РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВАлександр Мурашов
Крики нежности
09-01-2013 : редактор - Женя Риц
1.
город – ворох
допустим, ворох обгоревшего кома газетной бумаги
перья на сложенных крыльях черного лебедя
шорох, фонари нанизавший на черные нитки
медленно истончается в заглушенном стеклами звуке
черною ниткой, и двое любовников в этом ворохе, то ли гуляющих
до утра по наледи улиц, то ли просыпающихся
посреди постели разбережённой, где бельевая веревка, армейский ремень, прищепки, ошейник и
……………………………………………………………………………………………………………………………
черные нити пронзительны.
на торжище страстей у акций любовников всегда колеблется курс
до керенок, до конфетных бумажек, годных лишь завернуть жевачку и взметаемых ветром
набирает на клавиатуре выверенными прикосновеньями
насекомоядных пальцев часовщика
кто-то маклерам оголтелым на ветру спекуляций:
«душа человека, освободившегося от страстей подобна луне, вышедшей из облаков»
и ветер состоит из кислорода, чего-то еще и углекислого газа
потому что, говоря один о другом, о себе
любовники выдыхают удушливый газ, это важнее слов, это удушит всех
и один вспоминает, как лежал, одетый по-зимнему, с проломленной головой
в наполнявшейся дождевою водою ванне посреди весенне-пасмурной свалки
– кто-то другой незнакомый и: «Помираю», - думал
город один, и каждый из любовников один
но первый напоминает второму рокотом мочи в сортире или подъезде
что ночь они разделили, как раскрывают книгу пополам
чтобы прочесть одни и те же слова, но каждый как-то, неведомо как, по-своему
2.
это не ландшафт души, скорее ландшафт слепой пустоты
остающейся нам в других, за вычетом их ощущений, эмоций, мыслей, понятых, прочувствованных
……………………………………………………………………………………………………………………………
нами
казалось бы, он должен быть сплошным белесым туманом, и не бело-серым, а блекло-белым
но в тумане открываются охряные проплешины, иногда и с бурой травою
если это и пейзаж, то пейзаж другой планеты
в пятна проплешин вступают люди и обмениваются странными репликами
и мы почти не понимаем, что говорят вполне известными словами они и о чем,
не понимаем предполагаемой действительности, над которой они произвели череду невообра-
зимых
умозаключений
чтобы обмениваться странными репликами
не понимаем, существует ли предполагаемая действительность вообще
зачем они пришли на пустошь белесой пустоты произнести неудачно центрированные реплики
и откуда они пришли, и куда уходят, неясно, они отступают в туман
то чуть виднеются, то пропадают их силуэты, мы уже не знаем, кому силуэты принадлежат
ибо речь происходит из молчания и трещин в его фарфоре
и эти ландшафты скрывают целые вселенские пропасти молчания
но мы, уверенные, подобно лунатикам, не боимся в них нечаянно упасть
поскольку такая явь пробуждает в нас от забвенья сновидцев, и мы считаем ее лишь сном
3. Перрон
в камине рога оленьи бегут
львиным медом древесных лактаций червоточины тлеют сосцов
и мы лежим на пледе у камина, больше дымящего, чем согревающего
курим наперекор словам, и огонь играет в твоей обнаженной стеклистой коже, сестра
похожей на кожу дощатой обшивки, сестра
и брата нет у нас
возле камина, час за часом, сестра, и сутки за сутками, сестра, и год за годом, сестра
мы лежим у камина, в комнате с окнами на снега
обнаженные оба, странно, что еще не случилось кровосмешенья, сестра
но его не произошло потому, что ты во мне, сестра
видишь себя, сестра, а я в тебе, сестра, – себя, сестра
а не другого человека на колючем, проеденном молью клетчатом пледе
лишь четырежды в сутки у нашего перрона останавливается поезд
один из двадцати и скольких там, громыхающих мимо этого полустанка
загодя я одеваюсь и выхожу на перрон, мое дыхание белым барашком застревает в длинной ости
……………………………………………………………………………………………………………………………
воротника
мы видели
как мясники-закаты с их медными мускулистыми шеями
развешивают на ржавых крючьях огромные освежеванные туши разверстые бычьи
их окатывали водой, которая, порозовев у них внутри, окропляла снег у нас за окном
мы видели
как всадник неведомой орды скачет и приветствует степь, испуская крик
убивающий птицу на лету, и какое-то время она как прежде, парит
на раскинутых крыльях безжизненных, по инерции, после падает у нас за окном
мы видели
как гаснут старые дряхлые звезды и разгораются свежие, юные и благоуханные
и утрачивают, мужая, силу аромата
наше отчаянье с пышной, широколиственной кроны туч, по извилистым сучьям молний, хлынуло
выросло корнями вниз, разветвленьем землю пронизывая
наше отчаянье всосалось в почву, и стоит ее вскопать – темные рыхлые комья
нас обдают сумеречной влажностью, которой дышат пауки и мокрицы
насельники пустых черепов на заброшенном кладбище
с покосившимися крестами и замшелыми плитами
мы видели
как на перрон выходили, словно игрушечные, словно фарфоровые
пассажиры красивых вагонов, во френчах и белых платьях
мы видели
как отчаянье наше текло с широколиственной и пышной кроны туч, по сучьям извилистым
……………………………………………………………………………………………………………………………
молний
возвращаясь с перрона, покинутого поездом, я думаю о тебе, сестра
и почти принимаю решенье, сестра, что трагический грех совершится
но никогда не приступаю к осуществленью, потому что, видя тебя, сестра, я вижу себя
и брата нет у нас
львиным медом древесных лактаций червоточины тлеют сосцов
в камине огонь пробегает острыми пальцами по обугленным струнам поленьев
платье цвета оленьего смеха надел на себя, как дерево – осенью, мелкий огонь
и танцует, как висельник, не умирающий в петле
о, мы танцуем, словно висельники, не умирающие в петле, и называем это походкой, сестра
4. Романс
любимая, умри, погаснет чай в камине
синеватым шелестом крон переливчатый ветер сверкает
фейерверк лоснящихся капель на стеклах: степь отпоет
шуршат кринолины листвы, отрубленные головы кивают на пиках мальв
в сигаретном дыму ласточка минет – и снова она пролетает
осталась лишь груда остывших углей на стеблях роз, стаканчиков разбитых не сберешь
колоннада пуста, на мраморных туловах пятна распада и пролежни мха, пушистой плесени серой
……………………………………………………………………………………………………………………………
лебяжий ворс
деревья качаются вверх
приходит, в холодных бледных пальцах букетики хилых цветов-поганок
пораженье нельзя забыть, забываются только победы
она свежа как будто куст жасмина, окаченный утренним ливнем
но под веками у нее монеты погибших империй, и на одной из грудей аккуратных нет сосца
любимая, умри, погрязнет сон в иссиня-синем хрустале глуши ветвистой
углебает в резьбе испанских воротников кружевного барокко, в отягченных шатрах отживающей
……………………………………………………………………………………………………………………………
готики
свет, обнимавший доломитовые вершины, сходится книзу пасьянсом
проницая потемневший витраж розетки – фейерверком лоснящихся отблесков стекол
и вдаль – облаков усталый караван
5. Хлебобулка
день куклой соляною, упавшей в зыбь лазури, за днем
соляною куклой, упавшею в зыбь и глубь голубиную
все утра мира – встала из мрака младая с перстами пурпурными Эос – безвозвратны
что соляная кукла чувствует, растворяясь в соленом небе?
канатоходец, падающий в небо и уловляемый землей: канатоходец, – он чувствует нечто подоб-
……………………………………………………………………………………………………………………………
ное
……………………………………………………………………………………………………………………………
………………………………………………….
иду на кладбище Введенское, и рядом пасмурный гремит, погрохатывая, трамвай
тусклый воздух словно весь в оспинах, в крапинах
а юность это дым погасшей сигареты, и нет другой в пачке
пробирает холодом зрелости, и римские платаны у Тибра дугами стоят
недолго думаю, куда бы окурок бросить, не прятать же в карман
и теплый Тибр далек, и тусклый Мансанарес печальных испанских королей, и узкий, саблевидным
……………………………………………………………………………………………………………………………
шрамом в скалах Тахо
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………..
я люблю забытые могилы, на которые никто не ходит, а разве еле приплетаются старухи
люблю людей, столетье как переступивших, обжившихся там, в неизреченном уютном отсутствии
– отсутствии места и времени
мертвые не молчат, они разговорчивей нас, но они говорят о том, для чего у нас не бывает слов
о том, что в этом нежно-лазоревом безбрежном серебро-слоистом сиянии
где ломкое, тонкое, хрупкое, вольное, зябкое, легкое, смертное, волглое, дольнее, тленное
зыбкое, робкое, гибкое, гиблое обретает устойчивость форм, не знаем – каких
и только хилая пленка яркого сыроватого мха на дороге у креста, и только плеск
сырой ни-
……………………………………………………………………………………………………………………………
зины Тибра
………………………………………………………………………………………………………………………………………………………………….
на обесцвеченных, бежево-мутных обоях покоробленных топорщатся мозоли
грязный звук из соседской квартиры пришел
благолепие наледи на оцинкованных водосточных трубах берет свое
– снаружи чище, чем внутри, и так и во всем
новогодний праздник – это мандаринная кожура на чистом снегу
вершина расточительства, не пущена в цитрусовое варенье
советское детство как британское воспитание при Георге V
и нужно быть понятным, да. Быть, к сожалению, понятным
……………………………………………………………………………………………………………………………
…………………………………….
и я люблю простой и яркий снег, без копоти и мандаринной корки
и однотонную и мягкую лазурь, как замша, и едва привеянную примесь к простым цветам
я прохожу среди людей, как раскаленный нож сквозь масло
и зимний ампир в сомкнутом бутоне черепа, когда говорят: «Да что у тебя в голове?»
каждой зимой
– наверное, потому, что нет у меня ни сына, ни дочери –
мне хочется упасть лицом в морозный снег, не оскверненный снег, в кристаллический горний хо-
лод у меня под ногами
упасть и плакать и ощущать, как слезы замерзают и глаза
6.
больной, небритый, полусонный, с каким трудом волочишь оплывшее тело
хорошо, что достало ума сойти со сцены
затвориться в своем католическом одиночестве
но вспоминать не стыдно: я любил тебя до усрачки
самому смешно, предлагал друг другу изрезать лица
еще молодые, еще не эти одутловатые маски
искромсать, как шлюху в кустах, дрожащим лезвием
чтобы больше не увлекать собой никого, принадлежать один другому и только
а еще хотел впиваться зубами в тело твое
отрывая лоскутья плоти от впалого живота и выплевывать, изжевав
самому смешно, однако такая правда, никому не нужная, ни тебе, ни Богу
не принудишь стыдиться, я накаюсь еще наплачусь
горько моих грехов, а пока я готов кричать
я любил тебя до усрачки, я тебя любила, хотела зачать от тебя ребенка
пускай невозможно, самому смешно
такому небритому, грузному, мрачному, с изжеванной сигаретой
как нуаровый сыщик, как труп своего прошедшего
***
книги о вкусной и здоровой пище червей
полезно скрашеные однообразием, расходятся бойко с лотков, в одной – пранаяма
в другой – зодиаки матрешек на векторных тренажерах
почти везде рекомендуемая диета
но покупающим книги эти страстно хочется жрать
вылить в наваристый суп пакета два майонеза
и хлебать, хлебать его, закусывая чебуреком, сочащимся жиром
а потом шпикачки, оливье с колбасой, сметану с двумя столовыми ложками джема
они хорошо и полезно едой пополняют тело всякими минералами, прочими веществами
как будто бы вправду заботились о червях
но нет же, каждый второй предпочитает кремацию
Царь-Давид
Господня любовь Господней ненависти страшней
вселенское прощенье философствует молотом, дробящим на куски любимые безделушки – не
……………………………………………………………………………………………………………………………
может лгать
как не может не быть бесконечным, сверхзвуковым, сверхсветовым, на куски
и отвага смешна, поскольку горы – огромные безделушки, моря умещаются в капле блестящего
……………………………………………………………………………………………………………………………
ногтя
кто играет на арфе моими костями, кто беззлобно сплевывает в мою глазницу
черепа на паучьих ножках, давно опустевшего
я никого не хотел утешать
я пел о том, что ужас на вершинах гор, ужас на вершинах звезд
над каждою головой многопудовая глыба льда, в которую вмерзли младенцы-циклопы голые и
змеи
полые
не хватало, возможно, чувства юмора, где закрома побед
но я носил корону, назывался царем
простить недостаток ригидности, я перескакивал саранчою мысли
словно отблеск, но мысль оставалась одной и той же
сегодня огнь, выжирающий коровье вымя
завтра молнии, раскраивающие чрево, разделяя двойню
преступленья случайны, временны, может не быть преступлений
сердцевина сквозиста совести и свистит
и ужас на вершинах гор, ужас на вершинах звезд
я говорил об этом, только об этом
приходит, и настигает, и распластывает по велицей милости
я говорил об этом
и я не Бродский, чтобы писать рождественские открытки
я своим мечом отсекал ступни пытающимся убежать от Господа
я носил корону и назывался царем
играл на арфе ради высшего, ухищренного, пламенеющего искусства страха
ибо купаясь в жемчуге, наряжаясь в пурпур и яхонты
забывать об ужасе на вершинах гор, ужасе на вершинах звезд
я никого не хотел утешать
я провидел пустыни морозного кала, праха и льда
пещеры фосгена и мокрые, заплаканные, обслюнявленные плахи
где пытались подняться по черному ходу к несбыточному Господу
но я понимал, что некуда умирать
куда умрет печаль, куда умрем прилепленные к земле
если некуда умирать
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney