РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВМарья Куприянова
Стихотворения
24-02-2014 : редактор - Василий Бородин
Отворот
присылал сообщения - все хорошо, мол, подругу нашел и работу нашел
только ссохлась краюха и - видишь - в стене
нержавеющий нож почернел
ненадежное дело - ладони читать, я тебе не сестра, не невеста, не мать
у меня не найдется стакана воды
утолить твою жажду беды
не жена, не вдова, ни жива, ни мертва, собираю в пыли полевые слова
я их в связки вяжу и над печкой сушу
у тебя ничего не прошу
воздавая хвалу неизвестно кому, как положено в каждом приличном дому,
никого не припомню из сонма теней
приходивших когда-то ко мне
в эту комнату с серым прожженным ковром (из пяти этажей я живу на втором)
потрепаться за жизнь, опоздать на метро
зацепиться ногой о порог
закрывается дверь, замыкается круг, но любой приглашенный исчезнет к утру
а свеча поперхнется своим же огнем,
если кто-нибудь вспомнит о нем.
никого не припомню, зашью, завяжу, ледяную остуду на лоб наложу
остывай, рассыпайся по ветру из рук,
исцеляйся, досадный недуг.
находиться в глубоком пологом пике, повторять на чужом неживом языке
экзерсис экзорциста давнишних времен:
с глаз долой - и из памяти вон
не гляди из зеркал, тренируя оскал, не пытайся представить кастет у виска
отбывающий поезд, полночный трамвай
забывай, забывай, забывай
отворот-поворот, только что-то не в прок отдающий сивухой летейский глоток
отдающий металлом последний глоток
и в кармане измятый листок
но коль скоро в труху не истлела рука, из крапивы кладбищенской шьется строка
ведь наверное, мы для того и нужны,
чтобы скрасить преддверье войны.
Зюйд-ост
люди, у которых не было памяти,
дышали ветром, питались ветром
и ветер же хранил их воспоминания
потому бабка Лиза говорит "надень шапку"
не простуды она боится, а того, что вспыхнет перед глазами ребенка, никогда не видевшего войны
зюйд-осту безразлично, что принести тебе
чью-то смерть в полноэкранном формате
или чей-то день рождения
или елку или выборы или аварию или жаркий бурный позвони на номер оплата с первой минуты
пока не придумали встраивать зюйд-ост-защиту в телевизионные антенны,
без шапки было не обойтись
но бабка Лиза про защиту не помнит
у нее альцгеймер, она вообще ничего не помнит
поэтому надень шапку, простудишься
даже если тебе за тридцать
особенно, если
пустоцвет
в параллельной вселенной моя многодетная мать
упускает меня из тонких неловких рук
и лечу я сюда умирать умирать умирать
обнимая чуть позже упущенную сестру
а взамен нас двоих ей выдали близнецов
я для них - неслучившийся жизненный эпизод
прорисованный тушью крошечный силуэт
(то есть, мамина боль, спрессованная в яйцо
и разбитая всмятку хвостиком несудьбы)
у меня наверно, имени даже нет,
а могло бы быть.
зашвырнули сюда, в белесый речной песок
и расти, и копи внутри ядовитый сок
над водой сгибайся, но не коснись воды
не давай побегов, не приноси плоды
а того, который выскользнул из руки
унесло на дно неглинки-москвы-реки
он плывет, плывет, не зная, каков маршрут,
где пристанет люлька, там его подберут
в параллельном мире имя ему - апрель
он совсем не похож на тех, кто его пригрел
он плывет, плывет, не думая ни о чем
он забыл, с кем был нечаянно разлучен
он случится там, а здесь ему не дано
драный свитер, флейта, крылышки мотылька
не боли, не боли, усни, не гляди на дно
там течет, течет неглинка-москва-река.
***
крутится, вертится шар голубой
ангел гиллеспи играет отбой
нет ничего холодней и темней
времени сбора камней
вот эта улица вот этот дом
вот пожелтевший семейный альбом
вот и закончилось наше кино
слышишь, стучатся в окно
это за нами, за нами пришли
блеклые люди нездешней земли
бледные дети тритонов и змей
ты открывать им не смей
будут грозить и пророчить беду
будут топить твое имя в меду
будут скрестись, завывать, зазывать
только не смей открывать.
если откроешь хотя бы на треть
сразу затихнет охрипшая медь
сразу погаснет непрочный уют
дальше они запоют
"мы не нужны, не нужны никому"
более я ничего не пойму
ты, до последнего слова родной,
встанешь у них за спиной.
"мы тебя никогда не раним
мы тебя ни за что не тронем"
ты подходишь к зеркальной раме
прислоняешь к стеклу ладони
"видишь, ветер колышет кроны?
мы тебя ни за что не тронем.
это место зовется раем,
мы тебя никогда не раним.
а у нас глаза золотые
не чета ее оловянным
а у нас покупные сказки
не чета ее самоделкам
а над нами мерцают звезды
не чета потолку в алмазах
наклонись, наклонись поближе
вот и все, вот и все, не страшно"
танцующий осьминог
хирургический фарс, сегодня попавший под наш прицел -
японское блюдо "танцующий осьминог"
итак, диктую рецепт:
чудо-юдо морское, злобное, пустоглазое, без языка
живое пока
острым ножом разрезается поперек.
отступление в пару строк:
все что невкусно и трудно переварить,
все, что у твари съеживалось внутри
пело, болело, сжималось в кровавый ком
плевалось чернилами, плакало молоком
все, что живые прячут во тьме нутра
все вырывается с корнем, а кожура,
бессмысленная белковая оболочка,
сырой помещается в рис. точка.
далее с новой строчки:
апофеоз кулинарного мастерства
тварь (которая, ясное дело, уже мертва)
поливается едким соусом, и - восславим творца
осьминог оживает и начинает кор-чи-ться
прямо на блюде
если бы всякая тварь (а не только люди)
могла возвещать о чуде
он бы кричал "аллилуйя!"
пока соус не кончится.
после того, как мы перешли на "ты"
тут слишком много соли и кислоты
хочешь увидеть соло - сорви бинты
только без суеты
я не жилец, тебе ли меня жалеть
тело мое - бесформенное желе,
щупальца пальцев, волосы и глаза
сердце, кишки, чернильная железа.
опытный повар в должности леч.врача
режет меня сплеча.
если боишься - слушай, а не смотри
это истошный вой обретает ритм
это меня вскрывают и потрошат
крики еще стоят у тебя в ушах
выключи свет и пару колес прими
завтра тебе к восьми.
напоминаю: все, о чем здесь только что говорили
относится исключительно к кулинарии
оставайтесь на нашем канале,
смотрите далее
новости мира моды, реклама, прогноз погоды
удачного дня.
прочее - без меня.
Хельга
хельге тринадцать - то есть, уже большая.
лезет с вопросами, бегает и мешает
вечно стремится выразить свой протест
маме перечит, кашу почти не ест
между тем, у нее все есть:
дельфин по имени Людвиг
папа, который маму совсем не любит
игрушек ворох
братик, сестрички, взрослые разговоры.
все говорят: война завершится скоро
мы потеряли город.
дети читают Гете и верят в черта
треплют его по холке, целуют морду
черт неизменно вьется у них под боком
благо, нет связи с Богом.
бункер затих, на утро сготовят пудинг
к вечеру тут в живых никого не будет
(вальтер отца, тревожные голоса,
мамины слезы - цианистая роса)
хельга ложится в десять и тушит лампу
ночь обнимает хельгу пушистой лапой
снится ей рыбный, пряничный, вольный город
снятся тюльпаны и незнакомый говор
папа и мама вышли на Дамрак-штрассе
девочка Анна машет рукой с террасы
солнце дельфином пляшет в воде канала
утро не скоро, страха как не бывало
черт поправляет Хельгино одеяло
прячет в кармане ампулу люминала
молча садится рядом.
где-то гремят снаряды и гибнут люди
где-то беззвучно плачет забытый Людвиг
мама не спит, она выбирает платье
смерть - это вроде свадьбы, все дело в дате
хельга во сне смеется, ей вторит Анна
пышно цветут тюльпаны.
А.Г.
я помню Анну, это не она
с ребенком и собакой фокстерьером на фото от второго декабря
счастливая. Казалось бы, похожа
на Анну и испорченной осанкой, и ранними морщинами на лбу,
но не обманешь: не она, и точка.
она, наверно, где-то в Аргентине танцует ча-ча-ча и пассадобль
а может, в монастырь ушла, а может, уехала в какой-нибудь Урюпинск
сидит в библиотеке, пишет сказки и думает "наверно, это рай"
я помню Анну, кто не помнит Анну?
пропали фотографии ее (и даже та, которая в альбоме),
кривые самодельные открытки, игрушки, витамины для кота,
и диск с какой-то супермодной группой, которую она дала послушать.
я помню Анну. Анна нереальна,
при встрече мы о ей не вспоминаем.
а этих много - с именем ее, ее фигурой, возрастом и ростом
кишмя кишат - на улицах, в кафе, в метро - куда ни глянь, повсюду Анна
знакомый голос, каблуки, походка.
вокруг так много без вести пропавших
к кому ни подойди спросить дорогу, кому во сне в глаза ни посмотри,
любой способен обернуться Анной.
и потому - ты никому не верь.
***
он говорит -
ну, давай за помин души,
ты не переживай и не мельтеши
мы подадим кассацию в высший суд
может быть, слушанье дела перенесут
у нас, говорит, сущий дьявол, а не адвокат
он не проигрывал целую вечность подряд
куда деваться, когда переполнен ад
под котлами огни не горят
тает к чертовой матери лед
черти требуют новых льгот
каждый божий год
у него не бюджет, а сплошной расход,
развал и раздрай
последний бухгалтер пущен в расход
то есть, уволен в рай
ты не бухгалтер - ну и не возникай,
он тебя к себе не возьмет.
из горла отхлебываю - Лехаим!
не ходи на поклон к этим пресным харям
был тут уже такой, и в итоге огреб покой.
мне-то оно на кой?
я уже в пятый раз здесь, а ты все тот
выпей валокордину, тебя трясет
хочешь, я приготовлю тебе отвар
снимет бессонницу, горечь во рту и жар
сьешь валидол, возьми себе выходной
что ты как неродной?
давай еще по одной?
мне наплевать, что записано в личном деле
пусть бы его канцелярские крысы съели
все ерунда, вода, суета сует
надо лететь на свет.
он говорит -
а стакан на глазах пустеет
и я открываю глаза в постели,
в коконе боли в собственном теле
тело желает пить, как будто все сорок дней
моталось в пустыне
и я первый раз вместо "где я?"
скажу
не волнуйся, прорвемся, эй -
и назову его имя.
Ишь-гора
Как у нашей старшей поступь была тверда, на стене с плаката скалилась рок-звезда,
по углам - холсты, пылища и провода, в дневнике пятерок стройная череда.
Так бы жить да жить, вот только стряслась беда, как-то утром она пропала невесть куда.
не доела завтрак, не убрала постель,побросала в сумку масляную пастель,
прогуляла школу, вечером не пришла.
Через месяц мы занавесили зеркала.
Как у нашей средней волосы - шелк и лен, и в нее все время кто-нибудь был влюблен.
возвращается к ночи, тащит в руках цветы, в институте - опять завал и одни хвосты.
как-то мать закричала - "черт бы тебя побрал!", вот она и ушла отныне в глухой астрал,
целый день сидит, не ест и почти не пьет, со своей постели голос не подает.
а когда уснет - приснится ей Ишь-гора,
а под той горой зияет в земле дыра,
а из той дыры выходят на свет ветра,
да по той горе гуляет ее сестра.
в волосах у нее репейник, лицо в пыли, а кроссовки - что затонувшие корабли,
и она идет, не тронет ногой земли, обернется, глаза подымет - испепелит.
Становись водой, говорит, становись огнем,
мы с тобою тут замечательно отдохнем,
тут котейка-солнце катится в свой зенит,
тут над всей землей сверчок тишины звенит.
тут ночами светло, да так, что темно в глазах,
оставайся всегда во сне, не ходи назад.
Как для нашей младшей песни поет сова, колыбель ей мох, а полог ее - листва,
у нее в головах цветет одолень-трава, ни жива она, наша младшая, ни мертва.
танцевали мавки с лешими под окном,
увидали крошку, спящую мирным сном,
уносили на ночь деточку покачать, покачали - стало некого возвращать
баю-баю, крошка, где же твоя душа?
потерпи немножко, скоро начнешь дышать.
унесли понежить - видишь, опять беда. баю-баю, нежить, в жилах твоих вода.
ребятенок милый, глазки - лазорев цвет,
не страшись могилы, мертвому смерти нет.
Колыбель ветра качают на Ишь-горе, и встает сестра, и машет рукой сестре.
Мама, мама, мне так легко и слепит глаза, на ладони сверкает пестрая стрекоза,
здесь застыло время, время вросло в базальт, и мне так обо всем не терпится рассказать.
тут тепло, светло, у вас не в пример темней,
не пускай меня скитаться среди теней,
не крести меня и именем не вяжи,
не люби меня, чтоб я не осталась жить,
не давай мне видеть свет ваших глупых ламп,
не люби меня, чтоб я убежать смогла,
позабудь меня, пока я не родилась, отмени меня, пока не открыла глаз,
потому что, даже если я и сбегу,
не хочу остаться перед тобой в долгу.
Тамагочи
в детстве я воображала себя тамагочи
электрозверюшкой без определенного имени
она не стареет, не врет, ничего не хочет
мама, давай, я буду такой?
Люби меня.
а матушка пела в церкви про херувимов
на голову платок надевала синий.
тогда я читала сказки, а не Мисиму
но с каждым днем становилось не-вы-но-си-мей.
приторный страх по ночам мои руки скрещивал
страшно заснуть, а проснуться еще страшнее
в каждой из сверстниц - я видела! - дремлет женщина.
в каждом из яблок таится зачаток змея.
я зажимала вопль и глотала рвоту
ум умирал, изнасилованный бессильем,
я ненавидела взрослых, но пела в ноты
и выполняла все, что меня просили.
однажды мне надоела истошность лета
где небо казалось скучным, а солнце - страшным
и я расплела косичку, чтоб вынуть ленту
(петля получилась кривой и неантуражной)
я знала: у выброшенной на сушу рыбки
и человека
одни и те же симптомы смерти
но гвоздь оказался ржавым, а стенка - хлипкой
позорный провал мой никто не успел заметить
и я осталась мучительно невредимой
потом была осень, зима и т.д. по списку
матушка пела в церкви про херувимов
таскала меня на музыку и английский.
я говорила здравствуйте и спасибо
мало просила и меньше того хотела.
думала только о море. И в каждой рыбе
видела висельное веселье тела.
мои одноклассники (их было двадцать восемь)
дразнили меня "чумой" и "сибирской язвой",
в жестокости уподобляясь богам и взрослым.
их будущее представлялось предельно ясным:
закончат школу, найдут себе ВУЗ, работу
жену, любовницу, пиво по воскресеньям.
в счастливых семьях обычно не без урода
но их - по соответствующим заведеньям.
невроз, склероз, некроз головного мозга
кормить таблетками, клеить на лоб диагноз
у каждого свой внутри умирает космос.
у каждой эвтаназии свой анамнез.
по пункту "итоги жизни" поставят прочерк
подпись, печать на лоб и закрыто дело.
в детстве я воображала себя тамагочи
наверное,
что-то
где-то
перегорело
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney