РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Инна Иохвидович

О С А Н Н А

19-02-2008 : редактор - Рафаэль Левчин

Памяти А.П.

Галина Васильевна Ножкина развелась с мужем и вернулась в свою старую квартиру, которую оставила дочери Ане. Она была рада, что не выписалась тогда.
Теперь у Галины Васильевны были с дочерью особые, посмертные отношения. Она устроила в квартире музей, куда приходит много людей посмотреть уцелевшие Анины работы и рисунки.

Бритую голову остужал весенний ветер, а она быстро шагала, прижав к себе сумку с пачкой сигарет и письмом-вызовом в психдиспансер, решительно сворачивая в первый попадавшийся на пути переулок, и так – до следующего поворота. В движении не таким противно-острым было ощущение загрудинной тяжести. В парикмахерской она еле высидела, пока мастерица обривала ей голову, и от боли даже схватилась за грудь. На немой вопрос встретившейся с ней глазами в зеркале парикмахерши, вымученно улыбнувшись, вдруг ответила: «Душа болит»,
Дорог она не переходила, и получалось, что кружит по одним и тем же улицам – ей было всё равно, где идти. Какой-то мужчина на очередном повороте подхватил её под руку и оглушительно рявкнул: «Нюшка, привет!» Она смотрела на обрамлённое курчавой шапкой волос, бородой и бакенбардами лицо, на рот цвета раздавленной малины и дымчатые, скрывающие глаза очки. «Красильников, ты? Насилу узнала...», – наконец, произнесла она своими тяжёлыми и непослушными губами. «Я тебя тоже, – стрекотал он, разглядывая её голову, – ну, оригиналка ты, Анюта! Ну, даёшь, как и раньше! Слушай, сегодня же Пасха. Пойдём ко мне. Я тут рядом, в Настасьинском. Идёт?! У меня уже полный сбор».
Сил не было сопротивляться могучему напору Красильникова, и она покорно пошла под руку с бывшим соседом и почти сверстником (он был то ли тремя, то ли пятью годами старше).
Комната у Красильникова была в коммуналке с большим, открытым в сумерки окном, через которое уплывал сигаретный дым, а из японского кассетника на подоконнике уносился голос Далиды. Девицы стайкой курили, сидя на диване, а мужчины стоя пили у журнального столика. Она опустилась в кресло и закурила. Красильниковская комната была забита экзотическими вещицами и сувенирами: он несколько лет проработал в Алжире, в госпитале Красного Креста. На стене, напротив, висело огромное серебряное Распятие. Под ним лежанка, накрытая цветастым пледом.
Выпитая рюмка и сигареты понемногу расслабляли, показалось, что тяжесть, жабой присевшая на грудь, отпустила. И не казалось уже странным, что она и здесь, она, только вчера возвратившаяся в Москву из монастыря, от старца, обессилевшая в своём стремлении поверить; oна, месяц назад уничтожившая свои картины; она, год назад попавшая в психушку, пополнив ряды бритых голов, уткнувшихся в обеденные тарелки; она, не получившая ответа на вопрос: «ЗАЧЕМ?». Полотна, написанные ею, были лишь способом обойти ответ, избежать ответа, вот и пошли они на мусорку, в костры. Всё это было вчера, было прошлым и сейчас было призрачным и бледным. Сегодня было лишь письмо-вызов от районного психиатра, только недавно выбритая голова, да вот этот вечер у Красильникова. Вот это-то всё было действительно, ощутимо и страшно, как и вообще настоящее.
«С сегодня и до «красной горки» будем у меня!» – возвестил Красильников, выключая на мгновение магнитофон, и тут же, склонившись над креслом, он почти вынул её из него. Он прижался к ней всей волосатой грудью в полураспахнутой рубашке, под джинсами восставала его мужская мощь. Возле самых глаз её колыхались губы – алое вывороченное мясо среди чёрных завитков.
–Ты психиатр? – зачем-то спросила она, хоть и знала.
– Да, но в Алжире работал невропатологом, – он дышал ей в лицо и покусывал мочку уха.
– Скажи, почему это психиатры вмешиваются в частную жизнь своих пациентов, следят, чтобы те постоянно работали, – не зная сама, зачем говорит это, продолжала она.
– Нюшка, работать или служить должны все, мы же живём в стране развитого социализма, – он коротко хохотнул, – а на досуге развлекаться, кто как может, потешать свою бренную плоть, – хотел шутовски закончить он, но от возбуждения застонал: – Kакие колющиеся у тебя волосики на голове...
Она всем телом отшатнулась, несмотря на его цепкость.
Красильников, выпивший у столика сразу полбутылки «Мукузани», вернулся к ней и, усевшись рядом, стал излагать. Он разлагольствовал о её социальной неадаптированности, психосексуальном разладе со средой, о самоценности наслаждения... А она думала о том, как спит Красильников на своей лежанке со своими женщинами и мужчинами – она заметила его специфические отношения с некоторыми из присутствующих. Совокупляется под Распятием, прыгая, постанывая и мыча, под самыми сбитыми гвоздём ногами серебряного Христа.
Потушили верхний свет, включилась светомузыка. В меняющихся бликах, выхватывающих из темноты лица, судорожные телодвижения, она снова увидала Красильникова. По его волосатой груди бились цепочки медальончиков и амулетов, и весь он, без очков, с почти белыми глазами, двигающимся носом и кровавым ртом был жутким, древним, вечным... А извивающееся, но всё равно какое-то негнущееся тело – фаллическим знаком, подминающим, крушащим.
С новой силой затяжелело в груди, душа изнывала. Она вышла в коридор; навстречу, из туалета, шла улыбавшаяся девушка, от неё исходил запах рвоты.
Присев на стоявший у вешалки табурет, она вынула шариковую ручку, бумаги не было, кроме почтового, из диспансера, конверта: крохотные, по-детски примитивные фигурки, мужчины и женщины, у всех в руках надувные шары, некоторые уже успели отпустить их, и они взлетели вверх, и на всех шарах, круглых и вытянутых, печатными буквами: «Ложь, ложь, ложь...». Посмотрела на рисунок, сбросила конверт на пол, зашла в уборную.
Вода в унитазе лилась непрерывным водопадом. Пояс от платья, охвативший дверную ручку был из 100% нейлона, петля прошла под горло, щекоча. Как никогда в жизни, она грациозно присела, чтобы мешком обвиснуть.
Ровно в полночь Воскресения Христова. А в распахнувшиеся Царские врата мощно пролилось людское: «Воистину Воскрес!»

Каждую субботу, воскресенье, перед тем как должны придти посетители, Галина Васильевна убирает: вытирает пыль с картин, поправляет мольберт, притрагивается к красным с перепонками туфлям и деревянным бусам, разглаживает кусок цветастой материи. На двери, у входа в комнату, влажной тряпкой проходится по большой застеклённой фотографии девушки с обритой головой, широко раскрытыми, будто узнавшими ужас глазами. Последним Галина Васильевна вытирает лежащий на письменном столе под стеклом, рисунок: ручкой на конверте, крохотные человечьи фигурки с шарами. У женщин круглые шары (Галина Васильевна преподавала в школе биологию и разбирается в генетической символике), у мужчин – вытянутые. Но на тех и на других шарах, если присмотреться, можно увидеть печатными буквами: «ЛОЖЬ...»

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney