РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Роня Хан

Орнамент в виде чешуи. Орсель. Оскар и Доротея

03-01-2019 : редактор - Женя Риц





Орнамент в виде чешуи

Жимолость, тупик, мятежный, пар, компрессор, осуществлять, сумасшедший, ураган,
                                                                                                    тщательный, гувернантка.

Перед моими глазами пустая стена. Она серовато-белая, шелушащаяся, мёртвая. Я смотрю на неё уже четвёртый день и не могу привыкнуть к тому, что она стала такой. Теперь это не стена, а тупик, возникший на моём пути. Его хочется разбить – и идти дальше. Или разрисовать, заполнить, исписать чем-нибудь. Только чтобы не было так. Чтобы не было больно смотреть.



В комнату попадал пыльный луч света. Он просачивался сквозь уголок окна, который не был прикрыт толстой портьерой. В тёмной части спальной медленно раскачивалась колыбель, поскрипывая время от времени. В колыбели лежал кулёк, мирно посапывающий и иногда ворочающийся. Гувернантка, приоткрыв дверь, смотрела на маленькое спящее чудо, еле различимое в гнёздышке из одеял. Своих детей заводить ей не разрешалось, так что она честно любила всех воспитанников, пока те не вырастали.
Она плакала, когда ей нужно было расставаться со своим чадом и искать новое место, чтобы было чем себя кормить. Её лицо с возрастом вытягивалось, как если бы она постоянно воздевала брови в безмолвном удивлении всему происходящему. Она была завсегдатаем театров, знала многие спектакли наизусть и на каждом представлении сидела с вытянутым лицом, чинно сложа руки на коленях.
В своём постоянном одиночестве гувернантка много молчала, отчего рот её все время был закрыт. Дав волю воображению, можно было представить, что и ест она тоже с закрытым ртом, наслаждаясь лишь запахом пищи и жадно пожирая её глазами.
Только когда вблизи появлялось чадо, о котором гувернантка пеклась как о своём, лицо её оживлялось. Когда дитя бодрствовало, она без умолку говорила с ним на разных языках, двигалась и улыбалась.
Глаза няни всегда были вездесущи и, словно у вора, бегали из стороны в сторону, выдавая её смятение. И даже прямая спина её, пытающаяся уговорить окружающих поверить в гордость этой пожилой дамы, не могла изменить впечатление дрожащего, испуганного существа, ожидающего нелепой смерти каждую секунду.
Уже седая и морщинистая, но всё ещё такая же статная, со своей неизменно ровной спиной, она, привыкшая осуществлять в своей голове тщательный психологический анализ происходящего, следила за тем, как малыш спит.
Она уже так полюбила этого новенького малыша, что никак не могла принять некоторых вещей: колыбель, на которую она смотрела, была пустой, там никто не сопел и не шевелился, а малыш умер на её руках два дня назад. От неизвестного яда.

Хотя бы одна жизнь появилась на этой белой пустоши. Но этого мало, тем более она такая крошечная — малёк. Нужен кто-то ещё. Кто-то, кем жалко было бы пожертвовать, с кем не хотелось бы расставаться. Такая жизнь — подойдёт.



Он зажёг фонарь, и колючая проволока отбросила шипастую тень.
Это была заброшенная гидроэлектростанция. Наверное, ему не стоило туда лезть: одни генераторные, уставленные компрессорами. Ничего интересного, да ещё и воздух: такой влажный, что даже ботинки промокли. Нужно было надевать резиновые сапоги, а не разношенные облегчённые берцы, которые он таскает уже третью весну. Вдобавок по таким дебрям.

Он (обойдёмся, пожалуй, без имён: компромат мне вовсе не нужен) — до сих пор жил с мамой. Ему было плевать, где жить и с кем. Лишь бы бросить проспаться своё уставшее после рейда тело и умыть лицо после сна. Больше ничего не требовалось.
Мама переживала за него каждый раз. Она покупала ему лекарства, когда он болел, готовила еду, стирала одежду и мыла ботинки, успокаивая себя тем, что так она просто наводит порядок в своей квартире. Думала, что это ей так просто приятнее жить: в чистоте, чтобы её мятежный сын не следил в квартире и (упаси господь!) ничего не готовил, а то после него приходится отмывать половину кухни.
Мама была очень трогательной женщиной. Она вязала крючком разноцветные чехлы на все предметы, на которые их можно было надеть: цветочные горшки, бутылки, подставки и коробочки. Она обвязала книжные обложки, ручки дверей и изголовья кроватей. Она почти не общалась с сыном, так что ей необходимо было чем-нибудь себя занимать. Невыносимо было целыми днями сидеть на пособии по инвалидности.
Мама рада была, что сыну не передался её порок: она была слепа.
Он всё ещё ходил по заброшенной ГЭС в поисках хоть чего-нибудь ценного, что можно будет продать. От скуки он достал дозиметр и решил делать замеры по пути к выходу. Он не привык возвращаться тем же путём, что пришёл, так что пришлось идти в обход. В некоторых местах от земли шёл пар. Там он останавливался и ждал изменений в показаниях дозиметра. Что-то показалось ему странным и он, внимательно глядя на прибор, медленно пошёл в сторону, где показатели излучения медленно увеличивались.
Мама каждый день мыла его ботинки. Каждый день разогревала суп. Каждый день расправляла кровать вечером и заправляла по утрам. Она очень переживала за сына: он давно не ел то, что она готовит; давно не разговаривал с ней; приходил всегда поздно, когда она уже спала; уходил рано, задолго до того, как она просыпалась. Она знала, что ботинки он меняет через день. Главное было не перепутать дни, чтобы не мыть лишний раз.
Но мама даже не догадывалась, что звук ключа, который поворачивается в замочной скважине, ей только мерещится, а сын её уже два года не появлялся дома: тогда на заброшенной гидроэлектростанции, следуя за паром, исходящим от земли, он оступился и провалился в люк, присыпанный чьей-то заботливой рукой густым слоем земли и заполненный стелящимся газом. Насмерть.

Этот – неплохая. Нажористая, переполненная чужой любовью. Но какая-то серая. Хочу разноцветных.

Она собирала жимолость, напевая себе под нос. В детстве бабушка рассказывала ей, что раньше, когда девицы выходили работать в в сад сбор ягод, их заставляли петь, чтобы те не ели ягоды, а складывали их в корзину. Ей так понравилась эта история, что теперь она по привычке начинала мурлыкать песенки, даже когда делала что-то по дому. И каждый раз думала, почему это было бы необходимо, напевать в этот момент. Когда режешь салат — чтобы не таскать кусочки огурцов; когда гладишь бельё — чтобы все были уверены, что ты не заснул на тёплой гладильной доске и в доме не будет пожара из-за твоей сонливости; когда вышиваешь — чтобы было ясно, что ты не свалил работу на кого-нибудь другого, а сам прямо сейчас вылезаешь через окно, желая поскорее развалиться на траве и рассматривать узоры в облаках. И так далее. Она всегда придумывала, зачем нужно петь.
Она рассказывала об этом только одному человеку: своему младшему брату. Она не очень любила детей, но её брат был особенным. Она действительно видела огромный космос в его голове, как чудно он всё понимает, как странно мыслит, как искренне смеётся и как верно утешает, когда плохо. Ей очень нравилось читать ему на ночь и рассказывать про звёзды. Братишка слушал её с открытым ртом и доверял каждому её слову. А она в свою очередь безусловно верила в его прекрасное и может быть даже гениальное будущее, как он станет изобретателем, или лётчиком, или сказочником.
Единственное обстоятельство, которое не давало брату с сестрой жить спокойно — их сумасшедший отец. Мамы они не помнили, а отец — бил детей, когда приходил пьяный посреди ночи. Он почему-то был убежден, что дети виноваты в смерти матери, что они свели её в могилу, и единственная возможность у них исправить свою вину — отправиться за матерью и достать её из загробного мира. Папу не интересовало, как у них это получится. Ему было важно спровадить детей за мамой, а там уж — они сами разберутся и приведут её обратно.
Отец, в прошлом инженер, архитектор, писатель, сейчас стал рассыпающимся шизофреником с седыми волосами, начал мечтать о смерти на море и о возвращении его любимой жены, которая умерла от опухоли в мозгу.
В день, когда начался ураган, отец приволок сына на корабль, а маленькую дочку – запер в доме. Когда ураган закончился, корабля уже не было.

Сразу две! Да какие крупные! Может скоро и третья явится вслед за ними.

Я наловлю ещё рыбы. Чем больше, тем лучше. И для каждой — найдётся место на моей белой стене.



Орсель

На самом краю опустевшей деревни жил мальчик с медовыми глазами. Его звали Орсель. Он любил собирать упавшие звёзды. А падали они очень часто. Даже слишком. И всегда именно в эту деревушку. Так уж удачно он поселился.
Собрав все опавшие звёзды в корзинку, Орсель решал, что нужно сделать с каждой из них. Некоторые он оставлял себе: складывал их в банки, мастерил им малюсенькие домики. Часть - зарывал на заднем дворе, если только они совсем затухали по дороге домой. Остальные дарил животным и растениям, которых очень любил, как любил лес. Орсель чувствовал, когда и кому нужно отдавать собранные звёзды. Тогда он отправлялся в лес через поле, и животные сами выходили к нему из чащи. И всегда столько, сколько звёзд он собирался отдать. И ни один зверь не приходил к Орселю дважды.
Каждый из них аккуратно брал зубами свою звезду и закрывал пасть. Глаза зверя начинали светиться, а потом меняли цвет. Орсель не знал, что это значит, но верил в то, что всё делает правильно, как и должно быть.
Вокруг своего дома Орсель выращивал сад - свой собственный лес из цветов и деревьев. Однажды у него завяла роза, и вечером мальчик нашёл малюсенькую красную звёздочку посреди поля, которая нежно светилась и мерцала всполохами багрового пламени.
Днями Орсель спал, а как только собирались сумерки - выходил из дому и бродил в поисках звёзд. Однажды он не нашёл ни одной, и этот день был самым счастливым в его жизни.
Когда Орсель отдавал звёзды цветам, те забирали с руки мальчика светящийся шарик и смыкали лепестки, выпуская парящее пламя сквозь жилистые стенки.
Орсель жил в своей пустой деревне многие сотни лет, так и оставаясь маленьким мальчиком. Весь его дом был усыпан огоньками, лес тоже слегка светился в темноте. Светлячки по ночам слетались к Орселю во двор и закручивали воздух над верандой в своих безумных танцах. Но все, кто знал об этой деревне обходил её стороной. Казалось, сама природа не позволяла посторонним взглядам увидеть чудо. Многие говорили, что в доме на самом краю деревни живёт Смерть, и опасались проверять свои догадки.
Орсель, конечно же, не знал ничего о чужих подозрениях, о людском шёпоте, который вечерами рассказывал собеседнику на ухо страшные выдумки и истории о забытой деревне и светящемся лесе. И, конечно же, Орсель не был Смертью, он просто собирал упавшие звёзды.
Мальчик знал, что кроме него есть и другой, кто делает то же самое. Или будет. И ждал того путника, который придёт к нему однажды. Точно, кроме Орселя кто-то должен был знать, что упавшие звёзды надо собирать, все до единой. А если такого человека ещё нет, то Орсель обязательно найдёт, кому об этом рассказать.

Путника звали Сирель. То был такой же маленький мальчик, который постучался к Орселю ранним утром, попросить воды. Орсель пригласил его в дом и рассказал всё, что берёг для гостя долгие годы.
Вечером Орсель исчез, а Сирель нашёл на поле перед лесом огромную, ещё горячую звезду медового цвета. Это была единственная звезда, упавшая в тот день. А маленького Орселя с тех пор никто не видел.



Оскар и Доротея

Доротея жила на окраине леса. Она часто ходила гулять и никогда не ожидала, что в лесу кроме нее еще кто-то есть.
А Оскар был слеп. И даже меньше Доротеи ожидал кого-то встретить. У него, как водится за слепыми, был тонкий слух, поэтому он мог бы понять, что кроме него в окрестностях еще кто-то живет. Но это было невозможно.
Так они и жили. Доротея собирала ягоды и грибы, а Оскар убивал животных. Их он мог слышать. И руки у него были ловкие. Доротея не способна была на убийство.
Оскар был безумно красив, но даже не подозревал об этом. Он, наивный и робкий, знал, что на ощупь его лицо приятнее, чем древесина, но грубее, чем весенняя трава.
Доротея, любящая красоту, немного спесивая барышня, уже давно поняла, что все вокруг нее одинаковое. Ничто не могло удивить ее. Хотя простые люди, обычно, способны радоваться простым вещам. Доротее казались рутиной восходы, шелест листьев, светлячки и пение птиц. Птицы особенно надоели ей. Они издавали много громких звуков и, кажется, преследовали Доротею своим шумом. А уж кукушки! Эти совершенно сводили ее с ума. Другие хотя бы просто грохотали крыльями, звякали клювами и цокали когтями о камни. А кукушки безутешно ныли о бесконечности предстоящей жизни. Этой приметы Доротея не знала, но ей казалось, что жизнь ее будет слишком долгой от вечных кукушечьих разговоров.
Оскар никогда не убивал птиц. С одной стороны мяса в них почти нет, да и жесткое как ни готовь. С другой – птицы радовали его более всего прочего. Их прекрасные голоса и ветер, который приобретал способность говорить, когда птицы хлопали крыльями или со свистом пикировали. Если Оскару удавалось потрогать птицу, то совершенный восторг переполнял его. Они были определенно теплые, но их тепло скрывалось за щетиной перьев, и внять ему можно было лишь обняв птицу под крылья.
Чем дольше Доротея жила в своем огромном доме, тем более уходила от нее спесь. Единственным, что все еще удивляло ее, были комнаты, которые то появлялись, то исчезали в разных уголках дома. Когда скука окончательно одолевала Доротею, она шла на поиски новых комнат и тайников. И каждый раз находила. Главное, нельзя было делать это слишком часто – тогда комнаты заканчивались.
Оскар уже давно изучил свой дом. Ему нужно было всегда знать, где он находится и на что опустится его нога в следующий раз. Если он умудрялся заблудиться в своем огромном доме, на него нападала апатия. Оскару не было страшно, он не умел бояться. Он расстраивался. Как будто обижался на дом, что после стольких лет все еще преподносит ему какие-то сюрпризы.
Чутье Оскара было безупречным, да и дом не был каким-то особенным или волшебным. Просто иногда шутил с обитателем. И не промахивался, угождая своему игривому характеру.
Доротее хотелось любить. Ей нравилось любить. Точнее, она верила в то, что ей это нравится, хотя не знала наверняка.
Оскар же был человек размеренный. Душевные его стремления заканчивались в основном на любви к осязаемому, приятному на ощупь, на любви мастерить что-нибудь и вкусно есть. И, конечно, Оскар любил слышать и слушать.
Но однажды Оскар умер в своем невидимом мире. Дом или природа, а может и сам Оскар – кто-то знал, что это случится. Так что Оскар почувствовал: нужно оставить что-то после себя. Может быть, на всякий случай. И все, что пришло ему в голову – это оставить записку. Как умел, он написал на маленьком круглом листочке то, что хотел сказать всегда. Оскар знал, что написать.
И по странному, непостижимому совпадению через некоторое время умерла Доротея. Ее безмолвный мир закончился в одиночестве. Она тоже оставила записку. Почему-то ей захотелось написать именно так. Видимо их желания случайным образом совпали.
В записке Оскара были слова: "Я люблю тебя, Доротея".
В записке Доротеи: "Я люблю тебя, Оскар".


 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney