Рефлект...куадусешщт #38
Юлия Могилевер. СТИХИ
* * *
Ни страны, ни погоста...
И. Бродский
Человеку бывает свойственно предполагать,
располагая потом, между прочим, совсем иначе,
и слова "нельзя вступить в ту же воду" значат,
что не столько вода не та – безнадежно не та нога.
А не той щекой не прижаться к чужой отчизне,
между прежних линий другое тело не втиснешь,
нет причины у этих глаз тот фасад искать,
и туда, где все та же цинковая река
из-под лап грифона смывает вечную пряжу,
никому не прийти. Просто некому. И неважно.
* * *
Нас записывают на пленку проходящих мгновений,
чтоб потом от скуки или под настроение
перемотать назад и просмотреть, как заведено,
еще и еще, то ускоренно, то замедленно.
А мы послушно поднимаем руки,
опускаем руки,
мы разеваем рты безмолвно, как щуки,
и потом на бис повторяем в звуке
то в профиль, а то анфас
в который раз, ну в который раз
те же самые глюки.
Но на нас глядят и глядят,
и пленка вперед-назад.
* * *
Мы продолжаемся, только собой ли?
Время гудит на запястье нестройно,
и захлебнувшись под собственный стук,
с боем себя выпускает из рук.
Мы возвращаемся – много ли проку?
В прошлый свой дом угодив ненароком,
рвущейся памяти запах и звук,
жалко пугаясь, зовем – дежавю.
Плотью своей растворяясь в природе,
что собираем мы в каждом заходе?
Милость ли, вечный карающий бич:
счастье – не помнить, и горе – забыть.
Кто, ухмыляясь, тасует колоду?
Сколько всего степеней у свободы?
Крутим и вертим мы шар голубой,
вечности клочья, ей платим собой.
ДЫРКА ОТ БУБЛИКА
Девочка сидит у окна в метро,
ей шестнадцать лет, она в десятом классе.
Это вариант, когда лирический герой
идентичен автору, что в подавляющей массе
случаев верно, даже когда не совпадают возраст, пол,
обстоятельства места, времени, и все такое –
просто автор примеряет на себя новую роль,
но никаким прикидом суть не скроешь.
Впрочем, к девочке это не относится: она – это вправду я
без маски и грима, младше всего на жизнь,
она ловит свое отражение в оконном стекле, радуясь,
потому что нравится себе, что случается редко, вагон дрожит,
ей и сладко и страшно и весело, и почему-то
навсегда застревает в памяти эта минута –
предвкушение вечного счастья и лета и... Нет, так нельзя!
ей шестнадцать, этой девчонке, а мне шестьдесят,
мне не нравится собственное отраженье, разве только в окне вагона,
где не видно деталей, и все неопределенно
и не важно, а главное – лето уже прошло,
дождь, занудно бурча, нотацию мне читает,
тщась отмыть от иллюзий и воспоминаний стекло
из того, никогда от меня не ушедшего мая,
чтобы ей ненароком в окне не привиделась я –
что сказать мне сидящей в метро в ожидании жизни?
пусть не знает до срока, как сложится этот пасьянс,
пусть все будет по-прежнему ныне и присно,
и вовеки, и хватит уже! Бесполезно влиять
на подопытного тому, кто знает о результате,
это знание переиначит условия бытия,
и судьба, проложив себе новый фарватер,
потечет по-иному. Пусть девочка смотрит в окно,
улыбаясь из прошлого, там ей тепло и привычно.
То, что было – то было, что будет – то знать не дано,
потому что бессмысленно. Мир защищен отлично.
Временной парадокс – это просто красивый миф,
прав был грек: не войти в ту же воду дважды,
только если покинуть материальный мир,
да и то со вхождением все-таки выйдет лажа –
даже если вода будет та, и отыщется нужный миг,
заходить будет незачем и безусловно нечем.
Но раз есть для чего оставаться пока людьми,
наше прошлое в наших руках, а значит – еще не вечер!
Л-Д
Город детства был велик и суров,
судьбы стискивал гекзаметром строф,
словно вечность отворивший Сезам
нас на шпилях возносил к небесам.
Город детства был прекрасен и строг,
поднимал на пьедестал своих строк,
загоняя в стихотворный размер,
плел из нас шальную пляску химер.
Город детства нежен был и жесток,
в свой прокрустовый закручивал рог,
хмурых улиц безупречный чертеж
нас разделывал как жертвенный нож.
Город детства в отраженье зеркал
дулом времени застыл у виска,
в Зазеркалье не откроется дверь,
там чужой какой-то город теперь.
ЛЬВУ ЛОСЕВУ
"Хрусталев, машину!"
Л.П. Берия
Ничего никогда не меняется в этом мире,
кроме несущественных декораций.
Знает ли Гамлет, что придуман неким Шекспиром,
когда, несмотря на изыск режиссера, вынужден повторяться?
И запорожцы все так же пишут просьбу об амнистии
товарищу турецкому султану в Верховный Совет,
но то ли адресат выбыл, то ли индекс забыли выяснить,
и ответа, как водится, нет.
А первый визирь, выходя из караван-сарая,
торопливо зовет: "Хрусталев!",
и прищурив пенсне, на ходу влетает
в персональный ковер-самолет,
но конечно, зависит от традиций, от моды,
от культурной среды его путь –
расстрелян он будет, львами разодран,
или в Крым полетит отдохнуть.
Кроме него самого, это никого не интересует,
время торопится на свои круги,
чтобы забавный сюжетик, пропавший всуе,
отработать успеть на других,
и ничто не меняется, кроме маловажных деталей –
эпох, континентов, народных масс –
история движется по спирали,
смеша, как трагедия, и пугая, как фарс.
* * *
Призрачный город, двумерный, двуцветный,
в ряби расплывчатой лица и здания,
странное время живет несусветно,
путаясь в странных причудах сознания.
Люди рождаются, старятся, женятся,
в школу идут, исчезают, и где-то
вечно вдоль улицы гонит метелица
в брызгах и хохоте вечное лето.
И в бесконечном молчании – мимо
люди и годы, и жизнь – без оглядки –
мчит криптограммою непостижимой,
сам Шампольон не добудет разгадку,
шифр забыт, ключ утерян бесследно,
как палимпсест, неразборчива сага.
Призрачный город, двумерный, двуцветный,
в прямоугольниках фотобумаги.
* * *
Плетется с горы за камнем усталый Сизиф, спотыкаясь,
в который уж раз не упомнишь, ведь несть им числа,
и тащится с ним (и тащится от него – привыкаешь
постепенно получать удовольствие от любого, что Зевс послал).
Но продолжим: как сказано выше, достал Сизиф камень,
и хоть камень его достал,
но растопырив пальцы, гордый, как знамя,
он несет этот свой пьедестал.
Для обоих нелегкий их путь к вершине,
разумеется, путь наверх –
пусть для вида корчишь кислую мину,
но надеешься на успех,
что обманешь судьбу, проскользнешь в нирвану,
отрешишься и воспаришь
в рай, где больше не будет погано
ни снаружи и ни внутри.
Там-то мы с тобой оторвемся, дружище,
не навеки мы, чай, срослись,
все едины там, будь хоть принц, хоть нищий –
кушай ложками, навались!
Вытри сопли, камушек, там попляшем,
гнусной вечности отомстим!
а пока – живем, и, в общем, приятно даже,
не находишь? Но камень хрипит "прости",
и срывается с грохотом, и падает вниз
горестным облегчением для двоих...
Так и мы с тобой, очередная моя жизнь.
Так и мы с тобой, очередной мой стих.