РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЕвгения Доброва
Под землёй тепло
08-01-2011 : редактор - Женя Риц
По преданию, Варварин день, обозначенный в святцах 17 декабря, самый холодный в году. Примета, похоже, сбывалась. Но отступать поздно, обратная электричка пойдет бог знает когда, перрон в сторону Москвы безлюден, и дорога перед ними простирается, через поля-снега, в неведомую даль, куда они, два придурка, сейчас пойдут.
Надо быть или студентом геологом, или туристом-экстремалом, или эмчеэсовцем на сборах, или хотя бы романтиком и сорвиголовой, чтобы взять и поехать в двадцатисемиградусный мороз с ночевкой в Сьяны.
Это Стас заманил Лейлу в подмосковные каменоломни.
– Под землей постоянная температура – плюс восемь. Забросимся как на курорт. В пещеры и надо лезть в самое холодное время года.
Лейла завязала потуже шарф, поправила горнолыжную шапочку из тинсулейта. Идти четыре километра, если верить карте и если Стас в очередной раз ничего не напутает.
– Я был там месяц назад.
– Давай-ка все же спросим: мы правильно идем?
Лейла как рефрижератор, она на то и Лейла, чтобы охлаждать пыл. Своими здравыми сомнениями. Стас любит ее такой, какая она есть.
«Три мудреца в одном тазу пустились по морю в грозу, – напевает Лейла. – Будь попрочнее старый таз, длиннее был бы мой рассказ…»
– Эй, ты так не шути.
Время половина шестого, на улице давным-давно стемнело. Они идут быстро и сосредоточенно. Навстречу никого – ни конного, ни пешего, ни на авто заезжего. Холодно так, что ноги отваливаются.
– Коньяк? – Стас как сенбернар, у него всегда наготове.
Лейла берет фляжку, делает три глотка. Нет, четыре.
– Пей, пей, у нас еще литр рома и литр водки.
– Подготовился…
Это правда. Стас готовится всегда и ко всему. Вот и сейчас – они идут вдоль берега Пахры, – сделал знак рукой, мол, подожди, свернул с дороги в сугроб и сорвал еловую ветку.
– Зачем?
– Варварин день. Пора ставить елку к Новому году. Отпразднуем Санта-Барбару в тепле…
– …У камелька, – Лейла ехидная девушка.
Лаз в подземелье похож на автобусную остановку. Собственно, это и есть остановка, – голубой павильон, козырьком прикрывающий вход от снега и дождей. Завсегдатаи позаботились. Откуда сперли, бог весть.
– Прошу. Кошачий лаз. Снимай рюкзак. Вперед ногами надо – смотри, как я. – Стас исчез в норе.
– Кидай шмотки! – послышалось через минуту из-под земли.
Лейла бросила в лаз сначала один рюкзак, потом второй.
– Теперь сама. Держись, там веревка есть. Фонарик сразу надень.
Лейла шагнула в нору и провалилась. Если бы она успела о чем-то подумать, то вспомнила бы сцену из мультика, как Алиса кверх тормашками летит в кроличью нору.
Только все произошло так молниеносно, что она ничего не подумала, да и не Алиса она, да и лаз не кроличий, а Кошачий. Местная этимология.
Нора привела в небольшую подземную келью. На самом видном месте, на камне, Лейла увидела тетрадь и ручку.
– Книга учета жизней. – Стас и сделал запись в журнале. – Порядок такой. Если вовремя не выпишемся, будут искать.
– Кто?
– Кто следом идет.
– И когда у нас «вовремя»?
– А когда сами себе назначим.
– Здесь завалы бывают?
– Завалы везде бывают. Полезли, что ли… Голову осторожнее.
Ай-у-у!! – предостережение было сделано слишком поздно.
– Я же сказал: осторожнее. Здесь низкие своды!
Из грота с журналом открывался проход, который вел к большой высокой пещере.
– Встанем пока тут. – Стас поставил на пол рюкзак.
Лейла огляделась вокруг: на стенах и потолке стрелки, знаки, рисунки… Наскально-дембельская живопись.
– Если нарисован топор, лезвие всегда смотрит в сторону выхода.
– Поняла, – ответила Лейла.
Стас закурил.
– Бывала ли ты, красавица, в подземном царстве?
– В Мокрушинской пещере под Владивостоком. Там местные туристов водят. Зашли, откололи по сталактиту на память.
– Вандалы! Сталактиты растут со скоростью от тысячной до десятой миллиметра в год. За сто лет на сантиметр в лучшем случае, на десятую долю мэмэ – в худшем.
– Все брали, и мы взяли.
– Я думал, ты скажешь: была на Кавказе, в Новоафонской.
– Во Владике отец служил три года, а в Абхазии я вообще не была.
– Но имя у тебя грузинское?
– Персидское. В Грузии тоже распространено. У меня бабушка из Тбилиси. Здесь сталактитов нет?
– Откуда… Это искусственные пещеры. Белый камень добывали для строительства Кремля. Известняк.
Под землей действительно было тепло. И влажно. И очень тихо. Странно было под землей.
– Чувствуешь глубину?
– Не знаю. Чувствую сырость. Как мы будем здесь спать?
– Как все: на пенках и в спальнике.
– А растительность в каменоломнях есть? А фауна? Крысы, черви…
– Крысы есть. В этой пещере живет одна. Местная. Диггеры прикормили. Забыл, как звать. Она почти ручная, никого не трогает.
– А то проснешься – и носа нет. Или вообще не проснешься.
– Проснешься.
– А летучие мыши?
– Мышей нет, им открытое пространство нужно для жизни.
Лейла поправила фонарь, достала из бокового кармана «киплинга» бутерброды с плавленым сыром, разлепила их с легким чмоком, один протянула Стасу. Сенбернар снова подсунул коньяк. Лейла выпила.
– Сьяновская система большая, двадцать пять километров. В войну здесь был госпиталь, потом сейсмостанция. В советское время лабиринты замуровали, после того как ребенок пропал. В конце восьмидесятых снова вскрыли ход.
– Какая тут глубина?
– Максимальная – метров тридцать. Примерно как двенадцать этажей. А кто-то говорит, восемьдесят. В Сьянах много неразведанных участков. Еще ходы на тот берег есть, под рекой.
Впереди во тьме замерцало, озарился проем штрека, метнулась тень.
– Дети подземелья, – сказал Стас. – Пойдем поздороваемся с народом. Посмотрим, кто стоит. Да, если кого-то позвать, кричи «эва!», это здесь как «ау!».
– Почему «эва»?
– Так принято. Лучше слышно.
Сгибаясь в три погибели, они преодолели штрек и подошли к обитаемому гроту. Первое, что почувствовала Лейла, был запах. Пахло… человечиной. «Нет более живого, более витального запаха, чем этот, – подумала Лейла. – Органика. Запах бытовки».
Жуткая арома смешивалась с флюидами приготовляемой еды: в гроте сидели несколько человек и варили варево на костре. «Сейчас курить попросят», – почему-то поняла Лейла.
– Брат, сигареты есть? – обратился один из пещерных жителей.
Стас протянул пачку.
– Бери. Мои кончатся, сам к тебе приду стрелять.
– Присаживайтесь, что ли. Спагетти варим, будете? Новенькие?
– Кто как. Поводить хочешь, сталкер?
– Отчего не поводить, повожу. Поужинаем только. Мышь меня зовут.
Мышь был действительно небольшим человеком – от силы метр шестьдесят, одежда – из «детского мира». «Юркий, наверное, – подумал Стас. – Как раз для пещер».
Несмотря на амбре, витавшее в гроте, макароны показались Лейле такими вкусными, что она даже спросила название.
– «Макфа». А ты думала, «Лоджия деи Грани»? Понравилось? Вода здесь вкусная, с водокапа. Может, поэтому. Ну что, гулять идем?
– Вещи только бросим где-нибудь. У вас тут тесно.
– Млечник не занят.
– Прекрасно.
Экскурсия по каменоломням началась с посещения местного идола. В одном из гротов завсегдатаи подвесили на цепях плиту и положили на нее манекен. В той норе во тьме печальной гроб качается хрустальный… Набитый глиной старый комбинезон, присоединенный к нему человеческий череп…
– Аристарх, хранитель системы.
Лейла подошла поближе.
– Прогнатический тип, – определил Стас.
– Что?
– Череп со средней величиной лицевого угла. Челюсти выступают вперед на 70–80°. Я в детстве в археологический кружок ходил.
Мышь вытащил из пачки сигаретку, положил у ног Аристарха, обутых в развалившиеся ментовские ботинки: ритуальное подношение.
– Вы обязательно должны слазить в Карман. Без этого система не примет.
– Пошли, – сказал Стас. – Я в прошлый раз так и не добрался.
Карман – узкий карстовый вертикальный шкуродер. Не так сложно туда залезть, как сложно оттуда вылезти. Мало кто может сделать это без посторонней помощи. Поэтому засчитывается даже с ней.
Оценив, что правильнее будет пробираться ногами вперед и держа руки над головой, Стас вытащил из карманов все, что превышало размером сигаретную пачку, и потихоньку пополз.
Мышь, убедившись, что Стас залез глубоко, объявил:
– Вы тут пока ковыряйтесь, а я к ребятам схожу, – и исчез.
Лаз был узким, как печная труба, но дна Стас достиг без проблем, минуты за две. Теперь предстоял путь назад.
Только его не было, этого пути. Потому что протиснуться вниз – под тяжестью собственного тела – может почти любой, а вылезти обратно – далеко не каждый.
Вот уже четверть часа Стас дергался в позе «хендэ-хох», с растянутыми трицепсами, пытаясь если не продвинуться вверх, то хотя бы сползти на дно, чтобы отдышаться и сделать вторую попытку. Не получилось. Застрял, как пробка в бутылочном горле, намертво.
– Сдаюсь. Поработай штопором, выдерни меня, будь другом.
Лейла протянула ему руку, но не достала.
Она стояла у лаза и думала, что делать? Продолбить проход? расширить? Чем? Есть ли у местных зубило? Как долго он просидит там, скрюченный, в норке? Как в могилке, – и Лейла тут же отогнала эту мысль.
– Отойду на две минуты, – сказала она в дыру.
– Зачем?
– Нос попудрить. Пока Мышь не вернулся.
– Пудри здесь.
– Не хочу.
– Потеряешься.
– Я недалеко.
Стас остался один – и вдруг услышал звон в ушах. Сначала тихий, потом нарастающий до адского гула. «Все, приехали», – подумал он и в этот момент ногой нащупал опору, оттолкнулся и протиснулся вперед.
Когда Лейла вернулась, он стоял у лаза и потирал растянутые мышцы.
– Ты выбрался? Как?!
– Белого Спелеолога попросил. Чтоб пнул меня под зад.
– И что, пнул?
– Как видишь.
– Я думала, ты застрял, как Винни-Пух. Навеки или, по меньшей мере, до пятницы. Помнишь, как обратно идти?
– Примерно.
У входа в грот вспыхнул свет фонарей – сталкер вернулся с командой.
– Обана! Вылез! Последний раз человек твоих размеров двенадцать часов просидел.
– Не дождетесь, – сказал Стас. – Пойдем-ка мы с подругой водку пить. Сусанин, веди к нашему пентагону.
В лагере Стас расстелил пенки, раскатал спальник. Достал остатки коньяка, ром и водку, тушенку и банку маслин. Оглядевшись, стал пристраивать еловую лапу между двух массивных камней.
– Чем бы ее нарядить? Дульку, может, какую сделать из фантика?
Разлапистая ветка цеплялась за выступы породы, и Стас немного обломал ее внизу. Раздался острый запах хвои.
– Как хорошо пахнет. Не то что у этих.
– Если бы тот запах имел название, он назывался бы «бытие».
– Угадал.
– Не понял.
– Тьерри Мюглер, один из пятнадцати копцепт-ароматов по мотивам романа Зюскинда «Парфюмер». Маленькие флакончики с круглыми крышечками. Называется Human Existence – «Бытие». Имитирует запах немытого тела.
– Что только не придумают. Пить будешь?
– Кока-колу.
– Смеешься?
– С ромом.
– За святую Варвару, спасительницу от смерти без покаяния и внезапных несчастий. Как ощущения?
– Странно все здесь так. Как в трансе. Мне кажется, я слышу звуки, которых нет. Шум машин, гул метро… Музыку… Как будто схожу с ума. Галлюцинации – первый признак шизофрении. Наверное, это из-за перепада температур.
Лейла не обманывала, она действительно слышала музыку, вот прямо сейчас: тари-ра, тари-ра, та!
– Подумаешь, тридцать пять градусов разница. Когда домой с мороза входишь, и то больше. Опасен перепад градусов в восемьдесят. Когда при Николае Первом отстраивали Зимний Дворец после пожара 1837 года, вот там да, штабелями люди гибли: для скорейшей просушки штукатурки залы натапливали до плюс сорока, и такой же минус был на улице. Рабочие выходили и падали замертво.
– Жестоко.
– Зато дворец восстановили в рекордный срок – за пятнадцать месяцев.
– Ты что-нибудь чувствуешь особенное?
– А что я должна чувствовать?
– Освобождение… просветление… умиротворение... праздник…
– Шишка на лбу болит.
– Я серьезно.
– Чувствую тьму. Это так жутко, когда в темноте к тебе прикасается нечто, и не понятно, есть ли оно на самом деле. Темнота обретает плоть. Можешь протянуть руку – и дотронешься до чего-то неведомого. Или – кого-то. В подземельях кто водится? Кромешники, призраки, подземные духи…
– Все наши страхи – от образования. Легенды, мифологемы… Вот откуда все ужасы вылезают.
– Сколько сейчас времени?
– Час ночи.
– Так, мы тут почти сутки.
– Восприятие времени под землей искажается. Здесь даже опыты ставили. На земле тоже такое бывает, в праздники. Не замечала, что-то подобное случается в Новый год: время останавливается, и тоже страшно.
– Страшно? Тебе?
– Мне нет. Праздник – это время перехода. Нулевое время, когда уходит обыденность. Безвременье, точка начала, центр циклона. Состояние праздности сродни состоянию блаженства. В этот момент смываются все наслоения, исправляются искажения.
– А смерть? Ты боишься смерти?
– Я не боюсь. Я знаю, что ее нет, это просто переход в другое состояние.
– И вот сейчас, в Кармане не боялся?
– Нет. Просто осознавал такую возможность.
– Как же привязанности?
– А их тоже особо нет.
– Наверное, у меня слишком сильные магниты.
– Конечность бытия страшна сама по себе. Как же так: был, был, был, и вдруг хрясь! – и нет меня… Сразу включаются якоря: а как они без меня, а как я без них?! Да никак. Меня больше нет. Каждый боится разрушения физического тела. Это заложено на уровне рефлексов.
– Как их преодолеть?
– Можно убеждать себя. Медитация, нирвана и так далее. Кто-то уходит в религию, кто-то идет научным путем: гипноз, память о прошлой жизни, разговоры с пережившими клиническую смерть… Есть разные тропы. Либо вера – либо поиски доказательств.
– Странный у нас праздник получается. Варварин день… Победа холода над теплом. А мы тут под землей греемся. Перевертень.
Дома у Лейлы были завалы вещей. За годы в квартире скопилось слишком много предметов, слишком много для разумной необходимости. Как у коллекционера: книги, ковры, посуда, хрусталь… Иногда она их ненавидела. Зачем они мне? Все эти вещи исчезнут. Любимые чашки, вазы, украшения, духи – будут мне не нужны. Их не заберешь с собой. Туда, – думала Лейла и хотела что-нибудь швырнуть об стену.
Но не швыряла. Потому что больше всего на свете Лейла боялась умереть. А вещи как бы держали ее тут. И чем больше их становилось, тем крепче держали.
Она не любила говорить об этом, но танатофобические переживания разгадал Стас. И тогда он повез ее в Сьяны. На тот свет. Орфей сам ведет свою Эвридику в ад. За ручку. Постмодернизм.
И вот Лейла сидела в гроте с романтическим названием Млечник и пыталась понять, как действует на нее подземное царство.
– От страха смерти можно избавиться с помощью ритуала. Когда понимаешь, как жить в состоянии перехода, то перестаешь бояться. Ты словно перерождаешься. Я говорю про обряд погребения заживо. Ну да, тебя на некоторое время хоронят. Роют в земле могилу, кладут туда и закапывают.
– А потом?
– Откапывают. Часа через три.
– А если не откопают? Мало ли, война начнется.
– Если война, все и так умрут. Значит, такая судьба.
– Не хочу, чтобы меня закапывали.
– А тебя и не будут. Полезешь в Карман.
– Я же пьяная.
– Ну и что. Не бойся. Разреши себе умереть.
Возле Кармана Стас забрал у Лейлы фонарик.
– Залазь, я посвечу. А потом выключу. А потом снова включу.
Лейла, дюймовочка по сравнению ним, легко протиснулась в лаз, в рекордные секунды добралась до дна Кармана.
Стас погасил фонарь, и она осталась в кромешной тьме.
– В такие минуты человек должен быть один. Сейчас я уйду, – сказал он твердо. – Но я приду.
Стас обманул, он не ушел, а просто затаился наверху. Он хотел, чтобы она поверила, что рядом никого.
В подземелье стояла тишина. Мертвая, – подумала Лейла. Когда не видишь и не слышишь, словно выходишь в бесконечность. Лейла вдруг вспоминала детство, Тбилиси, жаркий летний день, бабушкин двор, тетю Гулису. Потом почему-то ей померещилась ванна, маленькая, словно детская ванна, и она не могла понять, то ли это старая заброшенная купель в тбилисском дворе, то ли пластмассовая ванночка под водокапом. И сейчас ее, совсем кроху, кто-то разденет и будет купать.
Через некоторое время Лейла поняла, что ей не хватает воздуха. Следом нахлынули образы. Она вдруг почувствовала себя… бог знает кем… не человеком… травой… землей… Услышала, как сквозь нее лезут корешки… как ползают в ней червячки… роется мышка… сочатся грунтовые воды… прорастает мать-и-мачеха…
Варвара, спаси меня от внезапной смерти. Варвара, спаси меня от смерти вообще.
Ей было хорошо. Страха не было. Только разлитый по всему телу покой. Как теплое молоко… Как сладкая дрема... «По щелчку от страха вылечиться нельзя, никто не вылечивается», – это было последнее, что подумала Лейла, и было это как озарение.
Очнувшись, она поняла, что сидит на камне у входа в Карман. Рядом, прислонившись к стене, спал Стас. Лейла посветила ему в лицо:
– Стенд ап.
Он открыл глаза, посмотрел чумным взглядом и спросил, как долго он спал.
– Разве не ты меня вытащил?
– Нет.
– А кто?!
Наутро, когда они выбрались из Кошачьего лаза, солнце светило так ярко, что на него невозможно было смотреть. Небосвод казался искрящимся, словно усеянным мириадами страз. Светозарный, хрустальный эфир. И – кипенно-белый снег с голубыми тенями.
Хором запищали мобильники – пришли пропущенные эсэмэски. Лейла сдвинула крышку слайдера, прикрыла экран от света рукой.
– А еще раньше считали, что Варварин день – победа света над мраком, – сказал Стас. – Хотя до зимнего солнцестояния почти неделя.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney