РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВМихаил Богатов
23-01-2014 : редактор - Василий Бородин
Стихи
СОВРЕМЕННАЯ ЯПОНСКАЯ ПОЭЗИЯ
Когда господин Хироши садится за интернет,
он расстёгивает галстук, опасаясь пришествия
спешащих нахлынуть на него из монитора чувств
умиления, отвращения, жалости, страсти:
сайт загрузился, робот – девушка говорит: здрасьте,
уважаемый господин Хироши!
Первыми стелят
на экране цветы
топовых девок
В первых природа сказалась женских начал вполне.
Господин Хироши работает в комитете по защите
прав женщин; его начальница Иши – львица с прекрасной шерстью
белые локоны, нетрадиционная ориентация, феминистка,
утверждает, что все мысли господина Хироши о женщинах –
вымысел, что женщины не такие как кажется.
На Вашем счету
достаточно средств ещё –
заходите же!
Когда Хироши увидел свою соседку Юри в начале топ-листа,
он подумал, что Иши права – все мои мысли ложь, потому что
Юри – скромная девочка, а господин Хироши знает её с детства:
острые коленки, сквозной ветер возле арки продуктового магазина,
огромные карие глаза: господин Хироши, как поживает Ваша мама?
Я хотел бы, чтоб она дожила до того времени, пока ты не станешь женщиной.
Предпочтения есть?
Блондинки, бэдээсэм,
золотые дожди?
Господину Хироши удивительно было всё: разделы с соотечественницами
самые малочисленные, зато там, через пластик монитора, они предлагали
в приватном чате пить свою мочу и есть свои фекалии – почему-то за его деньги,
самые большие по количеству разделы – Южная Америка и Россия,
там многие девушки сразу были раздеты и, глядя усталыми глазами в глаза
господина Хироши, по нескольку часов подряд вяло удовлетворяли себя пальцами.
Приснилась мне смерть
в субботнее утро:
сползло одеяло.
Некоторые изумляли господина Хироши тем, что никогда не раздевались
и с презрением писали в своих статусах, что они – не шлюхи, а приличные девушки,
и только одна из них была среди самых популярных, и не она была Юри,
а худощавая мулатка Джесси Сучка, сидящая на полу в своей съёмной комнате,
среди разбросанных носков и вещей, и весело болтающая в камеру, в то время как
поедает йогурт, банан или что-то ещё, и, да, она очень красиво курит.
Закапает дождь:
Небо устало смотрит:
снова без солнца.
Но как же их много! После этого господину Хироши стало казаться, что
все женщины мира проводят так время: ласкают себя, едят, раздеваются,
танцуют, и всё это под песни про любовь, в которых слова стали привычными,
ничего не говорящими, а они подпевают: я жду любви, я жду любви, – и глядят в камеру,
и на все предложения повернуться ведутся некоторые, другие оскорбляются,
а третьих множество хладнокровно, одной рукой продолжая своё дело, пишут другой: плати.
Почему-то иначе
не лучше обычного:
грустные мысли.
Господин Хироши тратит на чат по три часа времени в сутки, не зная того,
что скоро его ждут повышение и кароси, в один и тот же сырой январь,
но ему начинает казаться, что всё может быть по-другому, вообще всё в этом мире,
и когда он скажет об этом начальнице Иши, той покажется, что Хироши уже готов
к повышению и они даже вместе пообедают. А когда он умрёт, через две недели,
то у Юри останутся детские огромные карие глаза – и острые коленки под одеждой.
Птицы прилетят:
весной на одну больше –
душа бессмертна.
СОВРЕМЕННАЯ ЯПОНСКАЯ ПОЭЗИЯ: ПИСЬМО ЮРИ ГОСПОДИНУ ХИРОШИ
Глаза мои наполнились слезами, господин Хироши, когда увидели Вас мёртвым.
Более всего стало мне грустно – оттого, что я не успела сказать Вам важные вещи,
но я сама не знала, что такие вещи могут существовать, и я, глупая Юри, могу
их говорить. Прежде, чем душа Ваша станет птицей – а кем ещё ей быть, как не птицей? –
у Вас всегда был птичий нос, и такой блестящий, яркий взгляд, как у синиц –
я скажу Вам важное-важное, и первое важное здесь – Вы меня точно слышите.
Синица в окне:
пока ещё ранняя,
глупая птица.
Бабушка Чо, пока душа её не обратилась к предкам, всегда говорила мне:
главное для хорошей девочки найти любовь, а любовь – это когда никому ничего
не надо друг от друга. Я удивлялась этим её словам, а она в ответ только улыбалась.
Чуть позже, когда бабушки Чо уже не было рядом, я поняла её слова. И не было
слишком поздно: до этого вполне ощутила я все-все человеческие надобности, которые
люди справляют друг другом. Теперь я точно знаю, что я всегда любила только Хироши.
Синие тени
ветер холодит арку:
магазин закрыт.
Вряд ли Вы помните этот вечер, когда я справилась у Вас о здоровье мамы, а я помню.
Мне стыдно признаться в этом, но моя подруга Ёри как-то уговорила меня заниматься
этими делами перед камерой, сказав такие слова: сейчас, Юри, нельзя уж как прежде
уповать на доверчивость при выборе жизненного пути, по которому шли наши матери;
кроме того, ничего всерьёз делать и не потребуется: всего-то при других гладить себя,
так же, как ты делаешь это одна, мечтая. И не говори, что ты не гладишь себя. Я не сказала.
Закрыв ей глаза,
больше не летать ввысь:
чужая себе.
Но Ёри меня обманула, и теперь я понимаю, почему её глаза всегда были грустными,
даже когда она веселилась и шумела в пригородном кафетерии: я больше не дружу с ней,
она умерла от наркотиков. Однажды ко мне пришёл её бывший друг, и остался на ночь.
Мы много пили с ним, вспоминая её, а затем он сделал эти дела со мной по-настоящему:
но мне не было хорошо, хотя моя мама Киши обозвала меня “шлюхой” и выгнала на улицу.
Мамору уверял меня, что такова жизнь. Но когда я была с ним, я представляла Вас.
Под веками скрыт
поток верной надежды:
не целуй меня.
Мне всегда становилось невыносимо, когда я заставала свою новую жизнь:
и мыслями уносилась в прошлое, где маленькая девочка ещё не знала о мире
ничего плохого. И если бы бабушка Чо была жива, она бы помогла мне, добавив:
дети видят мир настоящим, взросление – сон. Я уснула, господин Хироши,
и только в самые мрачные моменты я вспоминала Вас – такого спокойного, грустного,
помнящего меня ещё маленькой. Мне казалось, что мы с Вами разделяем тайну детства.
Позади тоски
проясняется небо:
идут холода.
У моих новых подруг здесь, в этом сонном царстве, одна на всех грусть. Иногда
они забываются, их забавляют желания мужчин, которых они даже не видели,
своего рода азарт, закрученный юлой вокруг одинокого тела в своей комнате:
но, даже когда они хотят этому отдаться, ощущают условность происходящего все –
это делает из них – и из меня – шлюх. Моя мама Киши была не права: когда я спала
с Мамору, я не была шлюхой, я просто была несчастной. Если бы не думала о Вас.
С берега в море
летит камень мечтаний:
рыбий рай полон.
Люди говорят, что Вы умерли большим начальником, но прямо на работе. Знаете,
мне кажется, что я тоже умру на работе, но только никем. И больше нет никакой
разницы в нас, остаётся только надежда, что там, где Вы с бабушкой Чо ждёте меня,
мир вернётся к детским глазам – не зря же они остаются у нас ясными до смерти,
помнящими о том, что видел ребёнок. Я донесу это к Вам, и Вы меня простите и ещё
полюбите, господин Хироши. Тело моё пока молодое, но ведь там нет времени и ожидания.
Снизу, под крылом,
люди швыряют камни:
летим над морем.
Из цикла “Циклопы”:
7
Головы людям размяли и оформили боги руками
округлые черепа, сделав выемки под глаза,
чтобы видели люди – что происходит с богами,
чтобы могли хоть как-то поглядывать на небеса.
И когда с небес шли дожди, разливаясь из чёрных туч,
то вода с головы людей вмиг стекала, едва коснувшись –
разливалась по всей земле, и земля становилась лучше,
порождая людскую снедь, ту, которую можно кушать.
Не нашёлся такой человек, кто бы смог задержать дожди
на своей голове другой, не округлой, но чашеобразной –
чтоб вода не смогла бы стечь, ни под землю, ни в небо уйти,
превратилась бы в океан, головной, мировой, прекрасный,
чтобы в нём завелись три кита, три огромных, три чёрных зверя,
они плавали б в том океане, и от края до края бы жили,
таких сильных, чтоб черепах на себе сдержать бы сумели,
и на них взросла б плоская твердь безотчётная – лишь бы осилить.
И тогда бы в той голове странно вырос свой собственный мир,
и тогда бы тот человек всем другим смог что-то сказать,
и тогда бы услышали б все: у богов не осталось сил,
потому что бы тот человек глаза к небу не смог бы поднять.
9
Все знаками смерти невиданно, свежо полно:
Утро, Саратов, Рабочая-Горького, лето.
Обликом всех потонувших в былом городов
нежность наступит ногою робкой на это,
так ласково, тихо сметёт, разбросает вокруг –
и голуби с дерева на перекресток слетели б.
От скорости с места не двинуться – этот испуг
в покой поместит, и суетное лихо отсеет.
И даже не память, а что-то гораздо слабей,
но хуже надёжней от слабости этой и крепче
Индрой крушит изнутри, городских пожирая детей –
мягким наветом обеденной, съеденной речи.
Ты вспомнишь нас: в этой видимой всем стороне
мы схоронимся от глаз, так ослепших под утро.
Обретающий ясность прозренья на солнечном дне
пальцы порежет о кромку былого маршрута
и возвестит: вот привет тебе в твой Петербург!
и замолчит. С добрым утром, московское время!
Былое по миру грядёт, в землю вперивши плуг,
вновь бросая случайно надежд небывалое семя.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк