Компрессор поршневой к 25 купить поршневой компрессор compressorgroup.ru.
 

СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Борис Херсонский
08-02-2015

НОВЕЙШАЯ ИСТОРИЯ СРЕДНЕВЕКОВЬЯ



     fast_rewind    fast_forward      print open_in_new     





* * *
Сцепленье, расхождение, сплетенье
трех нот в григорианском песнопенье.

Теченье-лопотание потока,
латыни шелестящая осока.

Здесь символ Агнца видит символ Рыбы,
глядясь в быстротекущие изгибы.

Здесь крест сияет меж рогов оленя,
здесь просит лев: "Прими мои моленья!"

Здесь скалы говорят о твердой вере,
полет голубки – о грядущем веке.

Здесь, пошатнувшись, можно опереться
на что угодно. Жаль – не отогреться.

Здесь яд светлеет, смешиваясь с кровью,
и ангел ставит камень к изголовью.


***

И еще – закрыв глаза, представляешь лазурные воды.
Это лагуна. На берегу небольшой укрепленный город.
Над лагуной облако. Ангелы, словно годы,
медленно пролетают. В церкви тяжелые своды
держатся на молитвах, о том, чтобы не постигли
град ни огонь, ни меч, ни потоп, ни голод.
Послушник в белом ползет к прелату. Его постригли.

Между тем, противник ведет осаду, запас еды на исходе.
В колодцах вода зацвела. Моровое поветрие у порога.
Но это – обычные вещи. Все ведут себя, вроде
ничего не случилось. Девушка-недотрога
ушла с солдатом. Ноги торчат из стога
прошлогоднего сена. Князь заботится о народе.

Все навсегда пропало. Никто не заметил пропажи.
На рынке христопродавцы кричат, набивая цену
На дозорной башне пялят пустые глазницы стражи,
ослепленные за неспособность видеть сквозь стену.

***

Средневековье бывает довольно часто
И длится довольно долго, обычно не совпадая
Со временем нашей жизни. Оно бывает уделом
Мертвых девственниц, королей, архиепископов, нищих,
Продолговатых статуй слепых от рожденья,
В ниспадающих складках, застывших в нишах.
От средних веков остаются сооруженья.
Камень на камень наваливается всем телом.
Синагога с завязанными глазами стоит, рыдая.
Рядом с ней улыбается Церковь. Вероятно, от счастья.
Средневековье бывает у мертвых. Нам от этого рая
Остается то античность, то просвещенье, то возрожденье.
Мы строим, мы ходим строем. Под звуки грачиного грая
Выносят знамя особо отличившейся части.
Следом за флагом Свобода приходит нагая,
Не терпящая послушанья, ни, тем более, возраженья.

Средневековье в отстое. Возрождение – это круто.
Вот оно опять подступает вплотную к гетто,
Где упакованы в прочные стены (брутто)
Страх и трепет еврейской души (бесплотное нетто).

***

Ровно в шесть резные ворота храма
открываются. На площадь, в гам карнавала
выходит процессия, направляется прямо
к берегу озера, исчезает, как не бывала.

Впереди на носилках, убранных полевыми цветами,
статуя девы в одеждах из черного шелка
от горла до пят. Но, говоря между нами,
под одеждой все сделано точно. Плюс – проклятая щелка.

Это святая Урсула. С ней – одиннадцать тысяч
девственниц. Тоже – мучениц. Их в охапку
несут за Урсулой. Статую можно высечь
из подручного материала, нарядить в какую-то тряпку.

Но одиннадцать тысяч! Девственниц! Слишком много,
чтобы их заключил в объятья весь совет нечестивых.
Из стеклянного неба в озеро облако смотрит строго
От песчаной кромки – склон пологий в цветущих сливах.

В черной лодке скользящей по темно-лазоревым водам
столбиком инок стоит, пристально наблюдая,
как одиннадцать тысяч девственниц ходят по дну хороводом,
в центре святая Урсула. Нежная. Молодая.

*

Плывут по морям одиннадцать кораблей.
На каждом начертано святое имя
Господне и животворящий крест.
Плывут корабли и облака над ними.
Судьба из облака кажет перст.
Зреют волны – жатва водных полей.

На каждом из одиннадцати кораблей
прекрасная девственница-принцесса
и тысяча благородных дев
стоят, лики и руки к небу воздев.
Звучит латинская месса.

Одиннадцать тысяч одиннадцать
языческих королей
ждут христианских невест.

Плывут невесты. Иной жених
сверху глядит на них.
Для каждой из них отец земной
готовит брачный покой.
Для каждой готовит Небесный Отец
мученический венец.

У каждой перед глазами
расстеленная кровать.
В ушах похотливый шепот:
«Разденься, иди сюда!».
На каждую набегает волна стыда.
Каждая думает – этому не бывать!

Морские чудища выглядывают из волны,
на каждом из них дьявол поставил знак:
«Ложитесь, раздвиньте ноги, вы не вольны
поступать иначе. Все поступают так».

Но Бог запрещает – и
водная бездна пуста.
Девственниц ждет смерть,
но ты о них не жалей.

Видишь – одиннадцать рыб,
каждая – символ Христа,
тихо плывут впереди
одиннадцати кораблей.

***

Завершая чертить по велению господина
план нашего города, вздрогнул от ощущенья,
что нечто подобное видел буквально мгновенье
назад. Конечно! Вот она, паутина,
удвоенная на известке тенью.
В центре паук. Сегодня он явно не в духе.
Белый крест на сером куполе-брюхе,
серебрящемся от бархатистого ворса.
Поджатые лапы, что твои контрфорсы.
Коконы бывших мошек повисли,
как трупы казненных воров на скрещеньях
улочек-паутинок. Так вот кому мы уподоблялись,
поспешно застраивая долину.
Раскинули сеть, да сами в нее и попались.

Теперь я точно знаю, что скоро покину
это место через единственные ворота,
оставшиеся из двенадцати, сделанных в подражанье
Новому Иерусалиму, но неохота
было стеречь все двенадцать. Содержанье
стражи влетало в копейку. Врата заложили
серым камнем. И кто поверит, что в городе жили
честные граждане? Что здесь заварилась смута?
Все равно ее подавили. Здесь часто молились кому-то.
Но если быть откровенным – чаще кого-то боялись.

Потом большинство уйдет. Потом умрут, кто остались.


***


Вот Сатана. Он едет верхом
на хромой седой кобылке с грехом
пополам, с погибелью накоротке.
Проезжает узкую улочку. Вдруг
пред ним - река и цветущий луг,
и лодка плывет по реке.

На одной ноге, на самой корме
стоит монах не в своем уме,
с горящим крестом в руке.
Он корчит гримасы, поскольку огонь,
разгорается, жжет ладонь.
И лодка плывет по реке.

Огромные рыбы всплывают со дна.
В чешуе отражается седина:
бес в ребре, седина в бороде.
В облаках читают псалом чтецы.
Дьявол скачет во все концы,
а лодка плывет нигде.

В небе – Агнец с крестом меж рогов
смотрит вниз. Он видит врагов
соцветьем несчетных глаз.
Он видит всадника и пловца,
пешего, лешего, подлеца,
но прощает - на этот раз.



***

В алтаре епископ и служка вдвоем
играют в кости. Не кончить добром.
дела. Из белого облака гром
раздается в ответ броску:
выпало три шестерки. Через оконный проем
видны Пантера с Волчицей, направляющиеся к леску,
состоящему из темных штрихов и травяных завитков.
Плоды, что капельки крови. На лужайке альков
под голубым балдахином. Стынет единорог
в объятиях хладной девы. Он неестественно бел.
что еще заметнее среди осыпавшихся лепестков
неизвестных цветов. Пусть зритель не будет строг:
Создатель раскрасил все, как умел.

Вместо окон в трактире – буквы, внутри
которых лица людей и демонов. Не смотри
в глаза ни тем, ни этим, ни себе, ни другим,
поскольку глаз уже нет. Мы не храним
зрительных впечатлений. Единственный твердый взор
спрятался в треугольнике меж вершинами ближних гор.


* * *

В этом городе все наоборот:
к центру от городских ворот
все время идешь не в гору, а под уклон,
спотыкаясь взглядом об обломки античных колонн,
статуи нимф и фавнов в позах из порно-кино,
анимация, куклы из мрамора тоже движутся, но
движутся слишком медленно, чтоб на своем веку
человек мог это заметить. Разве что старику
кажется, что эта статуя когда-то была иной,
отличаясь более развитой мускулатурой и большей длиной
детородного органа, но в прежние времена
все было длиннее и крепче – жизнь, эпоха, страна.

Город навыворот уходит не ввысь, а в глубину.
Идешь на центральную площадь, как будто идешь ко дну.

Потом вспоминаешь то, что напрасно забыл:
в частности, что город этот построен был
в кратере действующего вулкана, что несколько раз в году
случаются извержения – камни летят, поднимается лава,
среди туристов об этом городе – нехорошая слава.
И сюда приезжают те, кому погибель написана на роду.

Время сворачивается, замедляя бег.
Серый пепел падает, словно белый снег.


* * *

На площади установлен медный конь на постаменте.
Всадник был сменным. Когда на троне
воцарялся новый герцог, на монументе
появлялась наследная статуя. Добро, не
приходилось часто менять, а после трех революций
традиция прервалась – конь остался без управленья,
как и само государство. Ни приказов, ни резолюций.
Но никто не высказывает ни малейшего сожаленья.

Здесь также имеется грязный трактир, старейший на континенте.

В нем сидели годами: жили-пили и умирали.
Выносили трупы. А мусор не убирали.
Археолог, историк, а то и культуролог-философ
в поисках истины роются в груде отбросов.

У входа в кабак – фонтан со статуей блюющего Аполлона.
Стоит обнаженный, в венке, согнувшись над мраморной чашей.
Сзади его подпирает мраморная колонна.
А рвет его то салатом, то манной кашей,
в зависимости от того, что сегодня в меню. Реклама.

В чашу бросает монетку нарядная старая дама.

Бросьте и вы, чтоб скорей уехать отсюда
и никогда не вернуться – ни в этом, ни в будущем воплощенье.
Трактир закрывается. На кухне гремит посуда.
Вышибала просит освободить помещенье.


* * *

Среди старинных построек чувствуешь – сам
стал старше лет на пятьсот-шестьсот,
веришь словам Спасителя и Его чудесам,
молишься Богородице – вдруг спасет?

Начинаешь бояться чумы, наводнений, иных
стихийных бедствий, нашествия магометан.
Чувствуешь всей душой жар соблазнов земных .
Слышишь – поют военные флейты, гремит барабан.

Жизнь твоя – закладка в книге средних веков
с цветными картинками под папиросной бумагой, ты
видишь души предков, похожие на мотыльков,
души предков тоже видят тебя с высоты.

В ушах колокольный звон. На губах оживает латынь.
“Gloria Patri” – вместо “Слава Отцу”,
“Oremus” вместо “Помолимся”, “Amen” вместо “Аминь”.
Чтец читает псалом, и ты внимаешь чтецу.

“Beatus vir” означает – “блаженный муж”.
Не пойдет на совет нечестивых, не встанет на грешный путь.
Осеннее небо глядит из осенних луж.
Воздух старости сладок, жаль, что трудно вдохнуть.


* * *

В 1415 году, весной
аист свил гнездо на колесе,
предназначенном для казни
разбойников и убийц.

Разорять гнездо аиста –
плохая примета,
поэтому, чтобы отвратить несчастья,
в городе построили еще один эшафот.

В истории этого края
город сохранился как единственный,
в котором было два лобных места
и два палача.

Палач – тоже человек и может совершить нечто,
достойное смертной казни.
Если бы он был единственным –
что прикажете делать тогда?

Несчастья миновали город, кроме:

двух эпидемий чумы, унесших две трети населения,
четырех войн, из них две – религиозных,
разрушивших семьдесят процентов
исторического центра.

Сейчас на главной площади города
установлен памятник: бронзовый аист,
вскармливающий бронзового птенца
в бронзовом гнезде
на бронзовом колесе,
предназначенном для казни
бронзовых преступников,
в которых, как обычно, нет недостатка.


* * *

огромная готическая окаменелость
вроде чудовищного коралла
веками росла и все время менялась
наполнялась молитвой и пеньем хорала

грегорианского лютеранского не все равно ли
камень не слышит не чувствует боли
только музыка нас укоряла
но мы не слышим ничьих укоров
ни материнских ни протестантских
ни готических как шпили соборов

католических что по-русски тоже
соборных совместных как брачное ложе
ибо все великое совершается скопом
общим собранием прихлопом притопом
а ты стоишь остолоп остолопом
пьешь водичку с сиропом

нас тоже рассмотрят как ископаемый оттиск
религии трилобитов страданий
древней рыбешки огромных зданий
великой живописи затейливых пыток
показательных соревнований
дачи свидетельских показаний
и правдивых и себе не в убыток


* * *

В то время даже убогую хату окружали стеной,
чаще – двумя, потому что мало одной,
вокруг стены глубокий ров с минеральной водою,
на стене – пионерский костер, котел со смолою.

А все потому, что народ вокруг был нервный и злой.

По больничному дворику, под надзором санитарок в белых халатах,
разъезжали всадники с длинными копьями в латах.

Врачи боялись по ночам совершать обход,
потому что вокруг был нервный и злой народ.

Иногда из монастыря выходят монахи,
надевают на рыцарей покаянные, смирительные рубахи,
свечку в руки, долой – сапоги, и айда – пешком
босыми в Рим, каждый – со смертным грешком.

Впрочем, проповеди тут печатают в местных газетах,
а мессу слушают больше на виниле и на кассетах.

На рыночной площади – висельник, разбойник или пират.
Снизу казненного, плача, рассматривает младший брат.
Стражник ругает мамашу: “Куда ты пришла с дитем?”
А дитя просит: “Мамка, пойдем-ка другим путем!”


ЛЕГЕНДА О СВЯТОМ ХРИСТОФОРЕ


*

Крепкий воин, святой Христофор
искал господина себе подстать.

Пришел Христофор
на княжеский двор –
служить могучему князю.

*
Была крепка Христофора рука,
глаза горели огнем.
Бежали вражеские войска,
только заслышав о нем.

*
Святой Христофор
служил до тех пор,
пока не увидел,
что князь опасается черта.

*
И вот, святой Христофор
предстоит князю, говоря:
«Не могу послужить тебе,
ибо знаю того, кто сильнее тебя.
Тому послужу со многим
прилежанием и всяким усердием».

*
И ответил князь:
«Служащий проклятому -
проклятие стяжает,
иди, куда знаешь,
не знаешь, куда идешь».

*
Крепкий воин, святой Христофор
искал господина себе подстать.
Хоть сам был не рад,
отправился в ад
служить поганому бесу.

*
Даже в аду отличался он
неодолимой силой.
Не мог сравниться с ним легион
нечисти тупорылой.

*
Святой Христофор
служил до тех пор,
пока не увидел,
что бес боится креста.

*
И вот, святой Христофор
предстоит дьяволу, говоря:
«Не могу послужить тебе,
ибо знаю того, кто сильнее тебя.
Тому послужу со многим
прилежанием и всяким усердием».

*
И ответил Сатана:
«Служащий кресту
крест стяжает,
его же несет,
на нем же распинается.
Иди, куда знаешь,
не знаешь, куда идешь».

*

Крепкий воин, святой Христофор,
святой Христофор – исполин
Долго блуждал среди каменных гор,
среди цветущих долин.

*
Святой Христофор
Блуждал до тех пор,
пока не вышел к реке.

*
И сказал Христофор в сердце своем:
«Понесу тяготы ближнего моего,
силу свою во благо человекам употреблю:
пришедшего к берегу на плечах своих
на иной берег перенесу.
Тем обрету благо
пред лицом Господа моего».

*
Так Христофор
поступал до тех пор,
пока к реке не пришел Младенец.

*
И в тот же миг, когда Христофор
посадил Младенца на плечи,
замкнулся слух, помутился взор,
лишился он дара речи.

Но мощный Голос из облаков,
пока Христофор Младенца нес,
возглашал: «Блажен ты вовек веков!
Младенец этот – Христос!».

*
Еще говорит о Христофоре народ,
Что был Христофор чудовище, псоглавый урод,
сиречь имел песью главу, и на сей главе
шерсть, подобную высохшей пустынной траве.

*
И еще ходит слух, был он египетский бог
Анубис, вернее сказать, отвратительный бес,
обретший, однако, благодать пред Господом,
в Которого и бесы веруют,
и пред Ним же трепещут
по слову Апостола.

*
Выслушаем со вниманием!

Если и таковому
указал Человеколюбец Бог
путь к спасению,
из ада извел,
из Египта воззвал,
коим паче укажет путь
нам, маловерам!

* * *

На весь городок осталось четыре семьи:
на площадь с ратушей, церковь, крепость на заросшем холме вдали.
В церкви несколько средневековых скульптур, четыре дубовых скамьи,
остатки фресок. Кладбища заросли
непролазным кустарником. Есть пристойный автомобиль.
На нем едут в соседний город купить еду.
Он на ходу: тарахтит, поднимая пыль,
в основном для того, чтобы всем доказать, что он на ходу.
На том же автомобиле привозят два раза в году
священника, служат мессу, облаткой хрустят.
Старейшине девяносто. Опирается на костыль.
Когда-никогда праправнуки в доме его гостят.

Он тоже был молод. На кладбище убирал
могилки родителей, прилежно сгребал листву.
Он не хотел, чтобы город его умирал.
Он наряжал елку на площади к Рождеству.

Нынче елку не наряжают. Пусть украшает себя сама,
если ей так угодно, или пусть засыхает с тоски.
Идешь по улочке, справа и слева – заколоченные дома.
Все имеют владельцев. Все продаются. Цены – низки.


* * *

Холм, река, замок, собор – насколько черновиков
для написания истории средних веков,
краткого специздания для мужиков
и туристов, что, скорее всего, одно и то же.

Спаси и помилуй их, Господи-Боже.
Они – такие как есть. И жребий у них таков.
Как на рисунке трехлетки – две ноги и огромная голова,
пустая, как шарик воздушный, едва
прорезавшиеся точечные зрачки,
почтовые марки, открытки, значки.

Фотографируют непрестанно. Эти – еще новички.

По узким улочкам – под гору или в гору,
в гору лучше, ибо там открывается взору
долина, и дальнозорким там не нужны очки.

Тут обязательно есть святая,
пышная девушка завитая,
решившая сохранить девство,
но утратившая его

в церковном браке с герцогом благочестивым,
убивавшим кротко своих врагов, для начала простив им
все прегрешенья, пока не убили его самого.

И вдова с детьми чуть от горя не утопилась,
но опомнилась, и в монастырь удалилась,
долго молилась, а ночью во тьме светилась,
будто намазали фосфором, прежде чем умереть,
она призвала на город великую милость.

Город хороший. Есть на что посмотреть.



***

Во времени, как и в пространстве, есть святые места.
Места паломничества. Здесь нечестивых уста
в кровь замолкают, припадая к подножью Креста.

Здесь капюшон закрывает верхнюю половину лица.
но по излому губ и острому подбородку узнаешь гордеца.
Потом - второго и третьего. И так – без конца.

Посмертные судьбы врагов разведены по полюсам:
в пылающий центр земли, к слюдяным небесам,
совершенно безоблачным. Что хуже? Не знаю сам.

Поющие ангелы. Квадратные ноты. Круглые рты.
Ниспадающие одежды скроены из пустоты.
Господи, я взываю к Тебе, но не слышишь Ты

ни моей мольбы, ни его, ни, вообще, ничьей.
По цветущему лугу бежит звенящий ручей.
У разрушенных врат алебастровый старец со связкой ключей.

***

Улочка слишком узка. Когда из окна
льют нечистоты – не увернуться. В столице
дела обстоят иначе. Там повсюду видна
рассудительность герцога, да продлится
время его владычества! – молится вся страна.

Там вдоль домов – канавы. На каждом доме балкон
закрытый, но с круглой дырой в полу. Оттуда
вниз низвергаются желтые струйки, или слышится стон:
кто-то выдавливает экскременты. Ночная посуда
там не нужна. О, герцог! О нас позаботился он.

Конечно, по улице ходят посередине, гуськом.
Опять же запах. Но лучше с плеском в канаву
чем прямо на голову. Даже мечтать о таком
прежде не смели. На площади видишь ораву
восторженных граждан. Герцог сидит верхом

на любимой кобылке. Как любимой? Это вопрос.
Всякое говорят. Скотоложство – личное дело
скотоложца. Пустяк, если вспомнить горбатый нос
герцогини, ее большое, должно быть, дряблое тело,
собранный на макушке узел седых волос.

Закипая, огромное облако заполняет весь небосклон.
Но толпа не расходится. Также и смена столетий
не мешает сброду сбегаться со всех сторон,
чтобы увидеть как герцог, епископ и некто Третий
посредине площади плотью выкармливают ворон.


***

В тот вечер ко мне пришел школьный товарищ
в епископском облачении. Он предложил мне
исповедоваться и причаститься. Предложенье,
которое не отклоняют. Потом он помазал
меня освященным миром, сказав: Благодарите!
Этим святым помазанием Господь Иисус прощает
вам все грехи, которые вы совершили.
Скоро за вами придут. Не пытайтесь скрыться.

Еще бы я не пытался! По сути, все эти годы
были попыткой скрыться. Довольно часто – удачной.
Тело – под рясой или плащом.
Лицо – под стальным забралом,
или, если свезет, под карнавальной маской.

Не помню, как спустился по склону холма, продираясь
сквозь низкий бурый кустарник. А вот и берег
полноводной реки. Еще минута, я в лодке.
Отталкиваюсь веслом. Течение лодку уносит,
уносит быстрее, чем нужно. Намного быстрее.

Я оглянулся, но вместо холма увидел
огромного старика, поросшего красно-бурым
кустарником, чахлым еловым лесом.
Старик сидел неподвижно, охватив лодыжки руками,
упираясь мохнатым подбородком в колени,
вытянув губы трубочкой, глядя
прямо вперед неподвижным стеклянным взором.

Я трижды перекрестился. Но видение не исчезло.

***

Человек никогда не бывает один. Рядом
Или, вернее, над, глядит немигающим взглядом
Господь, а в подполье мышью скребет Сатана.
Иногда он выскакивает на пружинке.
Это он, я знаю его ужимки,
Да и тень на стене хорошо видна.

Я бросаю в него чернильницей. Мимо!
Он смеется беззвучно, рожи корчит незримо,
По стене растекаясь, причудливое пятно,
Напоминает, опять же, исчадье ада.
Из окна доносится блеянье стада,
И вечерний свет заполняет окно.

Городок сжимается, в небо выставив шпили.
Ратуша и Собор. Кто знает, зачем мы жили?
Между Спасеньем и гибелью, как между двух огней,
Между матерью и отцом - духовной и светской властью.
Между бездной и бездной. Между страстью и страстью.
Спит душа. Холодные звезды стоят над ней.

***

Если стремишься к Богу, тело само по себе
Удлиняется и сужается. В постоянной борьбе
плоти и духа черты заостряются. Глаз нам
не велено поднимать, чтобы не быть соблазном,
и себя поберечь. Упругие, нежные груди
(если вы – девушка) теряются в складках платья.
Страшный Суд (сия же последняя буди! Буди!)
в облаках раскрывает свои объятья.
Пастырь добрый овечку кладет на плечи.
Не плачь! Время ранит, а вечность – лечит.

Все это так, но легкий изгиб бедра,
выставленная чуть вперед нога,
улыбка, мелькнувшая на мгновенье,
говорят о том, что на белых ризах добра
можно найти отпечатки пальцев врага.
Тебе понравилось прикосновенье.

И тогда остается сделать последний шаг.
Превратиться в скульптуру. Напоминающие лягушат
ангелы держат герб. Властители в нишах
похожи на нищих духом. Или просто – на нищих.

И ты – среди них. В углубленьи последней стены
последнего храма в стране. Верней – в осколке страны.


***

Нет, это не жизнь. Скорей – удачный эскиз
неудавшейся жизни. Так, ступив на карниз
и оступившись, с ужасом смотришь вниз

и видишь просторные бархатные луга,
петлистую реку, размывающую берега,
а дальше - края, куда не ступала нога.

А выше - небо, куда не залетало крыло,
где кучевое облако никогда не плыло,
где не светит солнце – и без того светло.

На лугу – теленок. У теленка две головы.
Рядом с овцами мирно пасутся львы.
Мяса не ест никто. Проблема в нехватке травы.

Прозрачную воду не рассекает плавник.
На поплавок не глядит, набычившись, отставник.
Восковой младенец к янтарной груди приник.

Между греком и итальянцем время зажато в тиски,
где рай и геенна, как муж с женою близки,
на влажной простыне – черные, курчавые волоски.

Умей наслаждаться. Каждый день напивайся пьян,
приводи ежемесячно новую девушку из крестьян,
каждый год четвертуй смутьяна, если найдется смутьян.

Раз в пять лет выбирайся к герцогу на турнир,
там герцогиня, сидя под лозунгом «миру – мир!»,
дает для храбрости рыцарям рыбий жир.

Теперь – опускай забрало. Скачи, наставив копье,
сквозь щель любуясь на Даму, ее цветное тряпье.
И если днем победишь, то ночью получишь Ее .

***

Это стихи об отсутствии времени. Вот актер
возлежит на ложе. Вокруг суета: очередная смена
декораций. У столба раскладывают костер.
Костер догорает. Река, голубая, как вена
на локтевом сгибе, течет по холсту слева
направо или справа налево. Непорочная Дева
стоит на центральной площади, удивленно
озираясь. Выставив копья, колонна
нарисованных воинов марширует куда-то,
скорее всего, в Палестину. Точные даты
никому не известны. Точное время тоже.
Пепел уносит ветром. Актер возлежит на ложе.

Собственно, есть часы. Солнечные. Но стрелка,
вернее, тень от нее, не имеет значения. Ибо
небо затянуто облаками. Цифры написаны мелко.
Читать никто не умеет. Что ж, и на том спасибо.

Лицедей не действует и не имеет лица. Его не станут
хоронить в освященной земле. Но землю и святость забыли
за пределами декораций. Бумажные розы не вянут.
Их вечной красе не помешает ничто, кроме пламени или пыли.


***

Статуя в нише. Витраж в окне. Пейзаж или портрет
Внутри заглавной буквы. Все на своих местах.
Перстень, ларец и сердце. У каждого свой секрет.
В перстне – отрава, в ларце – завещание, в сердце – страх.

В стене за портретом скрывается вход туда,
Откуда выхода нет, и не может быть.
По сводам стекает мутной струйкой вода.
Высохли кости мои. Боже, как хочется пить!

Пустые глазницы мои заполняет свет.
Воздух в клетке грудной заперт – не продохнуть.
Этот скелет покоится тысячу лет –
Бормочет экскурсовод. И продолжает путь.

Цепочкою вслед за ним уходят люди в плащах,
Кожаных куртках или демисезонных пальто.
Они любят наспех, похмеляются натощак.
Всегда торопятся. Нужно спешить, а то

Опоздаешь к отправке автобуса. Около двух
Минут займет обозренье страдающего Христа.
Ангел поет хорал. У него – абсолютный слух.
Может напеть по памяти или прочесть с листа.



***
На зеленых холмах стоим, охраняем даты,
условно разделяющие две минувших эпохи.
Ожидая приказа, приплясывают солдаты,
чистят ржавые латы. В общем, дела наши плохи.

Выцвели небеса. Они опускаются ниже.
Дни сжимаются от несчетного повторенья.
Из ближней церквушки доносится: «Иже
Херувимы» или похожее песнопенье.

Идут прокаженные. Колокольчики, балахоны.
Стопы обмотаны тряпками. Лица закрыты.
Из церквушки выносят целительные иконы.
Прокаженные очищаются. Пляска святого Вита

нападает, не медля, на исцеленных. Уходят бедняги,
приплясывая, в Богемию. Утомительное занятье.
Очистишься от проказы. Потом доберешься до Праги.
Там исцеляют хорею. Потом иное проклятье

падет на коснувшегося гробницы калеку.
И вновь – в дорогу. Заработаешь на продаже
индульгенций, промотаешь все. А пропащему человеку
остается одно: взять копье и стоять на страже.



***

что бы ни говорили богослов и философ
алхимик астролог сюзерен и вассал
средневековье было временем каменотесов
а собор был одновременно и почтамт и вокзал

отсюда в путь отправлялись кто в выси а кто в глубины
а остаток ложился под плиты в ожиданье суда
здесь получали весточки из океанской пучины
из заоблачных далей послания доходили сюда

здесь присутствие камня заменяло присутствие духа
здесь образы юных мучениц пленяли мужей седых
здесь глуховатые старцы не напрягая слуха
слышали голоса архангелов и святых

здесь звери и чудища с каменных крыш склонялись
и в грозу из разинутых ртов вниз низвергалась вода.
здесь маски демонов друг над другом смеялись

**

Да так ли владетелен этот владетельный князь? -
думает рыцарь, перед князем склонясь.
Всех то владений осталось - клочок земли,
хозяйственные постройки, от замка - одна стена,
к которой ставят мятежников и командуют "пли"!
а также церквушка, знавшая лучшие времена.

Да и сам владетельный князь сгорбился и усох,
делает вдох, а получается - вздох.
Здоровье не то, все лето ходит в пальто,
говорят, сэконд-хэнд, то есть - с чужого плеча.
Выйдет на улицу - его не узнает никто.
Носит зонтик - на всякий случай - вместо меча.

Потому что дождь собирается, а войны как-то не ждешь,
и прогноз погоды третий век обещает дождь.
А война никем не обещана, никем не предсказана, но
все же случается - думает рыцарь - авось сгожусь.
А маме скажу, что меня снимают в кино
про нечестивых рыцарей и про святую Русь.

Собор не достроили. Через два века он сам
начал расти, выпуская башни и шпили,
а строители из кружек пудовых темное пиво пили,
а потому не дивились никаким чудесам.
Пиво, известное дело, текло по усам,
а если что и попадало в рот,
то, проходя, изливалось в яму у главных ворот
огромного здания, что само по себе без конца
росло и строилось с фасада, а то и с торца,
должно быть, на то была особая воля Творца.
Храм рос вверх и в стороны,
заполняя площадь, разрушая прилегающие дома,
словно почка на ветке, химера на башне распускалась сама.
Священники и епископы годами бродили зря
в огромном пространстве, не находя алтаря.

Со всех концов туда присылали гонцов, расчет был прост:
за немалые деньги магистраты приобретали рассаду —
небольшие башенки, маленькую аркаду,
и вкапывали на площадях, надеясь на быстрый рост.
Иногда ничего не случалось, но чаще храмы росли,
башни и шпили в небеса кресты вознесли,
где повыше, где чуть пониже, ни камня не требуя, ни труда.
Никто не подумал — когда они вырастут, что случится тогда?
А случилась война,
ковровые бомбардировки, камни, смешанные с золой.
И новые башни не проросли сквозь культурный слой.


***

Богослов говорит королю: Размышляй о смерти,
а не о кончине мира. Пусть размышляют смерды! -
отвечает король. Но дело-то в том,
что смерд склонен к действию, не к размышленью.
Он отличается силой, злобностью, ленью,
выпьет, закусит, а после лежит пластом.

Вспашет поле, засеет, прополет грядку.
Раз в столетье бунтует - нужно призвать порядку.
Когда повесить, когда наказать рублем,
объединить в колхозы, сослать на кулички к бесу.

Богослов облачается, служит тихую мессу
и потом допоздна беседует с королем.

и витражи сияли как небесные города

здесь каменная саломея на каменном блюде
каменную главу предтечи гордо несла

все это сделали мастеровые люди
не оставившие нам секретов своего ремесла

О змее Гаргулье

Жила Гаргулья на дне реки,
иногда пробираясь в пруды.
Она топила в реке челноки,
извергая струи воды.

Она глушила рыбу в пруду
мощным ударом хвоста,
пока святой, ей на беду,
не смирил ее силой креста.

Он смирял змею то крестом, то постом
и навек отвратил от зла,
и в город пошел, и, виляя хвостом,
Гаргулья за ним поползла.

И собрался на площади добрый народ,
и Гаргулью пинал дотемна,
и каждый топтал ее в свой черед,
пока не издохла она.

Мил человек! Будь послушен судьбе
и зла не твори в миру,
но если творишь, то лучше тебе
не обращаться к добру,

упаси тебя Бог смиряться постом
и белых овечек пасти,
и, тем паче, на брюхе,виляя хвостом,
вслед за святым ползти.

Живи среди мирской суеты,
не проливая слез.
Но хуже всего, человек, если ты
стихи эти примешь всерьез!


***

Органум, кондуктус - певческие средневековые стили.
Чего только люди не пели, чтоб их простили,
откуда-то выпустили, куда-то впустили.

Не пили, не ели, не спали ночами,
цепочкой по коридору шли со свечами,
во мраке - видели, слепли - под солнечными лучами.

Ваяли статуи кардиналов, будто живые были
чем-то хуже. Скульптуры под слоем пыли,
благословляя мертвых, в нишах застыли.

Строили крепости, брали приступом стены,
любовались Венерой, рождающейся из пены,
не дождавшись ареста, ложились в ванну, вскрывали вены.

Впадали в ереси. Выпадали из окон,
носили под латами крест и белокурый локон,
прятали душу в саван, словно личинку - в кокон.

Надевали на лица маски, опускали забрала,
за врагов молились, чтоб геенна их душу побрала.

Над низкой органной нотой текут извивы хорала.




     fast_rewind    fast_forward      print open_in_new     

b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h







πτ 18+
(ɔ) 1999–2024 Полутона

              


Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк