РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЕфим Ярошевский
Стансы среди зимы
07-01-2015 : редактор - Женя Риц
Один текст – два контекста. О стихах Ефима Ярошевского
Живой Журнал, а затем и фейсбук Ефима Ярошевского произвели на меня впечатление не столько блогов, части социальной сети, сколько жизнестроительного-жизнеописательного проекта, литературного и надлитературного одновременно. И если в идеале блог – публичный дневник – и должен быть таким, то можно сказать, что Ефим Ярошевский к этому идеалу приблизился. Старые стихи перемежаются с новыми, иногда под ними стоят даты, иногда не стоят, стихи – причём не все, а наиболее, видимо, важные для автора, расставляющие биографические акценты – периодически повторяются, и конечно, каждый раз читаются по-новому, поскольку меняется окружающий их контекст. Иногда – на самом деле нередко – стихотворение публикуется не целиком, и это усиливает впечатление идущей по кругу, но постоянно меняющейся жизни, целостной, но при этом фрагментарной – куски выхватываются из речи, непрерывного сказания, и как бы освещаются стробоскопом. Это впечатление усиливается отточиями, зачастую оформляющими фрагменты.
Вот, например, следующий текст:
.........
Недалеко тот Бога стоит синагога...
Внутри евреев немного.
Коптит свеча. Горит могиндовид.
Что день грядущий им готовит?
.. Никто не знает, кроме Господа Бога.
Плачет, молится синагога...
...
Зима стоит у порога,
как девочка-недотрога............
__________
(...)
Вообще-то это отрывок из поэмы «Тринадцать», очевидным образом построенной как диалог с Блоком и выстраивающей параллель Северной и Южной Пальмиры, то есть утверждающий особый оСдесский текст в противовес или в дополнение тексту петербургскому. Но будучи опубликованным в период между праздниками Рош-Гашона и Йом-Кипур в особом интимно-публичном пространстве блога, этот отрывок воспринимается, конечно, совершенно по-другому. Акцент делается даже не столько на еврейское вообще, сколько на особое ежегодное состояние ожидания предзимнего суда.
Конечно, в данном случае блог за уже имеющимся корпусом текстов, даже при том, что там публикуются и новые стихи. И таким образом книга по отношению к блогу является проектом первичным либо можно сказать, что это паритетные проекты. Но я говорю о своём читательском ощущении – я познакомилась со стихами Ефима Ярошевского в блоге, именно в такой уникальной даже для социальных сетей подаче, и для меня книга оказалась именно документом систематизирующим, каталогизирующим этот особый хаотично-фрагментарный, круговращательный поэтический мир. Вообще, надо отметить, что такие авторы как Ефим Ярошевский, Владимир Богомяков или Лена Элтанг, не просто «постящие» стихи и прозу, но создающие им особый интернет-контекст, предлагают новую точку отсчёта в истории бытования литературного текста. Здесь же очень важно отметить, что в своём блоге Ефим Ярошевский размещает и прозаические отрывки из биографических повестей, так же с отточиями, также специальным образом неупорядоченно, и, сочетаясь со стихами, они приобретают новую глубину, события прошлого не просто фиксируются в памяти, но обретают способность к текучести и изменчивости. Этому способствует и то, что проза Ефима Ярошевского очень поэтична по ритму, собственно, это стихопроза.
***
...... иногда приходил Володя Рутковский.
Высокий, изысканный, с длинной зябкой спиной. Бледные руки
музыканта потирая, спрашивал, как быть. Смотрел кротко и трагически. Был мил, и отношение к себе внушал бережное,
как к хорошей скрипке. Был он "приятно болен", как говорил о нем Павлов. И умел слушать:
- Да, Игорь... да, Игорь... Ты думаешь, Игорь?... да, Игорь...
Мне тоже так кажется, Игорь... значит, ты советуешь, Игорь?
Хорошо, Игорь... Я попробую, Игорь... а международное положение Игорь?
- Д-да, Фима... трудно,Фима... я бы хотел познакомиться, Фима...
Но это не просто Фима... С такой женщиной! ... нет?
...... Такой человек как-то примирял с жизнью.
.............
Итак, как же именно книга каталогизирует и оформляет представленные в блоге в единый блок? (Ещё раз подчёркиваю, что это для меня как читателя, для Ефима Ярошевского как автора этот путь – как минимум обратный).
Книга «Холодный ветер юга» вышла в 2010 году, она довольно объёмная и по сути представляет собой том избранного. На что я в первую очередь обратила внимание как читатель блога? На то, что под стихами не стоят даты написания – при том, что в блоге год указывается довольно часто. Разумеется, это не приём, поскольку стоять дате или нет, никакими правилами не фиксируется. Однако для читателя, который смотрит на стихи стереоскопическим зрением – то есть для читателя блога – это очень важно, и полагаю, это также и взгляд автора. То, чему в текучем пространстве интернета сообщался модус исторического, то есть зафиксированного, имеющего координата, в книге оказывается вневременным или, что в данном контексте одно и то же, всевременным.
При этом некоторое сообщение идеи времени в книге всё же присутствует. Первый её раздел называется «Час незрелых вдохновений». Напрашивается предположение, что, во-первых, это юношеские стихи, во-вторых, и дальше книга будет выстроена в хронологическом порядке. Второе не оправдывается однозначно – разделы составлены по тематическому признаку, с первым же не вполне понятно – это стихи юности или стихи о юности. Стихотворение, которое так и называется «Юность» явно представляет собой взгляд в прошлое, рефлексию над ним, и рисует удивительное, нигде больше, кажется неописанное психологическое состояние. Постсоветский человек с ностальгией смотрит не на родину, а на мечты об эмиграции, на невозможность и оттого особую прелесть побега.
Мы все мечтали о побегах. Смутно
За окнами мерещился вечерний
И мокрый город. Било полночь. Каждый
С расширенными ясными глазами
С восторгом говорил о том, что можно
Перемахнуть границу и уехать...
Увидеть страны, нахлебаться ветра,
Дорожной скуки, запаха мазута
И дорогих духов каких-то женщин...
Гудела печь. Мы говорили вместе,
Перебивая, торопя друг друга, –
И сладостно вдыхали свежий запах
Земли, осенних листьев и тумана.
Вместе со временными-вневременными координатами уже в первом разделе книги задаются и пространственные, причём гораздо чётче. Несмотря на то, что лирический сюжет время от времени ответвляется в Израиль и Среднюю Азию, Москву и Петербург, «Холодный ветер юга» - преимущественно одесский текст. Но это не Одесса Бабеля (хотя моменты бабелевского колорита там присутствуют, они продиктованы объективной реальностью, а не литературным влиянием) и не Черноморск Ильфа и Петрова. Самый большой соблазн, когда пишешь о городе с богатой мифологией, этой мифологии соответствовать, позволить ей застить тебе глаза. Ефим Ярошевский этого соблазн избежал. Его Одесса – это интеллигентский город юности, город тягостного и прекрасного советского диссидентсва, то есть реальный и всё же преломленный во взоре художника город в своей истории. Ближе всего к нему Одесса из романа Дины Рубиной «Русская канарейка».
Также необходимо отметить особую повествовательность Ефима Ярошевского. «Холодный ветер Юга» - это очень лирическая, то есть интимная, дневниковая книга, отчего стихи и чувствуют себя в блоге особым образом, перерождаются в нём, но вместе с тем многие тексты (пожалуй, все, просто некоторые – в большей степени) повествовательны, сюжетны. И сочетание этого высекает совершенно неожиданные смысловые искры, неоспоримые и вместе с тем свежие философские обобщения.
Миша Блувштейн, кандидат в мастера, изучает теорию чисел.
Ему уже восемь лет.
Скоро ему будет семьдесят.
Стихам Ефима Ярошевского вообще свойственна контрастность, парадоксальность. Сочетание лирического и нарративного в одном тексте – только одна её грань. Другая, например, то, что эти стихи и очень культурологичны и ориентированы на бытописание. Перед нами непрерывный монодиалог с классиками и поэтами из круга общения – Пушкин и Лермонтов, даже Державин оказываются не застывшими монументами из школьной программы, а живыми людьми, и их трагически-дурашливо цитируемый, нарочито узнаваемый стих тоже живой и гибкий, оказывается, это совсем современные поэты.
Убили Пушкина, убили
без шума, без суда и пыли,
единым выстрелом в упор.
И до сих пор убийство длится,
и мчится пуля до сих пор,
и та дуэль все длится, длится…
И до сих пор
дуэльный пистолет дымится.
Россия еле шевелится.
Молчит всяк сущий в ней язык.
А Пушкин страшен и велик.
Морозной пылью серебрится
Его бобровый воротник…
Тунгус и друг степей калмык.
(Необходимо отметить, что стихотворение озаглавлено «29 января» - оттого и символика бобрового воротника здесь иная, страшная).
Собеседники Ефима Ярошевского из 20-го и 21-го века – Александр Блок и Осип Мандельштам, Владимир Высоцкий – казалось бы, такой неожиданный и очень уместный; Игорь Шкляревский и Владимир Гандельсман.
Интертекстуальность не делает стихи Ефима Ярошевского безжизненными, неосязаемыми. Наоборот, они как старые квартиры, в которых живут несколько поколений, плотно заставлены, полны приметами и предметами быта. Опредмечивается и природа, и абстрактные философские понятия: приметой весны оказывается подорожание капусты, а покой встаёт раскорякой. Ироническое снижение, свойственное русской неподцензурной поэзии 20 века в целом, здесь ещё и пронизано особым духом лукавой витальности.
Это особое простодушное лукавство, изысканная наивность роднит Ефима Ярошевского с ещё одним поэтом, в стихах его не названным, но с очень близким мировоззрением и, наверное, даже похожей биографией. Речь идёт о Вениамине Блаженном. В данном случае речь идёт, может быть, даже не о поэтическом диалоге, а о совпадении, потому что сам 20 век с его оговорками и недоговариванием, когда в итоге получается, что сказано слишком много, окраинное и вместе не совсем захолустное место прописки – Минск в случае Вениамина Блаженного и Одесса в случае Ефима Ярошевского, принадлежность к еврейству, не только этническая, но вполне заявленная как самоопределение, и особая вследствие этого маргинальность: всё это неминуемые причины сближения. Оба поэта, оставаясь евреями, принимают христианскую этику, Ярошевский называет свои стихи шутками, которыми он ути/ешает боль, Блаженный, перестав быть Айзенштадтом, и вовсе принимает прозвание и позицию юродивого, играющего перед Богом.
Неправда, что Господь изгнал меня из рая, –
Он попросил меня на время выйти вон,
Чтобы, в свою дуду дурацкую играя,
Не потревожил я его блаженный сон.
Проснётся мой Господь – и снова будет весел,
И бороду свою расчешет на ходу,
И спросит: – Где же тот, кто знает столько песен,
Кто знай себе дудит в дурацкую дуду?..
(Вениамин Блаженный)
Какие могут быть шутки!
Боль входит ко мне не шутя,
и вирши мои, прибаутки
глотает она как дитя.
Когда же в окнах стемнеет
и в палатах погасят свет –
на соседней крыше закат пламенеет,
как Новый Завет.
(Ефим Ярошевский)
Книга Ефима Ярошевского заканчивается 2010 годом. Последующие стихи автор размещает в своём фейсбуке – всё также перемежая их в различных комбинациях, причём теперь сами возможности фейсбука добавляют блогу витальности и неустойчивости – прихотливый аккаунт скрывает и открывает записи по своим, непонятным неэлектронному мозгу, соображениям. Поэтика и этические взгляды в новых стихах не изменились, но гораздо меньше стало стихов про Одессу – наверное, не только потому, что Ефим Ярошеский там больше не живёт, но и потому, что одесская история уже рассказана, наступило время рассказывать другую. Очень усилился исторический и даже политический момент – отражение украинских событий. Оттого, что стихи размещаются не в день написания, а через полгода-год, усиливается момент рефлексии над историей – когда поэт и вовлечён в происходящие события и способен отойти, найти свою точку обзора.
…Меня война неспешно окружает,
хоть мне пока ничто не угрожает.
Меня пока, спасибо, не сажают!
Мою страну пока не обижают…
и смертоносных шпаг не обнажают...
Итак, на примере стихов Ефима Ярошевского в блоге и в едином блоке книги мы видим, что интернет не просто является альтернативой бумажным публикациям, он способен дать текстам новую жизнь, непрерывно тасуя контекст. И это не специфика блогов вообще, корпус текстов в них можно размещать и вполне традиционно, а оригинальный художественный акт Ефима Ярошевского, литературный перформанс, продолжающийся уже несклолько лет. Блог и книга в данном случае выступают не просто так разные жанры (понятие «жанр» здесь, конечно, вообще употребимо весьма условно), но как произведения разных видов искусства: книга – литературы, блог же как проект можно отнести к контемпорари арт. И таким образом современный и очень актуальный поэт оказывается ещё и современным и актуальным – теперь уже и в ином, искусствоведческом смысле актуальным – художником.
Евгения Риц
ЕВРЕЙСКИЙ ПОРТНОЙ
Кафтан перешит, в глазах першит
(читаем «Тору», главу «Берешит»).
За окнами душно, цветет самшит,
ветер в кустах шебуршит.
Кто-то прошлое ворошит,
кто-то чью-то судьбу вершит.
Что будет с нами, Отец решит.
(Звездами свод кишит.)
Там по дороге к Богу бежит
смуглый и вечный жид.
Значит, жизнью не дорожит.
(Пулями дом прошит.)
Над головою ворон кружит.
Кто там доверчиво в люльке лежит —
верит и не дрожит?
С кем это смуглый ребенок прижит?
(Тоже, наверно, жид...)
Придет Аман и всех порешит —
чеченец ты или жид.
Зима... воздух белыми нитками шит.
Мы снова читаем главу «Берешит»,
и что-то в горле першит.
***
Одесса. Болдино. Тоска...
Халдеи обливают грязью.
В деревне осень. Облака,
синея, блещут у виска
над неоглядным безобразьем.
Но есть у праздности предлог:
перетолочь траву и воду,
печаль и срам, пасквиль и оду —
и душу в эту непогоду
швырнуть за горло, за порог!
***
Погибнуть страшно… Умереть,
Не жить, не чувствовать, не ведать.
Нет, лучше жить и лучше тлеть,
И знать, что позовут обедать.
И просыпаясь по утрам,
впивая плоти горький шорох,
увидеть солнце в синих шторах,
услышать детский тарарам…
***
… Убили Пушкина, убили
без шума, без суда и пыли,
единым выстрелом в упор.
и до сих пор убийство длится,
и мчится пуля до сих пор,
и та дуэль все длится, длится...
и до сих пор
дуэльный пистолет дымится.
Россия еле шевелится.
Молчит всяк сущий в ней язык.
А Пушкин страшен и велик.
Морозной пылью серебрится
его бобровый воротник...
(Тунгус и друг степей – калмык.)
ПОЭТ И ДОЖДЬ…
Свидетель певчих птиц, обласканный богами,
насмешник, и мудрец, и чтец ненужных книг,
он в тайны бытия задумчиво проник,
он химик, он поэт, он физик, он ботаник,
он скрылся от царей, он убежал от нянек,
веселый властелин, таинственный изгнанник,
незримых городов окаменевший странник,
обрызганный дождем, он страшен и велик!
Как первый летний дождь, он прошумел над садом,
как Тютчев и как Фет — над пашнями страны.
Там девушки лесов, печальны и стройны,
покорно и светло ложатся с бардом рядом.
2
Он понял жизни суть, он знал: век Музы краток,
он в пламенном бреду прекрасно занемог.
Там молния воды течет между лопаток
и теплою струей стекает между ног.
Там шабское вино — там пробка в потолок!
………
Великолепный дождь! Он прошумел над прозой,
над прелестью стиха, над пропастью воды, —
и первый летний гром был первою угрозой,
предчувствием венца, предвестником беды...
Когда в ночной тиши блеснет шальная гривня
(последняя) —
и бард опять уйдет в запой, —
на улице, где дождь шумит на мостовой,
он до сих пор стоит, глотая слезы ливня,
и смотрит в ту страну,
где Воля и Покой…
ТРЕЗУБЦЫ ОСЕНИ
(Выбранные места из переписки с богами)
Листва по городу летает,
Борей испуганно календари листает…
Дымится Босния, Герцоговина-Флор.
Сверкает Бельгия, бесчинствует Босфор
(и смотрит яростно на Бисмарка в упор...)
Где голубеет рожь, гдк золотится небо,
где спикер говорит парламенту: нэ трэба!
………
Там, родину в упор не видя и не глядя ,
вповалку спят бойцы,
детдомовцы и бляди.
2
Тоска по осени…
рвет провода восточный ветер,
страна осенняя одна на белом свете.
Там до сих пор в руке
дымится "Беломор",
там в каждом пареньке
таится грустный вор...
Там курит трубочку медлительный генсек ,
валяет дурочку известный гомосек,
и рубит тумбочку опальный дровосек
(лесоповал - мне друг,
но враг полей и рек )
..Трава измучена, река зализывает раны,
и пляшет кришнаит
в предчувствии нирваны.
***
Зеленый Бродский, синенький Монтень,
белеет Пушкин, пожелтел Сенека...
Все книги восемнадцатого века
уходят в перепончатую тень
Где дон Сервантес, без руки ,калека,
какую-то там пишет дребедень,
тень наводя на рыцарский плетень.
И до сих пор в лесах идет охота
на старика с копьем ,
на дон Кихота…
……
В плену листвы ,
в тисках ночного ветра -
Сервантес дон Мигель де Сааведра.
***
…В лесах, лишенных злобы и вражды,
идут грибные тихие дожди…
Предутренний туман над озером клубится.
Уже октябрь заносит, как убийца,
серп месяца
над соснами в траве.
И так бледны в зеленой мураве
грибов испуганные лица…
Зима мерещится … и старый пчеловод
уже глядится в бездну вод
и скоро узнает,
какие новости в районе и в столице...
…
Уже летят на юг встревоженные птицы,
уже оплакала свою красу
Алсу
в родном лесу...
Уже завершены
грибные и кровавые набеги,
и паутина тянется до Веги.
И дети женами заражены
и в собственных правах поражены.
Выходит из дому задумчивый сосед
и смотрит листьям вслед....
………………………..
ПОЭТУ… В.Ч.
Медленно постигаю твои стихи,
их принимаю почти внутривенно.
Пью эти сумерки... Жизнь сокровенна,
дни благодатны, и ночи тихи.
Ты ухитрился себя обмакнуть
в горечь и нежность,
в солонку мира.
Не сотворил из мира кумира,
но не сумел его обмануть.
Ветер невинен и звезды строги.
Не избежать этим летом разлуки.
Падают наземь небесные звуки,
тайно ложась в основанье строки.
Жаль, что не спрашиваешь, что же тут я
делаю...?
Тешусь дождливой погодой,
жадно живу на краю бытия,
ем хлеб изгнанья,
давясь свободой...
======================
2011-2012
……………….
Ефим Ярошевский ,
одесса - германия…
РАЗГОВОР С НЕБОЖИТЕЛЕМ (ФРАГМЕНТ)
. одному поэту…
Я тебе подражаю только сегодня.
На тебе, должно быть, печать Господня.
Всем известно: Муза — большая сводня
Невозможно дважды — и в ту же реку.
Эта жизнь превращает меня в калеку, —
помогите увечному человеку!
………..
Там, где каждый твой сокамерник — смертник,
где закат над Нарвской заставой меркнет,
там тамбовский волк тебе не соперник,
лишь балтийский ветер тебе напарник,
только звезды одни
и ты — Коперник.
Там того и жди, что ворона каркнет
да товарищ в сердцах за решетку харкнет.
Там свободой уже давно не пахнет.
А когда в небесах разверзнутся хляби,
скажет дядя Исак (он мудрец и рабби):
«Время близко, поздно кричать о драме.
Ибо самое время вспомнить о маме.
Ибо самое время — кричать о потопе.
Жаль, что нет кипы в твоем гардеробе:
ты надел бы — и жил бы себе в Европе».
….
Там сосед твой с утра не вяжет лыка,
в двух шагах от Петра не услышишь крика,
там с утра в стране назревает драка,
там опасно жить и любить вне брака
(вижу слабый свет в глубине барака).
Бойся, девочка, всяких прохожих дядек,
не бери из нечистых рук шоколадик,
не ходи одна в этот детский садик.
Не смотри на мир, раскрывая ротик.
Хорошо если доктор просто невротик,
а не злой маньяк и не старый педик...
…
Так и будешь писать, как в отчизне плохо?
Дескать, нет там выдоха, нет и вдоха,
и стоят дома со времен Гороха,
на дворе зима —
такова эпоха…
……………….. 2010
ЗИМА. ПРОВИНЦИЯ
Плачет детский доктор
на коленях у балетной примы —
он эротоман.
На широкие вечерние гардины
уж налег туман.
А у девочки в тазу случился вывих —
мальчик что-то сделал не туда.
У нее в глазах широких и красивых
не осталось и следа.
………….
Горькая улыбка у старушки бабушки Арины —
загулял курчавый внук...
Взбиты, словно сливки, пышные перины.
Чай остыл. Уснул паук.
И приходит на вечерние смотрины
старый доктор
исторических наук.
………….
С неба медленно сползает позолота,
меркнет золото осин.
За окошком длится псовая охота,
запирают дворники ворота,
глохнет старый клавесин.
Утром сыро.
Улетают к югу злые птички,
вымирают в небе города.
Нарастают к ночи крики электрички,
набирают скорость
холода...
============
ДВА СТИХОТВОРЕНИЯ
***
1
… Там на дороге сидит Иов,
весь в нарывах,
весь в высоких порывах.
Иов молчит, он не из болтливых.
Бог посещает его в перерывах…
А вокруг – немало счастливых, трусливых.
игривых,
нетерпеливых, пугливых.
Не из таких Иов…
У него на библейских плечах короста,
над ним летают ангелы огромного роста…
Жить с этим непросто.
………………………..
Там увижусь, наверно, со своим отцом –
не чувствуя больше себя подлецом
с восковым небритым лицом,
а вполне молодцом
и глупцом…
2
Есть ужас подлинности в бритой голове
и страхи ревности в тумане,
и призрак старости в насупленной траве,
и прелесть юности в обмане.
Есть ужас холода
в простуженной Неве,
и холодок ключа в кармане.
……………..
Есть знаки вечности в небесной синеве,
и синева в Нахичевани…
………………
Германия,
2011
СТАНСЫ СРЕДИ ЗИМЫ
Все дороги зима забелила —
поликлиника, школа, тюрьма, —
и, как видно, совсем заболела,
протекая по жизни, река.
Видно, трудно, давясь вермишелью,
выбивать этой жизни талон
и торчать запоздалой мишенью
в бархат осени в мертвый сезон.
Там, где дети играют в пиратов,
на излучинах рек и дорог,
спит укутанный ветром Саратов,
дремлет старый глухой Таганрог.
Я сегодня тропинкой пернатой
осторожно отправлюсь на юг,
где народ не торопится в НАТО
и погоду берет на испуг.
Перочинным ножом дровосека
не зарезать паршивой овцы.
Дело к осени, пахнет аптекой,
у волчицы набухли сосцы.
Неужели и Риму быть пусту?
Но до этих времен далеко.
Император разводит капусту,
хлещет Пушкин вдовицу Клико.
2
Завернуться бы в плащ кифареда
и забыть, пока тлеет свеча,
изуверскую мысль правоведа
и трусливую спесь палача.
………………..
Лето сникло. Не скоро вернется
щебет птичьих задумчивых стай.
Спи, не бойся, что в горло вопьется
криворотая страшная сталь.
Этот страх мне покуда неведом,
и звучит, пока тлеет свеча,
королевское лето аэда,
пионерская клятва врача.
………………..
...Город снегом совсем завалило,
словно мыши, притихли дома,
все тропинки пурга забелила —
поликлиника…
школа…
зима.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney