Рефлект...куадусешщт #42
Рафаэль Левчин, Юрий Проскуряков. Глава из романа [СТЕНЫ У] [И войдя в сказанный дом]
Автор визуальной работы - Есимаса Цутия (Yoshimasa Tsuchiya). Кентаврида
В широких сенях нашли мы кумиры девяти муз,
у дверей стояли два кентавра.
А.С. Пушкин, «Повесть из римской жизни»
– ...И войдя в сказанный дом, я нашёл там мою Анджелику, каковая учинила мне самые непомерные ласки, – бормотал Адам с весельем обречённого, – кои только можно вообразить. Так я пробыл с нею от двадцати двух часов до следующего утра с таким удовольствием, что равного не имел никогда. И пока я наслаждался, мне вспомнилось вдруг, что в этот самый день истекал месяц, который мне был предсказан демонами в круге. Так что пусть посудит всякий, кто с ними путается...
– Я посетил телесный дом, изгнал того, кто был там изначально, – поддержал Летописец, – и вошёл в него. И все множество архонтов встревожилось, и вся материя архонтов и силы земного рождения взволновались при виде смешанного образа. А я – тот, кто пребывал в нём, не будучи похож на того, кто был там сначала. Ведь это был мирской человек. А я, происшедший из мест, находящихся над небесами, казался нижним частям чужим...
Их собственным нижним частям, как, впрочем, и верхним, было весьма неудобно, потому что они лежали ничком, а под ними было что-то холодное, жёсткое и угловатое – возможно, оружие или орудия пытки. И хотя руки не были связаны, пошевелить ими пока не представлялось возможным.
– А Вы говорите: големы... – пробормотал Адам.
– Я, собственно, ничего подобного не говорю. Хотя это действительно были големы. Отрицание мира именно в силу убеждённости стало его приятием. Проклятие пола и тела, которое, как известно, тешит до известного предела, проклятие имени и безыменности удивительным образом превратилось в благословение. Мы сейчас подпитываемся определёнными силами...
– Вы сейчас пойдёте на корм здешним биоморфам.
– Возможно. А может быть, они – на корм нам. Тут ведь откуда смотреть. Мы свободны. Даже на эшафоте мы свободны. Неограниченно свободны, как ни странно Вам покажется.
– Простите, но «свободны» – означает: СВОБОДНЫ. Когда на близких вроде бы ни в чём не повинного человека рушится дом, а сам он превращается в мутанта, то говорить о том, что его свобода ничем не ограничена, несколько, я бы сказал, цинично. Примерно такое же «неограничение свободы» было на входе в Дардан: германцы, вы можете выбрать быть расстрелянными немедленно – или вас будут бить железными прутьями, пока вы можете стоять на ногах; тех, кто упадёт, опять же расстреляют; а уж тех, кто выстоит, будут морить голодом, пока они не потеряют все силы, и расстреляют только тогда... Можно принимать, что человек не видит Всего Плана и не знает, что всё это зачем-то нужно – но говорить о неограниченной свободе, право же, не стоит. Свобода, да ещё неограниченная, означала бы, что Создатель не вмешивается в дела человека никаким образом. Хуже от этого было бы или лучше – другой вопрос.
– Германцы... как о них говорил Зардушт: это же трихины, глисты, вши, которых нужно уничтожать, как чуму, до последнего микроба, потому что против них нет никакого средства, разве что ядовитые газы.
– Что?!
– Да это ещё не всё! Германцы – как мухи и крысы: чем больше вы их уничтожаете, тем больше они плодятся. Германская раса родилась как враг человечества и всего человеческого. И пока последний германец не будет уничтожен, человечество не сможет спать спокойно. Спать и видеть сны. Сны разума...
– Кто Вы такой, Летописец? – как можно спокойнее спросил Адам и внезапно почувствовал, как пальцы рук обрели чувствительность.
– Абруктеры, азарпы, айгандзии, аламаны, ангригуарии, ардинги, аскунги, байбиры, бангионы, бердулы, бастарны, батавы, бургунды, вандалы, виктобалы, визиготы, витунги, галдигасты, гамбризии, гепиды, герулы, геруски, гревтунги, гугерны, дулгитубины, игуллионы, интуэрги, канненефаты, кантамбры, квады, кимбры, костобоки, лакринги, ланционы, лонгиберды, мархумоны, мутилоны, нуитоны, остроготы, протинги, росомоны, руги, селинги, сигамбры, скререфенны, тайфалы, теоринги, трансмонтаны, тритунги, флузионы, франки, хайтуоры, эрагнариции, юутунги... и это ещё лишь малая часть наименований их!! – веселился Летописец. Адам впервые услышал, как тот хохочет.
– Это всё?
– Какое там! Ещё гольтескифы, тиуды, инаунксы, насинабронки, колды, имнискары, тадзансы, атаулы, бубегены... несть им числа и клички! – Летописец уже ржал во весь голос. – И с ними их gods, heroes, dwarves, giants, nymphs, warrior maidens, flying horses and dragons! А также theft, incest, fratricide, drowning, murder, revenge, immolation, and twilight of the gods!.. И необходимо, конечно же, изыскание научным путём средств для вымирания сей паразитарной и вредной для мира народности...
Адам приподнялся и сел. Голова кружилась невыносимо, как после изрядной дозы праха ангела. Он с трудом выдавил из себя:
– А Гёте?
– Что Гёте?
– Das Wahre ist von laengst gefunden, /Hat edle Geisterhaft verbunden; /Das alte Wahre, fass es an! * – не очень уверенно процитировал Адам.
– Да подите Вы с Вашим Гёте! – Летописец тоже заворочался, хотя довольно вяло. – Известно, думал он /о Фаусте, что тот и в муках Фауст,/ а тот был превращён в фаустпатрон!
Он тоже сел, по-прежнему улыбаясь, как майская роза:
– А вообще дело не в том, чтобы стать победителем, а в том, чтобы не стать жертвой. Вы этого не понимаете, потому что покамест никогда не пробовали на себе роль жертвы. Вот послушайте тот мой сон, от которого нас отвлекли эти уродцы.
Я провожу летние каникулы в деревне у бабушки. Лежу на спине в поле, поросшем высокой травой. С двух сторон поле окружено озером, с одной лесом, а четвёртая выходит на деревню. И вот я лежу и смотрю в небо. Потом, будто что-то толкнуло, приподнимаюсь над травой, оборачиваюсь и вижу: с берега озера по направлению к деревне идут чёрные солдаты, растянувшись в цепь через всё поле от леса до озера. Как мне на таком расстоянии удалось рассмотреть их форму, уж и не знаю, но я понял, что это солдаты армии современной Германии.
– Как Вы сказали?
– Да-да, Германии! В этом сне у них есть государство! Идут они этак неспешно, а я, почувствовав опасность, начинаю ползти к деревне, чтобы не показываться из травы. Ползу, ползу, как вдруг чувствую, что мне в затылок упирается какой-то металлический предмет – и понимаю, что это ствол автомата...
Затем во сне как бы провал, и вот я в Санкт-Петербурге. Уже осень. Общежитие Госунивера на пятой линии Васильевского острова. Германия победоносно воюет с Россией. Вермахт семимильными шагами продвигается по европейской территории страны и уже на подступах к нашему городу. Но жизнь в Питере идёт себе своим чередом. Студенты, живущие в общежитии, по-прежнему ходят на лекции и семинары, занимаются спортом. Только каждый день задают друг другу один и тот же вопрос: «Ну что, они уже вошли в город?». И вот однажды они вошли в город. В общежитии появляются германцы в чёрной форме, укрепляют решётки на окнах, баррикадируют вход, выставляют охрану на вахте – короче говоря, превращают нашу общагу в тюрягу. На следующий день появляется человечек в штатском, средних лет, в тирольской шляпке с пёрышком, с пузцом, нависающим над ремнём – и все называют его «Экстерминатор». Он входит в кабинет к комендантше, и больше мы её не видим. Зато видим на доске объявлений список: все жители общежития разбиты на группы по двенадцать человек (шесть девочек и шесть мальчиков), и их фамилии стоят под датами, на которые этим людям уготована казнь. В нашем общежитии – две душевые, по шесть кабинок в каждой. Германцы превращают их в газовые камеры, где из душа вместо воды подаётся газ. Каждый день уничтожению подвергаются двенадцать человек. Моя фамилия – в группе, которой суждено погибнуть второй. Поэтому в первый день казни я в числе нескольких зевак спускаюсь вместе с жертвами и палачами в подвал, где находятся наши душевые. Казнь происходит на моих глазах. Приговорённые к смерти двенадцать ведут себя абсолютно спокойно, не оказывая ни малейшего сопротивления. Они разделяются на две группы, девочки и мальчики расходятся по разным душевым. Раздеваются в предбанниках и нагими входят в газовые камеры. За ними закрывают дверь, и Экстерминатор дёргает рычаг, пуская по трубам отравляющий газ. Мне такая смерть, безусловно, кажется страшной. Я подхожу к Экстерминатору и спрашиваю: «Скажите, а это вообще мучительная смерть?». И он извиняющимся тоном отвечает: «Вы знаете – да, довольно-таки мучительная. Но быстрая!». Тогда я замечаю у него на поясе жёлтую кобуру и прошу отолжить мне пистолет, чтобы я мог покончить с собой. Почему-то моя просьба тотчас удовлетворяется, и я получаю в руки пистолет – кажется, «Зауэр». Отойдя в сторону, извлекаю из него магазин и обнаруживаю, что там всего два патрона. «Нормалёк! – думаю я. – Можно ещё кого-нибудь осчастливить лёгкой смертью!». Дело в том, что в нашей общаге живёт (в моём сне, в реальности её там не было) моя одноклассница, в которую я был влюблён, когда учился в школе. Её фамилия в списке лиц, подлежащих ликвидации, стоит в самой последней группе. А я-то должен был отправиться в газовку уже на следующий день! И вот я иду к ней с этим пистолетом и долго-долго убеждаю её умереть от пули вместе со мной. Наконец, она соглашается. И на следующее утро мы с ней спускаемся в подвал, к душевым комнатам, чтобы там наши мёртвые тела потом и нашли (кровь и мозги с кафеля легко убирать). Мы заходим в один предбанник. Она медленно раздевается и, полностью раздевшись, идёт в душ. Тогда я тоже раздеваюсь и следую за ней. Пистолет оставляю рядом с одеждой на полу. Я нахожу её в кабинке – обнажённую и невероятно соблазнительную, – и мы начинаем заниматься любовью стоя. Спустя несколько минут я слышу, как захлопывается дверь в душевую, и кто-то со скрёжетом опускает рычаг подачи газа. Из душа у нас над головами слышится шипение...
Адаму удалось, наконец, встать и выпрямиться. Откуда-то послышалось отчётливое хихиканье.
– Нечего хихикать! – возмутился Летописец.
– Да это не я. Это...
Распахнулась дверь, и в помещение вошли... вбежали... вгарцевали... два существа, которых они ожидали и побаивались увидеть.
Кентавры.
Вернее, кентаврёныши-подростки. Грациозная девочка и угловатый, нескладный мальчик, смеющиеся, симпатичные, как все дети, и совершенно непохожие на то косматое страшилище, которое запомнилось Адаму, хотя он не мог бы сказать с уверенностью, глюк то был или нет.
– Есть хотите? – спросила, слегка шепелявя, девочка.
– Пить, если можно, – как ни в чём не бывало ответил Летописец, точно ему было вполне привычно общаться с кентаврятами каждый день.
Девочка что-то сказала мальчику, и он, после короткого обмена невнятными междометиями, исчез за дверью.
Адам рассматривал юную кентаврессу во все глаза. Копна (грива!) светлых волос, широко расставленные глаза, хрупкость и ощущение внутренней силы.
– Не правда ли, она похожа на Чебурашку? – невозмутимо спросил Летописец.
– Я её двоюродная дочь, – смущённо ответила девочка.
– Племянница, в смысле?
– А, ну да... – девочка ещё более смутилась. – Мне не очень... привычны эти ваши... обозначения родства... у нас не так.
– У вас? Вас здесь много?
– Где «здесь»?
– Там, где мы находимся.
– А где вы находитесь?
– Может быть, Вы нам это скажете? – предложил Адам.
– Ну пожалуйста. Вы находитесь в Институте Высокого Ветра.
Вернулся мальчик, неся в руках что-то вроде небольшого трехгранного аквариума. В зелёноватой жидкости плавали бесформенные существа, похожие на маленьких медуз.
Летописец спокойно взял из рук кентаврёнка аквариум и припал к краю. Адам смотрел на него во все глаза.
Оторвавшись, Летописец подмигнул ему и протянул сосуд:
– Ну, не говорил ли я, что биоморфы пойдут нам в пищу? Вперёд! Утоляет и жажду, и голод!
– Нет уж, спасибо, пейте-ешьте сами! – Адам содрогнулся.
– Как угодно, как угодно, – и Летописец ещё раз отхлебнул из сосуда, причём плавающих существ стало явно значительно меньше.
Кентаврята смотрели на них с интересом, к которому явно примешивалось ещё что-то.
– Что с нами будет? – напрямик спросил у них Адам.
– Это полностью зависит от вас самих, - безапелляционно ответила девочка, явно бывшая главной. – Если захотите, можете остаться здесь навсегда. Если захотите, можете...
Мальчик толкнул её локтем.
– Да, действительно, – она опять очаровательно смутилась. – Я слишком много говорю. Вы можете ходить? Тогда следуйте за нами, и всё сами увидите.
Они по очереди шагнули в дверь, за которой открылся не коридор, как можно было ожидать, а залитая солнцем полянка в лесу. Два сатира (один весьма похожий на Мунда) утомлённого вида наигрывали на сирингах что-то весёленькое, и несколько полуголых загорелых нимф лениво пританцовывали, явно ожидая приятного развития событий. Окружающий лес, как водится, шумел и пересвистывался. Журчал, разумеется, ручеёк. Птички весело чирикали что-то подходящее к случаю. Бродил павлин, и сложенный хвост его был закрыт для обозрения.
– На фиг! – сказал Адам, отворачиваясь от этой олеографии.
* Правда найдена давным-давно
И связала союзом благородные души;
Крепко держись ее – этой cтарой правды! (герм.)