное время Гришин дедушка сидит в комнате, и оттуда доносится монотонное бормотание на непонятном языке.
Гришин дедушка всегда читает одну и ту же книгу, тяжелый пыльный том с золотым тиснением на корешке, вот и сейчас, - дверь тихонько приоткрылась и в полоске света показалась его всклокоченная борода..
- Садись, мейделе*, - строго блеснул он мутными стеклами очков и неожиданно улыбнувшись, больно ущипнул мою щеку, - ай, - вскрикнула я, - садись, глаза его внимательно смотрели на меня, - никакой он не сумашедший, - подумала я, и следующие часа два уже сидела не двигаясь, потому что таких сказок я не слышала ни от кого и никогда, - Иосиф и его братья, семь сытых лет и семь голодных, семь тучных коров и семь тощих, - время летело быстро, но я сидела,
- тихий голос Гришиного дедушки журчал и вливался в мои уши, - говорил он по-русски с ошибками, коверкая слова, но скорей всего, я не замечала этого...
Очнулась я на самом интересном, - пепел красной коровы, - за окном темнело, - неслышно вошла Гришина бабушка, - вытирая руки о фартук, поставила на стол блюдо с оладьями, - пепел красной коровы, - не морочи ребенку голову, Изя, - одного ты уже совсем задурил, - возьмите себе красную корову, у которой нет изъяна, и пусть ее зарежут и сожгут, и пеплом ее, растворенным в воде, пусть будет очищен всякий прикоснувшийся к трупу какого-нибудь человека или к чему-то нечистому. А кто, не очистившись, войдет в Храм, та душа истребится из среды Израиля..
- вцепившись пальцами в клеенку, я не сводила ошеломленного взгляда с поблескивающего выпуклого лба Израиля Самуиловича - глаза его казались огромными, а неряшливая рыжая борода в свете зажженной лампы переливалась огненными кольцами.
**************************
Всю ночь я металась и вскрикивала, - мне снились летающие красные коровы с бубенчиками, и рыжебородые старцы, отчаянно жестикулирующие и воздевающие худые руки к небесам, и высокие костры, и пыльный горячий ветер пустыни, а еще толстые голые женщины, похожие на гигантских черепах, - распростертые на песке, плачущие низкими голосами - мне отчаянно хотелось помочь им, но я не знала как, и от этого пробуждение мое было тревожным и горьким.
* мейделе(идиш) - девочка
Рыбный четверг
Не автобиография
..............
По четвергам Красюки жарили рыбу, - густое чадное облако расползалось по коридору, - от него пощипывало в глазах и в носу.
Запахивая лоснящиеся отвороты халата – бумазейного, в цветочках, на неподъемной груди, Красючка стояла у плиты, сосредоточенно помешивая в чугунной сковороде, - щеки ее пылали, - по шее стекали янтарные бисеринки пота, - иногда сзади на цыпочках подкрадывался сам Петро Красюк и, скалясь в золотозубой улыбке, стремительно обхватывал женину грудь тяжелыми лапами, - Красючка же, в зависимости от настроения, могла игриво вильнуть бедром и шлепнуть смельчака по руке, а могла угрожающе приподнять бровь и, живо развернувшись всем корпусом, лягнуть круглым коленом, перехваченным чуть выше тугой резинкой чулка.
- Нюся, золотко, - сладкая, - Красюк чуть гнусавил и заискивающе терся о Нюсину спину, поводя дрожащими ноздрями, -
я завороженно наблюдала за этой восхитительной прелюдией, - сейчас уже трудно вспомнить, что так влекло и отталкивало одновременно, - острый рыбный запах, - то неуловимо чарующее и страшное, что происходило на кухне в молочные утренние часы, - на плите булькало и шипело, - отставив зад, Красючка сливала остатки пережаренного масла в ведро, - на кухоньку черепашьим шагом входила Бронислава Ильинична, - крохотная подсушенная девушка, - никто не знал,сколько ей лет на самом деле, - брезгливо поджав губы, демонстративно ставила чайник на свою конфорку и доставала галеты.
Появление Брониславы вызывало в Красюках приступ буйного веселья, - наверняка, даже самим себе они не могли объяснить этого, - превосходства румянца над бледностью, - здоровья над немочью, - плоти над бесплотностью..
Особенно восхищал Красючку отставленный мизинчик , - тю, глянь, - Нюся прыскала, .впрочем,беззлобно, - пока Бронислава с напряженной спиной ополаскивала заварничек, - супруги давились беззвучным хохотом, - ну надо же, мизинчик, - надо же..
- Бронислава Ильинична, - Красюк подмигивал супруге и галантно касался острого плечика, - не желаете ли, - рыбки – лицо его расползалось блином, - Бронислава вздрагивала и подергивала подбородком, - нет, спасибо, Петр Григорьевич, - я лучше чаю попью..
- Чай,.чай, - посмеивалась Красючка и, развернувшись со сковородой в вытянутых руках, внезапно замечала меня, - застывшую в двери, - шо стоишь, - заходь до нас, - или тоже чай?
Оглянувшись на нашу дверь, я проскальзывала в логово Красюков, пропитанное чуждыми запахами, - такими до неприличия явными, пронзительными, - с застеленной переливчатым цветастым покрывалом гигантской кроватью с никелированными шариками, с устрашающим розовым бюстгалтером, свисающим со спинки стула, с многочисленными снимками на стене, - молодых и не очень лиц, - старушек в повязанных плотно под подбородками платочках, - удалого красавца с гармонью, - двух застывших серьезных девушек, - с печальными глазами, - кто это, спрашивала я, - а хто его знае, - оно здесь висело, так я и оставила,пускай висить, - Красючка проворно стелила на стол, - ставилась еще одна тарелка, для гостьи, - на стул подкладывалась расшитая подушечка, - Красюк прикладывался мясистым ртом к рюмке с наливкой, - тягучая жидкость лилась меж его губ, - Нюся придирчиво следила за опустошением моей тарелки, - кушай, кушай, а то как Бронька будешь, ни рожи ни кожи, - я старательно подъедала, пока Красючка, подперев круглый подбородок ладонью, размягшим бабьм взглядом смотрела на мужа, - Петро..нам бы дивчинку..маленьку..або хлопчика.., - а, Петро?
Осоловевшие глаза Петра останавливались на Нюсиной груди, вольготно раскинувшейся под бумазейным халатом..
Ну, - покушала? – Нюсина ладонь оказывалась на моем плече, - и через минуту я уже стояла в тесном коридорчике с глуповатым остроухим "ведмедиком" в обнимку, - иди, погуляйся, деточка - за стеной уже повизгивали пружины и какая-то маленькая девочка, а не Нюся вовсе, - выводила тоненьким голоском нежные рулады, - ай,ай, - а кто-то - строгий и взрослый – взволнованно вопрошал, - гарно? так гарно?... - и ухал как филин
- Ты что не ешь? – на жидкий бульончик с прозрачной лапшичкой смотреть было неинтересно, - бабушка с тревогой прикладывала ладонь к моему лбу – ты не заболела,часом? – я вертела головой, отбиваясьот заботливых рук, - сознаться что я ела у Красюков, было равносильно убийству, - бабушка надвигалась на меня с переполненной подрагивающей ложкой...
После обеда наступало время заслуженного досуга, - под сокрушительные звуки симфонической музыки Мечислав - пан Мечислав – так он велел называть себя – страдальчески морщился, возводя незабудковые глаза к потолку, - Великая Польша, моя несчастная загубленная страна.. Шопен..Монюшко.. Падеревский.. Мошковский..
- Слушай, девочка, это великая музыка... - пан Мечислав никогда не называл меня по имени, - впрочем, как и остальных соседей, - галантно застывал, пропуская в уборную, - прошу..прошу..пани..
У трепетной и стыдливой Брониславы это вызывало приступ паники, - она осмеливалась посещать отхожее место, только когда поблизости не оказывалось убийственно вежливого пана Мечислава..
Ходили слухи, что маленький поляк пережил ужасную драму, - много лет назад, и с тех пор жил совершенно один, без друзей и родных, - на стене висел портрет миловидной молодой женщины с покатыми полуобнаженными плечами и нежным овалом лица, - а чуть ниже с маленькой фотокарточки улыбались девочки-двойняшки с туго заплетенными косами..
После прослушивания обязательной программы мы резались в карты, - Мечислав азартно вскрикивал, - жульничал, - томно прикрывал веки сухой ладошкой и по-детски бурно захлебывался обидой и восторгом.
Красюков пан Мечислав откровенно презирал..
Ты опять была там? Пан Мечислав воздевал острый указательный палец кверху и улыбался горестной саркастической улыбкой, - ты опять была ТАМ, девочка, – в голосе его дрожали трагические нотки, - он отворачивался к окошку и становился похож на маленькую нахохлившуюся птицу ..
Ну что я могла поделать, когда все мое существо буквально разрывалось между плотским и возвышенным, - между фортепианными раскатами Игнацы Падеревского и хрустом жареной рыбешки в пахучей горнице Красюков?
В поисках розовой ящерицы
время желаний
Вот и август пришел.
Время подтекающих кондиционеров, - мокрых подмышек, оплывающих от зноя лиц, шаркающих по асфальту ног, промелькнувшей розовой ящерицы в трещине стены, - вот и август пришел, месяц безудержных совокуплений и незапланированных зачатий, время стекающего по подбородку дынного сока и вязкого ночного томления..
Однажды ты пронесешься мимо собственной станции, удивленно провожая взглядом стремительно cужающееся пространство, - и выпорхнешь наружу из битком набитого вагона – нога неуверенно ступит на перрон – дверь с грохотом сомкнется, - твое настоящее промелькнет вращающимся калейдоскопом, - лиц, впечатанных в толстое стекло, - и тут же станет прошлым, - прижимая ладонь ко взмокшему лбу, попытаешься вспомнить год и число, место и время, но тут же махнешь рукой, - бесполезное занятие, - нет такого числа и нет такого года, а вот, пожалуй, - прохлада мраморной стены и блестящее девчоночье колено из-за колонны – с туго натянутым шелком юной кожи – и чьи-то смелеющие пальцы, - раздвигающие влажные прядки волос, - и след от купальника на обожженном плече, - и черный провал тоннеля, - и ветерок забвения, - и чей-то подол, взметнувшийся у самого края, - и медленно ползущая лента, - с отпечатками ладоней и пальцев, подошв и скользящих рассеянно взглядов.
Увертываясь от настигающей тяжелой двери, подденешь носком пивную бутылку, - свернешь в прохладный скверик , пугающе безлюдный и безмолвный, - ты будешь осторожными шагами продвигаться вглубь, - узнавая , не желая понимать, принимать, не в силах отвести взгляд, - от ряда пятиэтажек, - с распахнутыми окнами, - в воскресный день, - в зной, - от сонных женщин с колясками, - от странной таблички – ПИВО СОКИ ВОДЫ, - от детских пальцев, обхвативших стакан томатного сока, - от семечковой шелухи вокруг скамеек, - от вереницы старушек со сложенными на животах руками и распухшими щиколотками, - втянув голову в плечи, - под их настороженно-любопытными взглядами, - нырнешь в сырую тьму подьезда, - споткнувшись в том самом месте, - о знакомую щербинку в ступеньке, - вздрогнув от ноющей боли в разбитом колене, - от расползающегося пятна зеленки по содранной кожице, - от целительного дуновения из чьих-то губ, сложенных трубочкой..
Запахи адских борщей с натертой чесноком корочкой черного хлеба, - шкворчащих на сковороде рыбешек , - до хруста, - до головокружения, - сглотнешь слюну и переведешь дыхание у двери с перевернутой циферкой - восемнадцать – и вдавленной кнопочкой звонка, - пальцы без труда дотянутся до нее, - и это озадачит тебя..
Дверь распахнется сама, - в тесную прихожую с вешалкой, - с сеткой от комаров на окне, - с краем цветной клеенки кухонного стола, - с торшером, этажеркой, - c раскрытой книжкой, - на том самом месте, с загнутым уголком страницы - машинально протянув руку за яблоком, - ты сядешь у окна, на диван, сбросив обувь , поджав под себя ноги, - это будет месяц август, - самый настоящий, с обжигающим язык и губы кукурузным початком, щедро усыпанным солью..
Наслаждаясь внезапной свободой, ты дочитаешь книгу до конца и улыбаясь, - поставишь ее на место, - по потолку пробежит розовая ящерица, мелькнет хвостом и исчезнет в глубокой трещине на стене..
Впрочем, - это будет совсем другая история.
О неуловимой розовой ящерице, поселившейся за буфетом и разгуливающей по ночам.
Об этом - в другой раз.
Бабочка
Ритка сумашедше красива. Гибкое смуглое тело, нижняя губа, пухлая и будто слегка вывернутая, - закушена, в уголках рта, этих двух крошечных запятых, подернутых едва заметным пушком, подрагивающих в приступе смеха или сдерживаемого гнева, - вся жаркая южная прелесть, южная и юная, - хочется провести по ним пальцем и ощутить их сухой жар..., а еще хочется положить ладони на узкие предплечья, и задохнуться от щекотки, смущения и чего-то невнятного, настоянного на пряном аромате темнеющих подмышек и коричной сладости ее дыхания..
О... Рита..настойчиво иду по твоему следу.. он почти тонет в жуткой смеси хлорки и мастики, он ведет меня на второй этаж, раздвигает скучные школьные стены, впитавшие многолетний ужас невыученных уроков и несправедливых обид, он смягчает дребезжащий металл в голосе завуча Антонины Васильевны, громадной краснолицей бабы с повадками укротительницы диких тигров, - вот-вот она взмахнет воображаемым хлыстом, распространяя вокруг себя запах прокисшей сдобы...
Хитренький Риткин след приводит меня на второй этаж, издалека я наблюдаю движения острых локотков, - там, в подсобке пионервожатых.. Ритка окружена гогочущими старшеклассниками, - гортанный смешок вылетает из хрустального горлышка... его не перепутать ни с чем, его я услышу с другого конца коридора.. И замру, томясь по чему-то неведомому, обжигающе-опасному.. запретному, ускользающему..
"..Свободу Луису Корвалану! " - над детскими головами вздымаются кулачки, голос Виктора Хары разносится из потрескивающих динамиков, переборы гитары рождают ощущение тревоги и радости, - над трибуной - вздувается и рвется громадный плакат, - вчера мы с Риткой выписывали гиганские яркие буквы в притихшей учительской, полулежа на полу, - испанские буквы сливались в некую магическую формулу, - как прекрасно было выражение серьезности и вдохновения на Риткином лице - полураскрытые губы шепчут "El pueblo unido..", в вороте школьного платья - смуглая шея.. сверкающая капелька в крошечном ушке.. леденцовый аромат..
А сейчас Ритка на трибуне, ее окружают те же гогочущие юнцы, только сейчас их лица серьезны, ветер треплет подстриженные a la Пол Маккартни челки и галстуки, - издалека я вижу ее ножки, едва прикрытые смешной юбчонкой, - Ритка еще не знает слова депилляция (как,впрочем, и я), - и созерцание покрывающего смуглую кожу пушка повергает в смущение,и я совсем не знаю, как с этим быть..
По вечерам я буду воображать, что я - это Ритка, а Ритка - это я, шариковая ручка в сотый раз замрет над раскрытой тетрадкой, от невероятных мордочек и символов зарябит в глазах, торопливо подбегу к зеркалу в поисках желанного сходства... ну, хотя бы в разрезе карих глаз или в улыбке, обнажающей неправильный прикус.. жесткие пряди накручиваются на палец... нет, никогда не стать мне Риткой, - челка падает на глаза, мальчишеская стрижка.. и манеры.. проще взлететь на забор.. в углу - коллекция рогаток, привычная одежка - брезентовые шорты, я почти срослась с ними, и оттого так нелепо сидит на мне форма...
Хочется так же кокетливо двигать плечиком и смеяться гортанным смехом, но тело мое еще не созрело для ТАКИХ движений.. смешными углами выступают коленки и плечи.
Там, в полумраке учительской, за запертой на швабру дверью, мы стоим друг перед дружкой, две смешные девчонки, темноволосые и темноглазые..
" Хочешь, покажу? "
Киваю головой. Риткины пальчики перебирают застежки платья, - я слепну от вида крохотных грудей, похожих на лисьи мордочки, вытянутые кверху, - под левой - фиолетовая бабочка, скорее всего, нарисованная Риткиной рукой.
Я восхищенно вздыхаю.
" Хочешь такую?" Риткино дыхание щекочет лоб, платье на мне расстегнуто и приспущено, мне смешно, движения Риткиных рук уверенны, - скоро и на моей коже распахнет прозрачные крылышки готовая взлететь бабочка.
Тысячи рук вздымаются в едином порыве. Смуглые Риткины ноги с трибуны.
"..El pueblo unido..." Во все глаза смотрю на нее. Хотя понимаю, что меня она видеть не может. И если улыбается, то не мне одной.
И все же.. все же.. я машу ей рукой, и мне кажется, - она замечает это. Ведь между нами - тайна, - маленькая, криво нарисованная бабочка, родившаяся в полумраке учительской и каждую минуту готовая упорхнуть в небо.
Су - эр - те
SUERTE*
-------------
По убегающим дорожкам, поросшим диким терном и плющом, я устремлюсь за нею, такой нагой и беззащитной, не сводя изумленного взора со смугло-розовых стоп, мелькающих среди жесткого кустарника, - хохоча и обламывая ветви, она унесется вдаль, сверкая дерзко и пугливо белками глаз..
Я протяну обе руки, совсем близко, к ее юным лопаткам, и нежному пуху на затылке,
- я запутаюсь в лабиринте ее позвонков, перебирая их онемевшими пальцами, пока не доберусь, обрываясь где-то внутри, - до мощного крупа, - жалобно вскрикнув, она развернется ко мне,- почти детским лицом, пронзая внезапной кротостью взгляда,
- и сердце мое захлестнет тихая радость, я поднесу ладони к ее испуганным вершинам,
- я вскрикну, устремляясь в нее, погружаясь в ее недра и скважины, проваливаясь и набирая воздух, я буду долго биться и возноситься в неведомые сферы, пока крики ее не станут молящими и уже не вполне человеческими, -
и тут я проснусь, покрытый испариной, и буду долго и мучительно искать ее, и она по-прежнему будет рядом, полная укора , с бездонными провалами глаз, с онемевшим отверстием рта, - я протяну руки, чтобы утешить ее, и плечи ее будут остры и безутешны, и вместо аромата лесного ореха – горькое дыхание миндаля, и опустевшие сосцы, но это не остановит меня, - поражаясь собственному упорству, заходясь от жалости и тоски, я войду в нее вновь, я провалюсь в ее мглу, в ее зыбкие болота и топи, и крики ее будут по-прежнему услаждающими мой слух, - я буду погружаться и возноситься вновь и вновь, называя ее разными именами, но она будет откликаться на каждое, с готовностью и скрытой болью, - я буду всматриватьсяваться в ее искаженные черты, и перестану узнавать их, - я буду упираться мокрым виском в ее ладони и искать губами ее губы, и вдруг холодом потянет от них, стылой жутью, -
опираясь на истертый посох, я замру у ворот в Гефсиманский сад, у подножия Елеонской горы, и обернусь в безотчетной тоске, - различая знакомый силуэт, застывший на перепутье, - укутанная в плотные одежды, со скорбными складками у темного рта, она проводит меня долгим взглядом, в котором не будет жалости, а только беспредельное ничто, но движимый непонятным упрямством, я опять протяну руки, - и устремлюсь за нею,
- но дорога будет пуста, и недвижим кустарник, - я попытаюсь вспомнить ее имя, - я буду кричать и звать ее, - разными голосами, но эхо прокатится по ущелью и вернется ко мне тихим смешком,
- и тогда я обернусь в последний раз....
* suerte - судьба, удача (исп.)
Кармен с Прорезной
просьба
потенциальному читателю
не искать аналогий в названии улиц - место и время - условно - хоть и узнаваемо.
с уважением
автор
ДВОР. ГЛАВА ПЕРВАЯ
В воскресный день вся Прорезная проваливалась в томное оцепенение летнего зноя, - с гудящими шмелями на кронах отцветающих акаций, - с пылающими головками чернобривцев – малиновых, ярко-фиолетовых, отороченных по бархатистому краю белой каймой, - с напряженными спинами доминошников за длинным фанерным столом в тени увитой диким виноградом беседки – с глухим перестуком костяшек, с ползущими из окон ароматами кизилового варенья, пьяной вишни , - в глубоких тазах вскипало,томилось, покрывалось золотистой пузырящейся пеной еще не разлитое, не закатанное в банки;
распаренные лица хозяек , звон посуды, детский плач,заходящийся, настырный.
- Рыба! – Михеич, - в надвинутой на потный лоб треуголке из газетного листа, почесывал под правой лопаткой, хитро поглядывая щелочкой единственного глаза на тощего в наколках Ваську Паленого, нервно ерзающего по деревянной в занозах скамье игольчатым задом.
- Где рыба? Где рыба? – Васька сплевывал под ноги и накрывал узор из костяшек узловатой длиннопалой ладонью..
На длинных серебристых нитях сушились и вялились плоские рыбины, распространяя тот самый острый речной дух, от которого моментально поднималось желание глотка, - пенного, хмельного, - в спасительной тени могучего дерева, - давясь и отфыркиваясь, отламывая тонкие рваные полоски, морщась от крупиц соли на губах;
из маленькой деревянной будки в тупичке выходила раскрасневшаяся Лялька, – с наверченным вокруг хорошенькой головки полотенцем, покачивая пышной попой, прижимая к животу тазик с чем-то бело-розово-голубым;
душевую – крохотную – соорудили не так давно, - конечно, с баней никакого сравнения, но появилась приятная альтернатива стыдливым подмываниям в ночных кухоньках с ускользающим бруском мыла, - нервным поглядыванием в сторону двери; а у доминошников – еще одно воскресное развлечение – доносящийся до ушей плеск воды, удары струи – нагретой солнцем – по цветущей женской плоти; девчонки выросли на удивление – одна за другой – как грибы после дождя: Лялька, Рита, Сонька, Полина, - еще вчера тонконогие козы , сплетничающие по углам и зарывающие фанты под старой акацией – вдруг налились – юными соками, - по вечерам двор заполнялся девичьим стрекотом – с подоконников свешивались – каштановые, льняные, медные локоны, завитые по последней моде - тут и там появлялись томные Ромео в молочно светящихся рубашках-апаш – задирающие головы, подбрасывающие камешки в волнующую тьму двора, - в распахнутом окне появлялась взволнованная Джульетта, а то и отец в пузырящейся трикотажной майке – с поблескивающей увесистой пряжкой ремня – о, сколько раз дрожащая от праведного отцовского гнева – рука отца – молниеносным движением выпрастывала ремень из тугих петель, - и тогда Ромео постыдно спасался бегством, - впрочем, ненадолго, а рвущаяся на волю Джульетта, завесив увлажненные глаза подвитой накануне челкой – подперев подбородок стиснутыми кулачками, беззвучно шевелила губами над учебником алгебры..
***************************************.
Муська и Пан возвращаются из бани к вечеру, устало сияя и светясь, - из-под насупленных бровей Пана – шальные глаза – рыжие – острые – впалая грудь под застиранной майкой, - он идет на полшага за Муськой – доминошники – почтительно склоняют головы – желая чуть приглушить блеск глаз – Муська ступает прямо, - нагло выставив кончики грудей, - в потрескивающем крепдешине, поправляя непокорные влажные пряди – высоко вскидывая белоснежный локоть с ямочкой – обнажая смоляной завиток подмышкой – по полным губам блуждает сонная ухмылка; Пан нашептывает в крошечное Муськино ушко что-то явно неприличное, - через полминуты, прикрыв ладошкой рот, Муська вибрирует всем телом, - еще через полминуты их спины исчезают в арке подъезда, а еще через минут тридцать..начинается то, от чего хозяйки застывают над тазами с томящейся лавой, их мужья , покашливая и вертя в пальцах незажженные папироски, - с невнятной тоской отвешивают подзатыльники подвывающим чадам, - ни звон посуды, ни включенное радио, - ни разрывающийся от страсти патефон не могут заглушить надсадные хриплые крики и стоны , - вся Прорезная замирает и томится, - протяжное
– Бооорька, босяк! – с глумливым смешком на конце – а потом – звериным стоном, - плывет над окнами, над беседкой, - заставляя раскормленных голубей, - котов всех мастей и пород, выползающих из подвалов, - бесстыдно совокупляться на глазах у всех, - наполняя урчанием и воем духоту летнего вечера
****************************************
Не зря Гуменючиху звали ведьмой – блистающие тусклым оловом глазки, костистый носик, прошитые суровой ниткой губы, то разъезжающиеся ехидно, то собирающиеся в надменную точку, - приходили в движение, оживали на глазах, - жареное Гуменючка чуяла за версту, - ее темные жилистые руки не знали устали, - хлопая по сморщенной попке очередного младенца, - вслушивалась в мощный мальчишечий бас или в жалобное девчачье попискивание, - гарный хлопец, - увесь в батько, - разведя ножки младенцу – любовалась крохотным клювиком или едва заметной прорезью, - оповещала торжественно, – усех кур потопчет – или – у подоли принесе! – счастливых родителей; ни одно торжество – ни один скандал – свадьба – похороны не обходились без присутствия старушки, – поводя кончиком носа, Гуменючка пробиралась к виновнику торжества – поближе – будь то жених или усопший – и жадно всматривалась, - толпа замирала и расступалась в почтении и каком-то первобытном ужасе.
Когда Оська влетел во двор на стрекочущем мотоцикле – окутанный клубами пыли, пламенея веснушками, сверкая белками глаз – моментально облепленный со всех сторон, - протянутыми цепкими ладошками, пальчиками, - ощупывающими каждый фрагмент ревущего зверя, - Гуменючиха проживала свой старушечий вечер после праведных трудов, - ее крохотная головенка в темном платке выделялась на фоне цветастых платков прочих старушек, - молниеносно проследив вострыми глазками траекторию Оськиного взгляда, - вверх, - к полузадернутым тюлевым шторкам, - осуждающе поджала губки.
Три последующих виража по двору были сделаны под рукоплескания детворы, - со взметающимися темно-русыми волосами, – только ради одного многновения, – легкого подергивания желтоватой занавески – быстро распахнувшегося окна – закушенной алой губы – сошедшихся на переносице бровей, - округлого плеча в чем- то воздушно-невесомом..
****************************
Иван Гуменюк вдоволь покуражился над крохотной Гуменючихой, прежде чем отошел в мир иной.
Покойного – человека сварливого и угрюмого – Гуменючиха вслух поминала редко, но мысленно частенько вела с ним долгие беседы, - синеокий красавец с подретушированного портрета на стене мало напоминал тщедушного старика с гноящимся левым глазом, искрошенными ногтями и надсадным утренним кашлем, переходящим в лай..
Одинокую старость Гуменючка встретила как Божий дар, - поговаривали, - в молодости Гуменюк частенько поколачивал женку, - любви меж ними никогда не бывало, - а было – двое статных сыновей, - затерявшихся в необозримом пространстве, - кругленькая сумма на сберкнижке, - подвальная комнатка на Прорезной и нехитрая домашняя утварь , - продавленная лежанка, - пузатый комод вполовину комнаты и несколько чугунных сковородок.
Гостей Гуменючка не жаловала, - зато сама любила посидеть на чужих именинах и крестинах, - ела мало, - почти не пила, - но присутствие ее оживляло любое сборище; когда старушка поднималась со стула и несколько мгновений сосредоточенно жевала безгубым ртом, - становилось тихо, - и даже обладатели отчаянных голов, - затихающие только после ушата холодной воды, - почтительно водили мутными глазами по развороченному столу с крупно нарезанной сельдью на овальном блюде в форме рыбки, лаптеобразными пирожками с требухой и неизменным винегретом в гигантских мисках..
Борьку Пана – щетинистого литвака с непропорционально длинными сильными руками, по-обезьяньи свисающими вдоль щуплого тела, - старуха уважала, - в этом мире они были на равных, - из породы жилистых и цепких, - крохотные глазки бесстрашно заглядывали в темную глубь пановой души, - чем-то Пан напоминал ей покойного мужа, - та же хищная белесая порода, тот же хрящеватый чуть повернутый в сторону нос с неровными ноздрями и длинная прорезь рта.
Каждую новую пассию неутомимого соседа Гуменючка встречала презрительным хмыканьем, - дамы были все больше пышнотелые, рыхлые, - балансирующие бутылочными ножками на неустойчивых каблучках, - с округлыми жирно подведенными ртами, - аппетит Пана был неутолим и однообразен, - каждая последующая жертва походила на предыдущую как две капли воды, - за время кратковременного но бурного романа дамы теряли в весе и покидали Прорезную с разбитыми сердцами, - но Борька был столь же ненасытен, - сколь бессердечен, - обилие плоти быстро пресыщало и утомляло его, - и на время притаившийся хищник вновь выходил на охоту с ощеренным ртом, - развинченной походкой жиголо.
*******************************
.
Никто не заметил, когда на Прорезной появилась Муська, - даже вездесущая Гуменючиха..
Говорят, - Пан откармливал ее с месяц, - гусиным паштетом и кедровыми орешками, - пока мальчишеские бедра не налились плавной негой, - на прозрачных косточках наросло нежное мясо, а взгляд из-под ресниц стал волнующе-бесстыдным.
Очень скоро хрупкое Муськино запястье украсили золотые часики, - а на плечиках в шкафу повисло несколько умопомрачительных - легчайших - крепдешин, креп-жоржет, - тряпиц, - Королева! – Борька – пощелкивал языком и норовил ухватить Муську за задницу, - Муська уворачивалась и выпускала коготки – алые, крохотные, - и смеялась , - запрокидывая голову, - хриплым рыдающим смехом, - отчего внезапно багровеющий Пан совсем терял голову и молниеносно – захлопывал дверь – на щеколду! – и включал радио, - жадно путаясь в оборках Муськиного платья, - мычал и дурел, - глядя в темнеющие подернутые влагой и еще черт знает чем Муськины глазищи..
Прошел месяц, и второй, - и третий, - Гуменючиха поджимала губы – что-то похожее на ревность – обычную женскую ревность – томило ее иссохшее сердце, - с досадой наблюдала она из тусклого подвального окошка – за острыми каблучками Королевы, оставляющими глубокие ямки в сырой земле, - шалава, - для нее Муська была и оставалась – привокзальной шалавой – уличной девкой – непонятно какими хитростями заполучившей - ненадолго – тешила себя старуха – ненадолго.. – суровое сердце Борьки Пана..
Будет беда..беда, - бормотали старухи на лавочках, – в том году первомайские праздники совпали с Пасхой, - на исходе была еврейская, - кисло-сладкие ароматы витали по Прорезной, - вкус фаршированной рыбы оставлял легкое недоумение, - вроде и вкусно, а чужое; хромая Фаина с третьего этажа обносила соседей нарезанными кусочками, плавающими в пряном соусе...
К настоящей, - воистину христианской Пасхе – в воздухе нарастало радостное детское почти умиление, - темные платки старушек мелькали тут и там, под затихающий гул колокольного перезвона Гуменючиха истово крестилась – покойный Ваня не признавал всей этой церковной дребедени, - но при виде раскрашенных яиц и крохотных куличиков – и его сощуренный глаз оттаивал, – до первой «маленькой», распитой за углом..
**********************************
СУББОТА.ГЛАВА ВТОРАЯ
Зима сменяется летом, - снега опадают дождями, - рушатся империи, низвергают тиранов, - все проходит, все неизменно, после понедельника наступает вторник, четверг стремительно оборачивается пятницей, днем шестым, - загорается первая субботняя звезда, над целым миром колышется пламя свечи, неровное, зыбкое; так было, есть и будет, - Авраам родил Исаака, Исаак родил Исава и Иакова, - Яков родил Оську, а еще Соню и Злату, - и не спускал их с рук, - и купал в ванночке, - и разглаживал тяжелым чугунным утюгом платьица и воротнички, а ночами – шил, кроил и резал, под стрекот швейной машинки дети засыпали и просыпались, и огненная шевелюра Якова как-то вдруг засеребрилась, но по-прежнему выскакивали за порог навстречу знакомым припевкам и шуточкам, и липким гостинцам, и жмурясь, подставляли головы и затылки теплу отцовской ладони, пока одним зимним вечером не раздался обрывающий сердце стук в окно, и чья-то пляшущая тень не проскользнула в дом, наполняя свистящим шепотом и холодом, - свесив сонные головы с кроватей, девчонки терли глаза, а Оська держал за плечи мать, - у той враз подломились ноги, и даже крика Прорезная не слышала в ту ночь, только застывшие в окошках тени...
Бабушка Лея встречает субботу, - неслышно передвигаясь по комнате, она несет огонь в своих крохотных ладошках, - из года в год, от субботы к субботе, лицо ее торжественно, - где носит этого шмендрика, когда свечи горят, стол накрыт, вся семья в сборе, большая семья, слава Создателю, пятеро душ, чтоб они были здоровы, - Фейга-Лея зажигает свечи , тени на стене пляшут и ухмыляются, - где носит этого паршивца, это золото, ее дорогого мальчика, так трудно быть дома, я вас спрашиваю, – так трудно быть дома, – один день, со всей семьей, с бабушкой,с матерью,с сестрами, - единственному мужчине, самому старшему в семье, самому удачному, - любимчику, - в этом она не признается никому – под страшными пытками; все ее внуки – золото, и Злата, и Соня, дай Б-г им хороших мужей, целый день у зеркала – целый день, что будет, только и думают, что о тряпках и прыщах; Соня отрезала косы, бесстыдница, и теперь точно можно знать, кто Соня, а кто Злата, – Лея, расчеши, - на ночь Злата распускает косу, золотые ручейки стекают по спине, - Лея проводит гребешком по девочкиным волосам, - огненным, Яшкиным, а Сонечка придумала накручивать волосы на какие-то бумажки, она придумала себе челку, и челка делает ее похожей на мальчика, - рыжего сорванца, - ну где же носит его, еще пять минут, и уже можно будет волноваться, - еще пять минут, целую вечность, она будет спокойна, - а потом, через пять минут, - она таки скажет все..этому балбесу, этому Монте-Кристо, чтоб он был здоров, - от рева мотоцикла закладывает в ушах, Фейга-Лея еще ворчит, - но уже улыбается,
- нескладная фигура – в проеме двери, длиннорукая, длинноногая, - мальчик растет, и все время хочет кушать, Лея любуется украдкой, не сглазить бы, - от неловкого подзатыльника, куда там, - старушка ему по пояс – Оська смеется, - еще чуть-чуть – и он приподнимет старушку в воздух, - иди умойся, - бегом, - с полотенцем на плече – насвистывая – Оська несется – в душевую – вихрем – отбиваясь от малышни по дороге, сбивая с ног хромую Фаину с третьего этажа – у нее, по обыкновению, закончились спички, или свечи, или лук, - на самом деле ей ужасно не терпится взглянуть на субботний стол семейства Ямпольских, - чем кормит своих детей бедная вдова, живущая на крохотную пенсию, что такого есть у этих Ямпольских, что они всегда веселы и довольны, а она, Фаина, труженница, едва сводит концы с концами, и в доме темно и тревожно, в углах – паутина и пахнет скандалом, - добрым таким скандалом, а еще обмороком, - на них Фаина мастерица, - ее обмороки, по два раза ко дню, - уже давно стали притчей во языцах, - поправляя сдвинутый платок, Фаина рвется в дверь и, сраженная, - застывает..
День сменяется ночью, - лето – осенью, - вот и листы пожухлыми трубочками шуршат под ногами, - и отчего-то сжимается сердце, - земля дышит сыро и неровно, - скоро дожди польют, - и потемнеют лавочки во дворе, - а доминошники до последнего будут сражаться под дырявым настилом беседки, - ежась от холодных капель, ползущих за ворот, - согреваясь по пути четвертинкой, с тревогой поглядывая на окна, за которыми дети и горячие обеды, и жены с воздетыми кверху руками, с тяжелыми грудями под бумазейными халатами, и кастрюли, много кастрюль, - лето заканчивается, но вкус его еще на губах, и аромат разогретой солнцем земли еще будоражит обоняние.
Все чаще ноют кости, и Гуменючиха достает из комода мужнины носки из козьей шерсти, с двойной пяткой, - и душегрейку к вечерним посиделкам во дворе; Гуменючка бросает быстрый взгляд в окошко, - так и есть, - разношенные штиблеты Пана , вот и он, - Пан идет вразвалочку, не торопясь, - правая рука привычно в кармане широкой брючины, - Гуменючка ужом выскальзывает за дверь, - Пан приостанавливается, прикуривает, - беломорина в худых пальцах, - он небрит и встревожен, глаза скользят по окнам с желтоватыми занавесочками, - не слыхать патефона, тишина, - торопливо ответив кивком головы на старухино приветствие, Пан роняет окурок в кусты и вбегает в дом.
**************************************
ВОСКРЕСЕНСКАЯ СЛОБОДКА. ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Ряд хибар за воскресенскими садами, - почерневших, с протянутыми насквозь бельевыми веревками, - с пузырящимися на ветру штанами и пеленками, - с беспорядочным лаем бродячих стай, - всю жизнь она будет носить на себе воскресенское клеймо – родиться здесь, за чертой города, - среди тонконогих женщин в изношенных платьях, - с перевитыми жилами руками, - среди мужчин, слоняющихся без дела с утра до позднего вечера, - среди грохочущих ведер, застывших баб у водокачки, петушиных воплей, - уже не город, но еще не село, - одним словом, - слободка, - здесь рожают часто, - сорванцов-погодков, мечтающих о велосипедах и мячах до самой свадьбы, отсюда сбегают навсегда, - глазастые , в жалких ситцевых тряпках, в стоптанных босоножках, - не оглядываясь назад, не жалея, - в мир трамваев и новых домов, гастрономов и танцплощадок, речных вокзалов и поездов..
У Муськи обметанные лихорадкой лиловые губы и разбитые коленки, - Муська целыми днями носится под дождем, - босая, с цветными лентами в расстрепанных волосах, - она не торопится домой, - зажав в грязном кулачке кислющее яблоко, она вспоминает о доме только под вечер, - там, монотонно раскачиваясь в темном углу, - что-то бормочет старая Соля, - и пахнет мышами, - с тех пор, как мама Надя, взмахнув подолом платья, взлетела на подножку грузовика, и там, в кабине, ее смуглые руки обвили чью-то крепкую шею, - с тех самых пор, когда отец, грязно выругавшись, страшный, заросший по самые глаза полуседой щетиной, с бултыхающимся животом, одним сжатием пудового кулака разможжил бутылку, и с окровавленной рукой носился по двору и выл , размахивая осколком, а трое девчонок, стуча зубами, прятались по соседям, - с тех самых пор еда появлялась как-то между прочим, - когда Соля, внезапно просветлев, вставала с лежанки и охая, варила густой суп, - ложки вылизывались дочиста, и в животе становилось тепло и сытно, и тогда Муська засыпала почти счастливая и видела сны, - а в снах – Надю, тоненькую, отчаянно-белозубую, распевающую дикие песенки над корытом, - движением кисти смахивающую мыльную пену со щеки..
Девочкам Надя дала красивые имена – Полина, Рома, Мария..
Полина исчезла вслед за матерью, - подалась в город и пропала, испугавшись однажды пронзительного отцовского взгляда, залитого водкой, - мутного, по ее стройным ногам и нежной шее в курчавых завитках, - совсем как у матери..
Ромка – самая красивая – с раскосыми мохнатыми глазищами и смуглой худенькой спиной, - не убереглась, - зажатая во тьме отцовскими коленями, подвывая тоненько , прерывающимся голоском, отбиваясь сжатыми кулачками, вдруг обмякла, вытянулась в струнку, и так, с задранной штопаной рубашечкой, - вытерпела торопливые грубые прикосновения, - до самого конца, до разрывающей ее тело боли, а душу – стыда..
Выплакавшись досыта в чулане, - побежала во двор, к девчонкам, - и за беготней ночной кошмар не то чтобы позабылся, а как-то рассеялся, - только сгибалась иногда от ноющей боли внизу живота и спины, и возвращалась в дом, - и покорно ложилась на лежанку, - и подрагивая , вздыхая, стаскивала мешковатые трусы и закатывала рубашечку.
Муська спала неподалеку, - спала и не спала, - с широко раскрытыми глазами , со стучащим сердцем, - она вслушивалась в сопение...и коротенькие вскрики, - в тяжелую возню..а по утрам всматривалась в восковое личико с опущенными ресницами, и отмечала черные синяки на шее и детских плечах..и радовалась собственной некрасивости, и безгрудости, и торчащим ребрам, и мальчишеской улыбке, а однажды, без всякой на то причины, схватила тупые ножницы и искромсала свои жесткие иссиня-черные вихры, - а потом рыдала, забившись за шкаф, растирая соленую водичку по щекам, от того, что время ее подходило, - спасаясь от отцовского ремня, бежала она , сшибая по пути бестолковую Солю и ведро с помоями, - вылетев за порог, бессмысленно закружилась по двору и понеслась к дереву, громадной акации, - обхватив ствол исцарапанными руками, закрыла глаза, - сердце ухнуло и покатилось куда-то вниз, - содрогаясь от ударов, не издав ни звука, снопиком повалилась в траву, - и очнулась только в доме, - от Ромкиных всхлипываний, и Солиного бормотания в углу..
Вскипятив воду, Ромка отмывала сестру в тазике, - осторожно, стараясь не касаться багровых рубцов, - крепко сжимая друг друга ,сплетясь худыми руками и цветными лентами в волосах, они уснули, - тяжелым неровным сном, вздрагивая от шорохов и скрипа калитки..
Отец так и не вернулся в ту ночь, - и вообще не вернулся, - тело его долго искали на дне грязного пруда, - но не нашли, - может, и к лучшему, - некому было оплакивать и обряжать, - бабка Соля вышла во двор и долго вглядывалась куда-то за горизонт, - приложив козырек ладони к глазам..
Девчонки дружно подмели пол, отдраили плиту и окна, - они корчили рожицы и глупо хихикали, зажимая ладонями рты, - Муське все казалось, - вот-вот распахнется дверь и войдет Надя, - а за нею и Полина, - но Надины следы затерялись где-то на бескрайних дорогах, - обнимая крепкие шеи своих мужчин и целуя молодые, с запахом перегара и курева рты, она перескакивала с подножки на подножку, пока тонкие ее ноги не отяжелели, а в жестких цыганских волосах не заблистали серебряные нити, - водкой и портвейном заливала она глухую тоску по дочкам и еще чему-то невнятному, - Полина же вернулась через месяц, - в нарядном городском платье с пуговками, жакете и крошечных полусапожках.
***********************************
КРАСНЫЙ ТРАМВАЙ. ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Трамвай был – красный, - Ромку тошнило всю дорогу, - в отчаяньи она зажимала рот ладошкой, - и косилась на сестру, - Муську же внезапно прорвало, - от ощущения небывалого счастья в горле запершило, - с восторгом смотрела она на плывущие за окошком магазины и вывески, и сама не помнила, как запела внезапно – ломким басом – странным для щуплой девочки с глазами вполлица –
- Коля,Коля,Николаша, - где мы встретимся с тобой...
Ромка прыснула в кулачок.. и дернула Муську за рукав, - молодой парень рядом подмигнул, - а толстая тетка с кошелкой – поджала губы, - и Муська виновато замолчала.
То, что произошло после, походило уже на сказку, - такого случиться не могло в Муськиной жизни, - это называлось театр, - там были бархатные кресла, - строгая тетенька в очках взяла девочек за руки и провела на места и Полина взяла бинокль – сначала Муська приложила его не той стороной, и тогда сцена ушла непонятно куда, а внизу – в партере – шевелились крошечные точки, а потом – погас свет – и бархатный занавес медленно поплыл...и Муська забыла про бинокль, по сцене порхали – в белых платьицах – коротеньких – тоненькие девочки – такие же, как она.., - это лебеди, - сказала Полина, - но Муська не слышала, - не моргая, вцепившись пальцами в спинку кресла, - она танцевала, - с приоткрытым ртом, - она забыла о новом платье, подаренном Полиной, с воротничком и матерчатыми пуговками, - утром они с Ромкой усердно отмывали шеи и сейчас - обе – не шевелясь, сверкая глазами, с напряженными спинами, - вздрагивали, а в буфете – зачарованно провожали взглядом крохотные пирожные, и кусочки – тонюсенькие - белого хлеба, намазанные чем-то черным, и тетенек в длинных платьях, и нарядных детей, а потом Ромку опять стошнило, уже от сладкой газировки, - она выпила два стакана, - взрослая девочка, девушка, - в панике бросилась к туалету, расталкивая гудящую очередь, а вышла с позеленевшим испуганным лицом, - виновато улыбаясь, поправляя взмокшие кудряшки..
Из театра возвращались усталые, притихшие, - и Муське было сладко и тревожно от тайны, - об этом еще никто не знал – ни одна живая душа – и только, проваливаясь в сон, она рассказала – маме Наде – ей одной – на ушко – потому что – тайна – никому, мама, никому, - только Надя могла понять, только она, что жизнь без танца - пуста ...что только танцуя – только в музыке, – можно жить.
Дома, - в трусах и майке, пугая бедную Солю, Маруся вертелась на одной ножке, и протягивала руки - изломами – точно как в театре – и вытягивала носочки, и наклоняла голову, - по радио передавали не то, - от маршей и торжественных голосов становилось досадно, но - иногда – иногда – Муся замирала, и шикала на Ромку, и Солю, - и весь мир сосредотачивался для нее – в одной черной коробке... и начинался праздник.
По улицам ходил старик, высокий,белобородый, - он был нищий, но никогда ничего не просил, - смотрел прямо перед собой на удивление ясными глазами, - небесными, и на плече его болталась котомка, матерчатая, - и в нее полагалось класть денежку..
Отчего-то Мусю сковывал непонятный страх, - старик был слеп, - он нащупывал дорогу толстой палкой, а подбегающих детей трепал по головам, и долго улыбался, продолжая глядеть вдаль, - однажды и Муся подбежала к старику и,страшно робея, - вложила монету в прорезь его сумы, - и замерла, - рука старика была сухой и легкой как лист, и пахло от него свежим хлебом и чистой одеждой - ощущение оказалось приятным, и длилось несколько секунд, а потом Муська долго смотрела вслед удаляющейся прямой спине, и была ей радость, неслышная, расцветающая где-то под сердцем..
Летом был пруд, - и посиневшие от холода губы, - Муська научилась нырять и плавать по-собачьи, а Ромка воды боялась, она сидела на берегу, прикрывая ладошками грудь, - ей уже было что прикрывать, но купальников не было, а когда Ромка отнимала ладошки от тела, Муська волновалась отчего-то, - она и сама ощущала странное покалывание в груди, и ночами, под простынкой, - ощупывала себя с тревогой и стыдом, - а тут, - солнечный луч бесстыдно освещал совершенные линии Ромкиного тела, - и Муська глупо хихикала, - потому что по-другому она не могла выразить свой восторг и смущение..
Там были другие девочки, - с пухлыми животами, круглолицые, или, напротив, - с ножками-спичками, - бледные, похожие на старушек, - и Ромка отличалась от всех, - она распускала влажные косы и шла к воде, - с прижатыми к груди ладошками, с налипшими на узкие бедра синими трусами, похожая на русалку, - про русалку Муся читала в расстрепанной Надиной книжке, - про русалку и принца, - и ножки, и боль, - то место , где Русалочке становилось больно, Муся пропускала, и листала дальше, - но боль все равно была, - от нее становилось трудно дышать, - и в Ромкиной красоте была – боль, - хоть Муся и не знала таких слов, - но пугливые движения Ромкиного тела пробуждали в ней это тревожное и невнятное..
Чуть позже, появились дачники, - это был другой мир, - губастые близнецы, - Ника и Вадя, - девочка в гольфах и сарафане, - совсем непохожие на воскресенских мужчины и женщины, - теперь над прудом звенели их голоса и пахло едой, - женщины в просторных матерчатых лифах, - полулежа на подстилках, лениво отгоняли мух и переворачивались со спины на живот как большие белые рыбины, и все время что-то ели, - доставали из банок мятую картошку, и крутые яйца, - и раскладывали блестящие пупырчатые огурцы, и звали детей, - а дети отсиживались в воде, - однажды и Муся с Ромкой присели на такую вот подстилку, - и несмело взяли по огурцу, - и Ромка отняла ладошки от груди, - и лицо сидящей женщины стало обиженным отчего-то, - она покосилась на жующего набитым ртом мужа, худого, - с волосатой грудью и синеватыми ногами, - он продолжал жевать, - но поперхнулся, - и Муська со смехом стала колотить его по спине...
На следующий день женщина кивнула им, но подсесть поближе не пригласила, - а сами бы они ни за что не подошли.
К концу лета и Муськины ладошки потянулись к груди, - все так же бесстрашно и самозабвенно барахталась она в воде с мальчишками, - с визгом погружаясь в воду, - и выныривала , отфыркиваясь, - но чьи-то руки, неожиданно сильные, увлекали ее вглубь, - и от глаз, смотрящих на нее в упор, становилось щекотно и весело, - глаза были серые, а мальчика звали Олесь, - на губе у него была смазанная зеленкой ранка, - нырял он глубже всех, и заплывал далеко, - но не дальше, чем Муська, - тяжело дыша, - они выбирались на берег и падали навзничь, в песок, - пока не превращались в двух глиняных человечков...
За чертой города лето заканчивается раньше, - и дачникам становится неуютно во временных жилищах, - день был прохладный, хотя все еще солнечный, - когда будто сговорившись, - исчезли губастые близнецы, - и девочка в гольфах, - и женщина-рыба с подстилкой и мужем, - и сероглазый мальчик с ранкой на губе.
Глубокой осенью пошел слух, что дом снесут, - впрочем, и соседские тоже, - все ожидали переселения, - в город, в новую жизнь, - так оно и случилось, - только без Соли, давно переставшей варить густые супы, тихо сидящей в углу и кивающей укутанной в платок головой, - изредка старушка просыпалась и произносила имя дочери, - а потом вновь засыпала, пока однажды не уснула совсем.
************************
ТЕНИ. ГЛАВА ПЯТАЯ
...в укусах - незлобивость, в муках - поощрение...
Григор Нарекаци
Семь вкусов : сладкий – на кончике языка, терпкий – под небом, соленый –
с краешку, острый – жжет сердце, горький – душу, от кислого – сводит скулы, пряный – сводит с ума...
На ладошке – нежность, под сердцем – смутно, на губах – услада, в пальцах – откровение.
На зубах – песок, под ногтями – чернозем, мычание вместо слов, забвение – вместо воспоминаний.
После жарких ночей - в натопленные комнатушки вносят младенцев, раззевающих беззубые рты, либо бегут на поклон в первый подъезд, в подвальную комнатку, - стучать три раза, два длинных, один – короткий,
- приоткроется дверь, заплаканная молодайка прошмыгнет, зачем-то придерживая несуществующий живот, и добрая старушка за три рубля всего – выдаст адресок, и тогда уже..на подгибающихся ногах, зажимая кончики платка в обледеневших пальцах..пугливо озираясь по сторонам – рука скользит по перилам – один пролет, второй, а там – и третий этаж, заветная дверь,
- ноги сводит судорога, пальцы плетут страшный узор, - кровавый сгусток шлепается в цинковое ведро..
- вошел страх на ватных ножках, - позвякивает инструмент, вязкий запах забивает ноздри,узлом стягивает дыхание, - отсюда выползают с пустым чревом и опавшими сосцами, - девчонки с Прорезной, Фруктовой, Яблочной, Верхнего Вала, Никольской, - «не бойсь, девка», - Гуменючиха, вложив в кармашек кацавейки трехрублевку, цепкой лапкой подхватывет подпрыгивающий локоток, и там, дворами и переходами, поводя острым носиком, поблескивая зрачком, - ведет провинившуюся, (любишь кататься..) к обитой дерматином двери - и сдает - из рук, так сказать, в руки - а там ..всего пятьдесят целковых, - и Ада Голубчик, - мужеподобная дама с сорок первым размером ноги , - набрасывает цепочку, - и еще два раза проворачивает ключ в замочной скважине и облачается в хрустящий халат, - Ада – практикующий врач, а дома – в свободное от службы время, - она спасает заблудших овечек проверенным способом, - обнажив широкие волосатые кисти, с сочувствием поглядывает на покрытое испариной скукоженное личико, и похлопывает по синеватой дрожащей ляжке..
********************************
В полумраке Гуменючиха не сразу признала, - укутанная в шерстяной платок фигурка, зябко поводящая плечиками, - странно притихшая, уперев тонкую руку в дверной косяк, - так и есть, - чернявая соседка, - враз поджав губы, не теряя времени, Старуха нашарила кацавейку и, ощупав Муську острыми зрачками, засеменила к выходу..
Неприютный ветер забирался под подол, ударял по лицу, - придерживая платок у горла, сосредоточенно глядя под ноги, Муська шла вровень с Гуменючихой, - отмечая повороты и пугающе темные пролеты между домами...
Не задавая лишних вопросов, - кроме одного – гроши е? – и подавляя второй – наиважнейший – дите – Пана? – старуха довела Муську до двери и исчезла, - растворилась, будто ее и не было, - в кромешной мгле ...
Крутые виражи по темным улицам с повизгивающей девчонкой, - вспотевшие ладошки на ребрах, две горячие точки упираются в спину, ухо щекочет легчайший завиток,
- Оська летит вперед, - горячие бедра сжимают его ноги, под чулком – он знает уже, - то, от чего сердце – к горлу, – гладкое, шелковое, светящееся, - круглое ..
В безлюдном переулке девчонка стонет и слабеет, вжимаясь спиной в желтый кирпич;
- увлекательное путешествие, - добравшись до розовой вершинки, Оська тормозит, - нет, нет, - запрокинутое пятно лица, встревоженные тени этажом выше, - оправляясь на ходу, маленькая фигурка исчезает в арке подъезда, - цоканье каблучков – сладчайшей музыкой в ушах, - оседлав молодца, Оська несется в сторону Прорезной, -
Семь вкусов, - жесткий – острый – соленый – пота - горький – крови – ослепительный – боли - полчасика отлежавшись на жесткой кушетке, не слыша ног, прижимая ладони к животу, Муська выходит в ночь.
.. Оставив позади то, о чем забывают быстро, очень быстро, только бы дойти, - вот гад, - Муська сплевывает под ноги ошметок вязкой слюны, - только бы доползти, - гад, гад, - ощеренный перекошенный рот, - и взмокший хохолок на лбу, - Муська сгибается пополам, - домой, - накрыться, согреться..
Поравнявшись с неуверенно движущейся тенью, Оська резко тормозит, - закушенная губа, - он едва успевает поддержать ее, - пошатнувшись, Муська, - не может быть, - испуганная девчонка, - тонкие руки обхватывают Оськину шею, - никогда еще Оськин мотоцикл не полз так медленно, замирая на ухабах и поворотах, - на лестнице она почти падает..тише..тише..подхватив под коленки, - ударом ноги выбив дверь, - Оська вносит ее в дом, в логово Пана, - там пусто, - грохот стула, чайник, - подрагивая, Муська кутается в платок, - натягивает на ноги тонкое одеяльце, - холодно, холодно..
Оська бестолково мечется по комнате, гремит чайником, роняет спички, - не шуми, дурачок, отвернись, - позвать? – разметав по подушке жесткие колечки волос, - она дышит прерывисто, - иди сюда, - никогоненадо, ты иди, - Муська гонит его, но пальцы сжимают ладонь и тянут к себе, - иди,Ося, иди..
Не дыша, не смея отнять руку, - Оська сидит..
Встрепенувшись,опрокидывая – еще раз – по пути стул, летит на кухню, за чайником, - вода кипит, - обжигаясь,приплясывая, наливает в пузатую чашку до краев,
- Муськины зубы стучат о край, - там, в шкафу, чистые тряпки, - Оська погружает руки в ворох белья, - все тонкое, пенное, запретное, - отвернувшись, смотрит в окно, за спиной шорох, - и запах, странный, прелый, острый, - Оська распахивает форточку, - ветер носит листья по дорожке, - редкие капли дождя... чей-то прогорклый кашель..
- Уходи, Ося, - сейчас Пан придет, - не надо ему видеть тебя, - не надо..
Муся отворачивает лицо к стене.
Осторожно прикрыв дверь, Ося выходит в ночь.
Домой не хочется.
Чиркнув спичкой о коробок, - закуривает, - привалившись спиной к кирпичной кладке.
Отгоняет тревогу..
Фейга-Лея точно еще не спит, - поглядывает в окошко, - подслеповато щурясь и помаргивая..уже заготовив ворох оплеух, хороших таких,звонких, этому паршивцу, - с тех самых пор, как появилось это ревущее чудовище, эта адская машина, нет ей ни сна, ни покоя,
- семь вкусов, - терпкий, острый, горький, - Оська подносит пальцы к лицу, - пряный, - счастья, острый – тревоги, прелый – увядающих листьев
- из-за угла – коренастая тень, руки в карманах широченных брюк, кепка надвинута на глаза, - Пан не торопится, ночь – его время, ночью – дышится привольней, ночью вершатся дела, - настоящие, мужские. Те, о которых не говорят много. Их просто делают.
Охватив договязый Оськин силуэт острым зрачком, - усмехаясь чему-то уголком рта, Пан скрывается в глубине подъезда.
Наверху хлопает дверь.
В окнах третьего этажа вспыхивает лампочка.
Из подвального окошка пробивается тусклый свет.
**************************************
СУДНЫЙ ДЕНЬ. ГЛАВА ШЕСТАЯ
У евреев – Судный день.
– в небе ни зги, – стена дождя – потоки обрушились на город – хляби небесные разверзлись,
– крошечные фигурки спешат укрыться за стенами домов.
– странное напряжение – до звона в ушах и тишина – даже уличных псов не слыхать – Фейга-Лея плотно прикрывает ставни и достает пухлый молитвенник с тисненными буковками,
– покойный Яша-безбожник, и тот, – усмирял блеск рыжих с искорками глаз;
– прошли те времена, когда вся семья собиралась за круглым столом,
– по обе руки отца вихрастые головы, дерзкие – Яши и Мотла, Мишки – книжника и тихони,
– где Яша, где Миша, – где дети, – Фейга-Лея качает головой , -
«ищите Г-спода, когда можно найти его, призывайте ЕГО, когда Он близко»
Пройдут десять дней «трепета и раскаяния» - содрогнется земля от боли – извергнется чревом своим, - тысячи глаз, устремленных к Всевышнему в поминальной молитве,
– сольются души, под прикрытыми птичьими веками – скорбь – скорбь – надежды на милость – на милосердие
– в протяжном стоне из разверзтых уст – Кол Нидрей – в разверзнутых ладонях – память о тех, кто не дождется милости и прощения..
«и злодеяния нечестивого не будут преткновением ему в день раскаяния в своих беззакониях»
У евреев Судный день, – заперта будка Давида, и окна хромой Фаины задраены наглухо, – бледные тени мечутся за ставнями и старухи не шуршат на лавочках темными одеждами, – дождь, дождь, последние лучи солнца скользят по крышам домов..и прячутся за свинцовыми облаками.
*****************************
Чутье никогда не подводило Борьку Пана.
Опасность и предательство чуял хребтом, - костистым, волчьим.
Никогда волку не стать цепным псом.
Не променять пьянящий сырой воздух свободы на казенные стены и постылые борщи.
Борщи Борька варил сам,
- в громадном чугунке, ловко орудуя кухонным ножом,
- на говяжьей кости, небрежно кромсая буряк, капусту, картофель,
- пока Муська, сладко зевая, продевала ножку в чулок и со сползающей с плеча бретелькой
сонная, бродила по дому, забрасывая в рот орешки и карамельки..
При Муськиных попытках вмешаться происходила катастрофа за катастрофой
– овощи подгорали, бурая жидкость выплескивалась через край
- и чему только мать учила, да и едок Муська была никакой
– крупно нарезанные ломти серого хлеба крошила тонкими пальчиками
– замирала над тарелкой,
- Борька же хлебал, склонившись низко, с шумом втягивая огненный глоток, - двигая ушами, желваками, - ел быстро и много,
- подъедал с тарелки хлебушком, - откидывался на спинку стула, - минуту-другую приходил в себя,
а между тем рука его уже подбиралась к Муськиным коленкам или беззастенчиво ползла в вырез платья, больно сжимая крепкими пальцами проклюнувшийся сосок,
- Муська продолжала вяло жевать, но как-то по-особенному вытягивалась на стуле, пока не начинала задыхаться, сползать,
- руки Пана торопливо отстегивали только что натянутый чулок, дыша чесноком и лихо опрокинутой стопкой, он сжимал Муськины запястья и подталкивал ее к неубранной с ночи постели..
Вот так, не жалеть ни соли ни перца,
- с шумом высасывать содержимое мозговой кости,
- с остервенением, - раздвигая, разрывая, разворачивая,
- пока Муська не начинала метаться, собирая в горсть желтеющее на дневном свету белье,
- припечатывая, распиная, он пристально вглядывался в ее лицо,
- в подрагивающие голубоватые веки, закушенные губы,
- цыганское отродье,
- ухватив за проволоку волос, с шумом выдыхал воздух..
Чутье никогда не подводило Борьку Пана.
К зиме девка стала дурнеть.
Заострился носик, - опали щеки, - в глазах появился недобрый огонек,
- подолгу стояла у окна, перебирая неприбранные волосы ,
- казалось, осенние дожди смыли краски с ее щек,
- некрасиво кривя лицо, отталкивала его, маленьким кулачком упираясь в грудь, - но странная вещь, - чем больше толкала и отворачивалась, - тем настырнее и горячее он овладевал ею, - поспешно, грубо, -
чтоб потом, не оглянувшись на распростертое тело, выскользнуть за дверь и исчезнуть до поздней ночи.
********************************
Мальчишка совсем отощал, – выпирающий кадык, синева под глазами, - громадными, впрозелень
и ест второпях, на бегу, косясь в приоткрытые ставни, - что можно видеть в кромешной тьме?
- так и есть, - ложка летит в тарелку, оставляя веер свекольных брызг на скатерти под беззлобное ворчание Фейги-Леи,
Соня корчит мордочки Злате , по обыкновению вяло ковыряющей в тарелке
– Злата не едок, ее заботит прыщик на лбу, а от тарелки с бордовой жидкостью – скучно, она косится на Оську, вдевающего длинные руки в рукава куртки,
- куда несется братишка в дождливый вечер , она смутно догадывается
- не догадается только дурак, - молчит Прорезная, боясь обронить слово,
- недобро хмурится Гуменючиха в подвальном окне,
- еще тишина, но уже – шорох, и вздохи, и шепот,
- под рык мотоцикла подрагивают занавески,
– хлопает дверь,
- цокот каблучков, - стремительный, до самого поворота с Прорезной – на Никольскую, оттуда – через базарные ряды к пологому спуску Шелковичной,
- с горящим от ветра лицом, вжатым в худую спину,
- в никуда, в ночь,
- к теплым и темным подъездам,
- к застенчивому цветению губ,
- к неумолимо ползущей стрелке на крошечных часиках,
- к отделившейся от желтой стены молчаливой тени
- к острому всхрипу – и крику – в сырой тьме Прорезной.
****************************
ВЕРБНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ. ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Мальчишка был ни к чему, - жалкий недоносок, жиденок, как бы в штаны не наложил, - во тьме все казалось странным беззвучным почти танцем, глухой переулок поглощал резкость и звук, - Оськин мотоцикл боком завалился в куст; тормозя руками и ногами, Муська подвывала севшим голосом, - наверченные на Панов кулак волосы трещали у корней, - сучку, маленькую дрянь, - следовало проучить, чтоб впредь неповадно было, - Шалый и Коста крепко держали мальца, - не рвись,не рвись, малый, успеешь еще..
На ступеньках завязалась тесная беспорядочная борьба, - извернувшись,
Муська вонзила острые зубы в жилистую кисть Пана, -тот взвыл и смазал ее по скуле, - не рассчитав, - тяжелее, чем думал, - тут же глаз налился красным, молчи, дура, - многое мог простить Борька, - но не это, и не ей, вскормленной с руки, а горше всего позор, и шепот в спину, и поджимающие губы старухи, и прячущие глаза кореша, - и этот недоносок, узкоплечий, с крапчатым носом, - не верил, не мог поверить старой Гуменючке, - пока не убедился, - своими глазами..
- Заткнись малый, - пискнешь, на кол посадим, - окаменев, Оська смотрел на странные приготовления, - Муська молчала, темнея глазами, огромными, дикими, - хороша девка? – Пан провел узловатой ладонью по Муськиному бедру и похлопал, звонко, как кобылицу, почти беззлобно, - хороша? – и грязно выругался, - молчи, ссучонок, - пикнешь, - порешу на месте, и ее, и тебя, -
При виде ножниц – тяжелых, ржавых, Оська дернулся, - и замер, - в руках Шалого, - Муська не сводила с него глаз, будто гипнотизируя, - молчи, Осенька, молчи..
Тяжелые пряди бесшумно падали на пол, - Оська опустил глаза, - Муська оказалась чуть лопоухой, и длинноносой, с тонкой шеей , с головой, похожей на маленькую дыньку, - любуясь работой, Пан отошел в сторону, - тяжелым камнем сердце проворачивалось в груди, - он топтался на Муськиных волосах , желая, - больше всего на свете, - до хруста сжать ее голову в ладонях, - пусть такую, совсем некрасивую, - с налитым кровью левым глазом и поцарапанной губой, - дура, дура, - и вдавить лицом в подушку, - и услышать протяжное, рассыпчатое – Бооорька, босяк! –
Муська рассмеялась внезапно – сквозь злые слезы, и замолчала резко, - когда дернулась Оськина голова, и темно-русые легкие волосы , еще с минуту назад отброшенные назад прелестным мальчишеским движением головы, смешались на полу с жесткими чернильными завитками, - Оськина голова оказалась благородных очертаний, с прижатыми к черепу ушами, с совершенной линией челюсти – с бездонностью серых впрозелень глаз..
То, что произошло потом, невозможно было вытравить ничем, - жалкий Муськин затылок, обнаженная спина с выступающими костяшками позвонков, - после трех ударов, с оттяжкой, - по вздрагивающему телу, тоненькая струйка потекла меж ног , - обхватив голову руками, она раскачивалась из стороны в сторону, - совсем некрасивая, похожая на вороненка, выпавшего из гнезда, раззевающего клюв, издающего сиплые болезненные звуки..
Борька недоуменно уставился на лужу, - возмездие превратилось в фарс, да еще и дурно пахло, - выпустив из рук ремень, он набросил на Муськины плечи пальто и сплюнул на пол, - накройся..
- А с мальцом чего? – Шалый растерянно топтался , - история переставала нравиться ему, - вид лысой бабы не вдохновлял, да и жидковата она была для него, то ли дело – Верка с Фруктовой или Зойка из «Рыбного ряда», - растирая рукой грудь, Борька с тоской глянул в сторону Оськи, - мстить было некому, не мальчишке же этому желторотому, что-что, а до младенцев он еще не опускался..
**********************************************
Весна обрушилась на Прорезную точно по календарю, - с почерневших карнизов и крыш обваливались и стремительно летели вниз сосульки, истончившееся,прозрачные, говорят, не обошлось без жертв,
- весело журчала вода в водосточных трубах, - приходилось перепрыгивать через огромные талые лужи..
Со звоном пролетали трамваи, - ветхозаветные старушки, проваливаясь галошами в чернеющие проталины , задирали головы и замирали, нежась в лучах мартовского солнца, - несмелого, неяркого..
По всей Прорезной выбивали покрывала, коврики, ковры, - на последнем снегу, оставляя грязные квадратные следы; с голубоватого ворса улыбались сказочные олени в золотых стежках , цепляясь ветвистыми рогами за гирлянды белых и красных роз, - пыль оседала, тут же превращаясь в месиво, утрамбованное ботиками и галошами.
***************************
Эти двое появлялись с первым теплом, - держась за руки, Он и Она,
- старожилы Прорезной, Никольской, Фроловской, Ягодной помнят их в лицо,
а еще - обтрепавшиеся со временем матросские костюмчики, и сияющие глаза на бледных лицах, отечных после долгой зимы, - красные кисти рук, и с чужой ноги обувку, - как и где проживали они холода, никто не знал, как никто не знал их настоящих имен, из каких подвалов выползали они на свет Божий, то ли брат и сестра, то ли влюбленные, не сводящие друг с друга безумных глаз, бесцельно бредущие улочками и бульварами, петляющие двориками, - застывающие у церковной ограды , сплетаясь руками и коленями, Она – с небрежно торчащими из-под берета полуседыми свалявшимися клочьями волос, и Он, - прикрывающий черные провалы во рту грязной ладонью..
Дети звали их «Люсиками»...
Его – Люсиком. Ее – Люськой.
- Люсик, на голове ворона! – от детских криков звенел воздух Прорезной, а Люсик вздрагивал и озирался, прижимая ладони к ушам, - голова его уходила в плечи, а в глазах появлялся животный страх, - Люська, стремительно развернувшись , вывернув тощую желтоватую шею, швыряла в в обидчиков острым камушком, - еще с квартал ватага бездельников преследовала вечных влюбленных, но и эта забава быстро приедалась.
**********************************
Вербное воскресенье пришлось на первое апреля.
Повязав цветастый платок, - вместо темного, прижимая к груди растопыренные веточки вербы, Гуменючиха вышла во двор.
В канун Седмицы окропленные святой водой веточки с набухшими мохнатыми почками полагалось внести в дом и загадать желание.
Она давно не загадывала желаний.
В небе, умытом снегами и дождями, дрожало новорожденное солнышко.
Детвора носилась по двору вокруг Оськиного мотоцикла, но тут же растеклась цветными ручейками при виде хозяина.
Зарычал железный конь, - отбросив назад отросшие перья темно-русых волос, Оська поднял голову к окнам третьего этажа и тут же отвел глаза, - окна казались чужими, - не вздрагивала занавеска, не дрожали стекла от цыганских раскатов патефона, - никто не заметил, ни одна душа, кроме, пожалуй, остроглазой старушки за подвальным окошком, не смыкающей глаз ни днем ни ночью, стерегущей рассветы, розовеющие над крышами домов, - никто не заметил маленькой фигурки, удаляющейся все дальше и дальше от Прорезной и скрывшейся за поворотом,
- после Муськиного ухода Борька Пан тоже исчез, и надолго, говорят, - темные ночные делишки, но точно никто не знает, так, болтовня.