Рефлект...куадусешщт #38
Ольга Кольцова. ВОЗВРАЩЕНИЕ ПО СПИРАЛИ
* * *
Седьмая вода, по традиции, на киселе.
Текут простоквашей молочные реки в моря.
Тритон толстогубый кривляется, навеселе,
и парус белеет над лужей Маркизовой зря.
Молочные зубы кисельную память хранят;
крошились брикеты, добыты в соседнем сельпо;
дымился асфальт, антрацитовый вар, концентрат,
великим потопом их смыла река Лимпомпо.
На берег кисельный Катюша брела под гармонь,
и яблоки зрели, но не вызревали дички.
Молчи, грусть, молчи и молочную пенку не тронь.
Мартышка в очках нацепила вторые очки;
таращит глаза дальнозорко, себе на беду,
не видя того, что под носом, всего в двух шагах.
Седьмою водою, неведомым бродом бреду
на берег ненастный, а дело табак, дело швах.
* * *
Но со времен царя Гороха…
П. Вяземский
Живет моя отрада…
Я. Полонский
Вдаль идешь по водам талым,
не касаясь вод;
дело в общем-то за малым:
за озябшим красноталом,
вполуоборот –
краем слуха, гранью вздоха
эхо уловить;
догорай, моя эпоха,
со времен царя Гороха
некого винить;
краем глаза, гранью взгляда
облик угадать;
в терему живет отрада,
хоть сама тому не рада, –
стоит ли страдать,
если на пути запруда,
пыль из-под копыт,
впереди каменьев груда –
ох, не пей, моя гертруда,
стол давно накрыт;
то ли тризна, то ли брашны, –
горе не беда, –
этот посвист бесшабашный,
снег вчерашний, палый, зряшный, –
талая вода.
* * *
Да, но только напомни – зачем и куда
подниматься над темной водой,
если путь ограничен громадою льда,
и дрожащая в небе мерцает звезда
над житейской дурной ерундой;
если ветер в лицо и кровавый закат,
и сияния лживая суть,
наугад подниматься из гнилостных блат,
но затянет трясина, не взглянешь назад,
впереди – белоглазая чудь;
и ожившие призраки памятных дней,
хоровод искаженных теней,
и ночная несется четверка коней
и тревога клубится над ней.
Ледяная преграда маячит вдали,
и «Титаник» сияет в ночи,
и вдали от устойчивой милой земли
кто-то ищет пенсне и ключи.
* * *
Ограни свой алмаз, ограни,
не взыскуй от чужого огня.
Сохрани тебя Бог, сохрани
для грядущего страшного дня.
Пепел, пепел примешан к словам,
на весах не песок, а зола;
словно хлеб преломив пополам,
ты присядешь, незрим, у стола.
От пронзившего в вышних луча
через волглую стылую мглу
четверговая вспыхнет свеча
на далеком твоем берегу.
* * *
Несобственно-прямая речь слышна,
не собственный, мотив тихонько вьется,
но собственное эхо остается,
когда врасплох застигнет тишина.
Зажмурь глаза и слух приотвори,
от голоса внезапного, от гласа –
по слою затвердевшего левкаса
черты проступят, прочее – сотри.
Прекрасным мир не станет, верь – не верь,
классически оборванная строчка –
хитин, имаго, кожа, оболочка.
И мотыльком прикинувшийся зверь.
* * *
Дважды в реку – лишь небу войти,
ливню, прочерку молний двуострых,
в шутовских одеяниях пестрых
листьям, ветреным срезом пути.
От крещенской чудесной воды
не убудет, лишь над Иорданью
свет стоит; равносилен преданью
отголосок былой ерунды.
Посмотри, как земля тяжела,
хрупок лед, полынья затянулась;
отражение света вернулось
эпителием, гладью стекла.
Дважды в реку – поземкой дурной,
зазеркальным подобьем, потоком;
зраком, мраком, всеведущим оком
иль звездою – на глади речной.
* * *
Супрематически паря
над миром небыли и вздора,
в конце свечного коридора
провидеть вязкость янтаря,
силки, ловушку, западню,
прельщения иного рода;
ни родословье, ни порода
не на кону, не в корм коню;
зрачок из сумрака веков
раздвинет объектива створы,
мелькнет невнятный образ Коры,
освобождая от оков, –
от тяжкого земного сна,
мистериального соблазна;
заочна память и заглазна,
и плоть значенья лишена.
* * *
Ну а если назад, за плечо, за крыло –
только взгляд, только пристальный взгляд;
но примета дурна, и воды утекло
под янтарные слезы сестер-Гелиад –
так, что снадобьем сделался яд.
Вот и кровь до виска добралась, горяча,
и не больно смотреть с высоты
на проделки шута, трюкача, рифмача;
то ли смех, то ли плач искажает черты,
и горят, не сгорая, мосты.
И терновник колючий, и розовый куст,
и садовник, и плащ огневой,
и карбункул, змеиных коснувшийся уст, –
всё твое над колеблемой ветром травой,
брат-тростник, – вековой, кочевой…
* * *
не из плоти и крови – из мрака и сна,
из ошибки, гордыни и лжи
сотворен, – оболочка земная тесна,
потому отпусти, не держи;
за мгновением – миг, за эоном эон,
наливается злое зерно,
и ростки оплетают подножье колонн,
и незримое ткут полотно.
не для жертвы – для жатвы созрела пора,
вот и жнец появился из мглы;
стало близким, что мнилось далеким вчера,
уместившись на кончик иглы.
отраженьем отторгнутые зеркала,
лишь кружит над жнивьем воронье,
и летит оперенная мраком стрела,
и вонзается в сердце мое.
* * *
Ветророжденный – с ветром говорит
на языке эоловых созвучий,
он облаком прикинется иль тучей, –
и мраком ставши, знай себе парит, –
вбирая морок, воздуха тщету, –
и первый вздох – почти как вздох последний;
за литургией или за обедней
ветрам дано услышать немоту
той речи, чье дыхание – темно,
оно сродни дыханью преисподней,
слова же произносятся свободней
и падают, как спелое зерно.
Ветророжденный, распахни глаза
и слух открой – уже не для соблазна, –
пусть речь твоя пока еще не связна,
но пеленой не кажется слеза.
Ветророжденный, с ветром говори,
лети за ним – и с ним же возвращайся;
не бойся, не проси – и не прощайся, –
но купиною на ветру гори.