СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Алла Горбунова

Брошена на землю

15-02-2010

брошена на землю

            Мужик, который занимал полку надо мной в поезде из Сибири на Кавказ, упал с неё раз десять – в основном не прямо с неё, а при попытках на неё залезть или слезть. Ещё столько же раз он упал просто так на полу вагона. И вот – он стал вагонным героем. С утра к его полке подходили девушки и заботливо говорили: «Привет с большого бодуна!» Все остальные мужики в вагоне подружились с ним, и на одной из стоянок я слышала, как какой-то из мужиков говорил ему: «Мишань, я тебя больше всех уважаю!». Мишань же влюбился в нашу попутчицу Леру – нас было трое в плацкартном «купе» от самого Красноярска. С самого начала, как только я взглянула на двадцатипятилетнюю Леру и тридцатисемилетнего Мишу, я поняла, что он будет к ней приставать по очень простой логике: одинокий мужик (он почти сразу сказал, что разведён) едет в «купе» с двумя девушками, естественно, он начнёт приставать к одной из них, и это буду не я, - мне было совершенно ясно, что я буду общаться мало, в основном сидеть читать свою книжку и думать свои мысли, и будет видно, что я отстранённая и не такая, как они, а они начнут общаться, потому что им больше нечего делать в поезде как общаться, и он станет к ней приставать. И точно так оно и вышло: я сидела, уткнувшись в книжку, потому что для меня самое скучное в поезде – это присутствие чужих людей и принудительная необходимость с ними общаться, хотя я и чувствую к людям всемирное товарищество, они же начали разговаривать, пить, и к вечеру второго дня он к ней полез.
            Лера – маленькая, смуглая, невзрачная, с зеленоватыми глазами навыкате, малюсеньким носиком, тёмными волосами и неправильной, расширяющейся к низу формой лица, - мне не очень-то сильно понравилась: безапелляционным тоном она говорила вещи, свидетельствующие о её железобетонной ограниченности и смеялась коротким, искусственным смешком. Впрочем, где-то на вторые сутки из четырёх, боль от обнаруженных в первые же десять минут непробиваемых границ её сознания отступила благодаря силе привычке, а её короткий искусственный смешок заменился более искренним подвыпившим смехом. К тому же, в ответ на пьяные домогательства Миши, в ней проснулась одновременно рассерженная и заботливая жена и мать, проявились инстинкты, которые от века вызывают в женщинах пьяные дураки – их мужья и сыновья: укор и ругань в сочетании со стремлением уберечь это большое мычащее животное, которое, в свою очередь, напившись, тянется к мягкому, женскому, лезет к ней на полку и приносит на перебинтовку свою разбитую в кровь руку. «Ты хочешь, чтобы я это сделала», - угадывает Лера по немым жестам пьяного мужика, тычащегося в неё со своей кровью и добытым в соседнем «купе» бинтом. Она орёт на него, ругается, а он падает с ног, может быть, где-то даже нарочно, чтобы она ещё на него с этим заботливым материнским попрёком поорала. Она кричит: «Не лезь ко мне! Ты зачем напился? Иди на верхнюю полку!» А он лезет нарочно, зная, что она заорёт, потому что она сейчас для него вековая, тысячелетняя жена и мать русского мужика, и та девочка в школе, которую мальчишка дёргает за косичку, чтобы она обернулась и стукнула его учебником по голове. И Лера оборачивается и бьёт его учебником по голове, и мальчишка, замирая в сердце, снова дёргает её за косичку. «Я теперь понимаю, отчего от тебя жена ушла!» - бьёт его по больному Лера. «Пожалей меня, меня ведь никто на свете, кроме матери не любит!» - прямо просит Миша.
            Он едет в Сочи к отцу, которого не видел одиннадцать лет и который сейчас на четвёртой стадии рака, едет, чтобы попрощаться с отцом и начать новую жизнь в Сочи. В Красноярске осталась двадцатитрёхлетняя бывшая жена, которая его бросила и не даёт видеться с дочкой Сонечкой. Первая жена с детьми живёт в Германии. Миша был у них в Германии, хорошо это запомнил и много в поезде об этом рассказывал, - как в Германии то, как в Германии другое. Сам он когда-то работал на КРАЗе, в перестройку завод закрыли, и он стал заниматься каким-то бизнесом. Лера из Ачинска, училась в училище на оператора ЭВМ, работала продавцом в Красноярске, а теперь работает в жилищно-коммунальном хозяйстве и едет от родителей, где гостила, к мужу в Краснодар. Лера привыкла к тяжёлой жестокости жизни, она вспоминает: «После училища приехала в Красноярск, работала на автозаправке. Там была одна маленькая, ниже меня ростом, её все называли Кнопка. Отработали мы с ней раз, она: пошли выпьем пива. Ну, пошли. Выпили, - а есть такие люди: они выпьют, так у них крышу сносит, они себя не контролируют, - так она мне: вот я учусь, у меня муж есть, всё такое, а ты так всегда и будешь работать на автозаправке. Я ей: не говори, чего не знаешь. Как ты знаешь, что с нами завтра будет? Идём дальше, а она всё продолжает, я вижу, она идёт на конфликт. В общем, в какой момент она меня ударила, я даже не заметила. Началась драка, приехали менты, повезли нас, так она на меня заявление написала, что я её избила. Ну, я встречное заявление написала. Но нас потом никуда не вызывали, ничего не было, ментам всё по х.. А на следующий день я прихожу на работу, а мне начальник говорит: вот ты такая, ты её избила, в общем уволил меня. Она первая пришла и всё ему по-своему рассказала. А в другой раз меня трое мужиков ночью в Ачинске избили…» «Просто избили?» - спрашивает Миша волнующий мужской вопрос. «Просто избили. У нас там по улицам ночью ходить опасно. Ну, я их знала, там одного… Я на них так орала: я, бл…, вас в тюрьму засажу! Ничего, отпустили. Но они не сильно били».
            Леру полюбил весь вагон после эпизода с казахами. Когда мы проезжали территорию Казахстана, в вагон вошли трое казахов: двое мужчин и женщина. Они сели на боковушках рядом с нашим «купе» и о чём-то разговаривали. Не то чтобы очень громко, но не тихо и по-казахски. Был день, но Лера в то время, измаявшись от дорожной скуки, которую на неё в особенности навевало моё неразговорчивое присутствие, пыталась заснуть и видеть яркие, сладкие сны об активной, весёлой жизни. Казахская речь помешала ей, и она заорала на казахов скандальным голосом базарной бабы: «Что вы тут расселись и говорите! Русских тоже уважать надо!» «А при чём здесь, кто русский, а кто нет?» - спросил обомлевший казах. «А при том!» - ответила Лера. Казахи, к счастью, сошли на следующей остановке, но вагон запомнил Леру и восхитился её патриотической храбростью. Миша выпивал с мужиками из соседнего «купе», они видели, как он льнёт к Лере, уважали её как предмет его выбора, - как подростки начинают влюбляться в ту девушку, которую выбрал их главарь, - слышали, как она, как и подобает порядочной девушке, орёт на него, слышали, как она орала на казахов, и подходили к ней выразить своё восхищение. «Молодец, девочка! – говорил старый водитель скорой помощи, - ты мне сразу понравилась. Русских тоже уважать надо!» «Ты что, нерусский?» - спрашивала Лера у Миши каждый раз, когда он, на её взгляд, не понимал какие-то очевидные вещи, вроде того, что она приказала ему её не трогать и лезть на верхнюю полку, а он не лез. Лера произносила это таким тоном, как будто нерусские – это какие-то сказочные небывалые чудовища, что забавно, учитывая то, что сама Лера была русская от силы наполовину, а наполовину с Кавказа, к тому же она была замужем за армянином.
            Влюблённость заразна, и за компанию с Мишей в Леру влюбился старый водитель скорой помощи и ещё один пьяный мужик Серёга. Он подошёл и попросил её руку, долго восхищённо держал в своих ладонях и сказал Лере: «Я знаю, кто ты. Я сразу тебя заметил и всё понял. Ты – самая прекрасная. Я вижу – ты необыкновенная». При этом он так сосредоточенно держал её руку, что можно было подумать, что видит он это именно по руке, и сидевшая в тот момент с нами тридцатилетняя бывшая учительница истории Жанна, увлекающаяся фэнтэзи и пошивом старинных платьев, полная, с щетинкой на лице, про которую можно было подумать, что ей под пятьдесят, спросила его: «Вы что ли экстрасенс?» «Просто мужик!», - ответил Серёга.
           Влюблённость мужиков в Леру нарастала с каждыми сутками пути: они начали её любить, когда мы проезжали Казахстан и она наорала на казахов, уже любили на Урале и в Поволжье, и любовь их становилась всё более жгучей и томительной по мере приближения к Кавказу. С каждой остановкой поезда, когда все мы выходили немного погулять по перрону, они уделяли Лере всё большее внимание, приобнимали её всё более по-свойски, брали за руки и пьяными табачными губами что-то шептали на ухо, блаженно улыбаясь. Проводницы, почувствовав ситуацию, включились в цепную реакцию любви, и тоже стали с Лерой особенно нежны и приветливы, шутили с ней и называли её по имени.
            Кульминация наступила в последний день пути, ближе к вечеру.
            В этот последний день Лера, до этого пившая мало, ушла пить в соседнее купе с Мишей, старым водителем скорой помощи, Серёгой и Жанной, к ним присоединилась ещё какая-то девица из другого конца вагона. Мне присоединиться не захотелось из нежелания участвовать в пьяной душевности. В соседнем «купе» люди разбирали Леру на части, слышен был гогот и бессмысленные фразы. Старый водитель скорой помощи рассказывал, что он возит психбригаду и видел та-а-акое, долго уговаривал Леру ехать с ним до Адлера, а Лера ему сказала, что ему нужно познакомится с её мамой, в том смысле, что она как женщина более подошла бы ему, чем молоденькая Лера, но водитель не хотел продешевить и спросил: «А сколько ей лет?» «Пятьдесят два». «Старая. У меня даже любовницы двадцатисемилетние», - ответил старик. Серёга в свою очередь звал Леру выйти с ним, Миша обещал сто роз и просил ехать с ним или хотя бы дать телефон. Всё время вспоминали вчерашние пьяные падения Миши и как Лера наорала на казахов. Душевность нарастала вместе с пустыми бутылками. Разделив общую любовь мужиков к Лере, Жанна и вторая девица возлюбили её так же, и тоже стали уговаривать ехать с ними. «Вы меня сейчас все по кусочкам растащите!» - в мутном пьяном счастье кричала Лера. К ней тянулись пять пар жадных рук, чтобы унести её с собой, и она, маленькая, пустая, недалёкая и некрасивая Лера была предметом обожания и вожделения мужчин и женщин, тем сладчайшим, в котором людям видится исполнение всех их желаний и грёз, воплощением невозможного на земле счастья, живым божеством, как будто она, подобно зюскиндовскому парфюмеру, облила себя духами самого прекрасного аромата на свете, дарующего любовь всех людей, их обожание и вожделение, духами, превращающими публичную казнь в оргию любви, и заставляющими обонявших их своими руками растерзать на смерть слишком желанное существо. И кульминацией дороги была эта оргия восторга, - без достойного повода и основания, восторга бессмысленного, несправедливого и сладостного, дарованного ни за что – ни за красоту, ни за ум и талант, самому заурядному существу на свете.
            Пьяная Лера то за что-то сердилась на Мишу и орала: «Я к нему со всей душой, а он…!», то располагалась к нему и орала: «Мы – земляки! Он мой земляк! Мы из Сибири! Только сибиряки с такой открытой душой!» ( В ответ на Лерины вопли «Мы – земляки!», Миша, в своё время бывший в армии, один раз сказал: «В армии обычно говорят – твои земляки в окопе лошадь доедают»). В прошлые дни в ответ на домогательства Миши Лера неоднократно упоминала о муже и подчёркивала, что она замужем, теперь же, сидя у Миши на коленях, в ответ на чьё-то упоминание о её муже, она с громким ржанием провозгласила: «Муж! Муж объелся груш!» Миша написал Лере записку: «Лерочка, ты мне очень понравилась, и мне теперь без тебя всегда будет скучно, если ты не дашь мне твой телефон». Лера дала ему телефон, сказав: «Значит, ему нравятся бешеные, как он сам бешеный».
            Между тем, веселье за стенкой тоже становилось всё более бешеным, и, казалось, заполнило собой всю реальность, к выпивающим присоединилась ещё пара молодёжи – юноша с девушкой, и оба, забыв друг о друге, тут же разделили всеобщее чувство к «нашей Лерочке», как они её называли. Потом к ним присоединилось ещё несколько человек, потом ещё, и через некоторое время весь вагон в каком-то наваждении столпился у соседнего со мной «купе», где была Лера, и все они звали её с собой и хотели забрать её себе. Какое-то общее безумие или чары изменили реальность времени и пространства, и наш вагон вместе со всеми его очарованными пассажирами и проводниками словно бы оказался в другом измерении, щёлкнул невидимый переключатель, и человеческая логика бессильна для описания дальнейшего. Я, уронив голову на книжку, проваливалась под всё нарастающий оглушающий шум и исступлённый счастливо-пьяный хохот Леры в горько-сладкий томительный сон, полный Леры, её золотых сердечек-брелоков на модной сумке и выпуклых, ставших гигантскими, зелёных глаз с длинными ресницами, в которых я вдруг увидела свет, которого не видела никогда в жизни и одновременно видела всегда, ещё до рождения, и я понимала, что Лера – единственный в мире сосуд этого света, одно прикосновение к которому дарует вечное блаженство, но не утоляющее жажду раз и навсегда, а заставляющее жаждать и желать всё больше и больше, и всё больше и больше дарящее. Мне снилось, что люди всего мира пришли к Лере и тянули к ней свои руки, и в полубреду мне казалось, что я говорю ей: «Поехали со мной и давай всегда будем вместе, ведь я люблю тебя больше всего на свете», и мне чудилось, что во всей этой толпе человечества минувших и грядущих веков, пришедшего к ней на поклон, к ней, от сотворения мира ходящей по земле неузнанной и вдруг обнаружившейся в облике случайной неприметной девушки из Ачинска, она выделила меня и ответила мне взглядом. Я молила её, я кричала, что не видела в мире большей красоты, чем она, я ликовала о ней и знала, что она – первая и последняя, почитаемая и презираемая, блудница и святая, жена и девственница, мать и дочь. И все люди прошлого и будущего, и Миша, и Жанна, и старый водитель скорой помощи, и Серёга, и проводницы, и я вместе с ними, тянули ней руки, чтобы забрать её себе или растерзать на куски, причастившись хотя бы её частицы.
            Когда я проснулась, меня напугала стоящая в вагоне тишина. Все люди были на своих местах, присмиревшие в каком-то небывалом оцепенении. Миша, пьяный до потери сознания, лежал на своём месте на верхней полке. Оттого ли, что он снова обо что-то ударился, его руки были в крови. Старый водитель скорой помощи сидел со счастливой застывшей улыбкой, как мёртвый. Пожилая женщина в очках, всю дорогу разгадывавшая кроссворды, выглядела недоумённо и испуганно. У Жанны была кровь на губах, а на глазах слёзы. Леры не было нигде. До Краснодара оставалось ещё часа полтора, но Леры не было. Никто не пытался её искать, никто не шевелился, только в похмельной тишине механически стучали и плакали колёса: те, кто ждал меня, берите меня себе, не будьте высокомерны, когда я брошена на землю… брошена на землю… тыдым тыдым… брошена на землю…

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney