РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Пётр Попов

На самом деле... (Метапоэма-освобождение) (Набор слов, ч. 1)

06-03-2005 : редактор - Анастасия Афанасьева

В прозе Петра Попова органично уживается как автобиографизм, так и совершенно фантастический вымысел. Написанный плотным, изящным языком текст в смысловом плане – очень концентрирован и граничит с поэзией: это – хорошая поэтическая проза . Попов считает, что каждое произведение – уже написано, и нужно лишь следовать за словами - они сами приведут к тексту; что-то исконно своё, новое – уже существует, главное – прислушаться к гулу белого шума и суметь услышать.

Анастасия Афанасьева

***

моему деду Верещагину К.Н.

>...То, что я вижу, – я вижу во сне,
Но ты наяву приходи ко мне!
из итальянской сказки «Сны Гуалтьеро», сборник «Три апельсина»

>...И тот, кто мог помочь и не помог,
В предвечном одиночестве останется.
Георгий Иванов

* * *

Если Господь пришел в этот мир только ради того, чтобы спасти человечество, то он придумал бы для этого менее жестокий и более тонкий способ, наверное. Мне кажется, что причина первого пришествия Христа гораздо важнее на самом деле. Ведь спасение человечества как цель – есть продолжение и развитие идеи о человеке как "венце творения", то есть порождение эпохи гуманизма, по крайней мере, этот мотив прослеживается вполне очевидно. Но, у Господа, грубо говоря, другие дела, господа, – он веет там, где хочет.

* * *

Итак, рваный порыв раннего весеннего ветра пробудил меня и это во мне. Тревога. Сомнение. Вот, отныне это есть я . Ибо, что есть мир, как не множество я возведенных в абсолютную степень . Ибо, что есть я , как не истина в последний миг своего времени . Я родился из ветра и я – есть воля ветра, его душа. Я есть.
Где-то преображенное . В землю и энергию земли мое тело. Бегущая по рекламному щиту "Соca-Cola" строка привлекает взгляд. В этот миг "думаю – я щит" вдруг становится мной на – отрезок времени равный жизни атома "того самого, " элемента таблицы Менделеева "который будет последним из открытых [человеками]".

* * *

Сложная текстуальная наполненность временными отрезками пространств того самого.

* * *

Сущность – монологична. Пространство – диалогично. Время есть полифония идей всего и только сущего.

* * *

Я шел по Садовому кольцу в сторону дома. Ритм моих шагов ввел меня в состояние измененного сознания (далее просто СИС). В этот момент в моей голове пронеслось вполне осмысленное поэтическое двустишие. Вот оно:
я ему
сколько тебе лет, сколько тебе лет, меня от темноты блевать тя-нет
а он в ответ
сделай мне минет, сделай мне минет, а то мой дух завя-нет
Я даже увидел место этого отрывка в тексте. После попытался разглядеть стихотворение дальше, но ничего не получилось и, тогда я подумал, что я плохой поэт и вообще это все миша гронас, перечитал я его что-то почувствовал себя очень одиноко от своей бездарности и очевидной прозрачности. И я достал сигарету, остановился, и долго не мог в перчатках прикурить ее от спички и коробка, и я увидел себя со стороны, улыбнувшись при этом внутри себя одним лишь теплом.

* * *

Только тьма. Вечная мерзлота космической пустоты. Кто ты? Я полная уверенность в том, что истина фиолетового цвета и цветет раз в год в поле возле Караганды или Анадыря. В этом месте мое восприятие дает сбой . Нашатырь, черт с тобой. Описание нечеловеческого, что вовсе не значит мертвого, продолжается. Приступим к исполнению неосуществимого. В том смысле, что будет: "и увидел, что это нехорошо".
Уверен ли ты в том, что Господь стал Иисусом за свою страсть создания миров? Или он, таким образом, просил прощения за то, чего еще не совершил? Но, что моя уверенность или неуверенность по сравнению с пластиковой бутылкой*?! Это то же самое, что жизнь по сравнению с искусством. Единственное, что я могу – это любить . Я же верую в непобедимость человеческого добра.
___
* я – ничто, бутылка – совершенна

* * *

Она приходит ко мне время от времени. Приносит сигареты с фильтром и чай – остальное есть в моем саду. Последний раз, вчера, она спросила у меня, почему я ушел из города сюда, в эту глушь. "Здесь красиво, – сказала она, – но..." И я зацепился за это красиво , стал говорить долго и вдохновенно, как город съедает мой талант , как он хочет, чтобы я приносил ему пользу, а я не хочу, чувствую нутром, что это неправильно – приносить пользу , что все не так просто и так далее. Она спросила, а смог бы я, несмотря на все эти свои принципы (я тут же заметил ей, что принципы это что-то искусственное, я же стремлюсь к естественности, но в итоге согласен с нею), смог бы я забыть о своем даре, перестать тешить его и стать обычным человеком ради другого? И тогда я понял, что она говорит о любви**, а люди никогда не говорят о любви просто так . И я поймал себя на мысли, что как бы ни был я прав, рассуждая о пути, о даре , я не прав во всем > остальном. И я понял, что она может больше никогда не заговорить со мной об этом, если я начну защищаться. И тогда я рассказал ей:
Зимой, когда я часто болел, я любил целыми днями смотреть в окно, есть фрукты, пряча косточки и огрызки, куда попало – за шкаф, за кровать, запихивал их в цветочные горшки. И мне нравился щекотный холод градусника. Весной в одном из горшков мама обнаружила маленький росточек абрикосового дерева и сказала мне, что теперь я должен его растить . Мама все время хотела меня чем-то увлечь: марки, монеты, конструкторы – ко всему этому я быстро охладевал, а беззащитный листочек абрикоса, который я, сам того не желая, вызвал к жизни, вдруг пробудил во мне любовь и страсть к садоводству. Целыми днями я читал книги о растениях, поливал, спал при свете, чтобы был фотосинтез, просто смотрел на него и думал о чем-то хорошем, каждый новый распустившийся листок был для меня каким-то чудесным. Наконец, настало лето и я должен был уезжать в деревню и тогда мама сказала, что я мог бы временно пересадить абрикос в ведерко и отвезти с собой, а там навсегда пересадить в почву, "тем более – там теплее, чем здесь", – сказала мама.
Первое, что я сделал, после ночи в душном поезде и утомительной трехчасовой тряски в автобусе среди бесконечно незрелых полей подсолнечника, когда наконец-то приехал – стал искать место для моего двадцатисантиметрового деревца. Огород был большой, но нигде ему не было места: "Нужна зашита от холода, – думал я, – ведь он должен пережить зиму, укрывшись под снегом". И тогда я придумал посадить его за домом, где скапливается снег, под которым, как мне казалось, он сможет выжить. Я очень аккуратно пересадил его, и теперь каждый день выдергивал сорняки, и даже попросил дедушку, чтобы он тоже иногда поглядывал , как там мое дерево. Я так и сказал дерево .
А потом и лето кончилось – я должен был уезжать, и я присел на колено перед своим абрикосовым деревцем, взял его за листочек, чтобы попрощаться, и вдруг почувствовал, что замерзаю, что мне невыносимо холодно и грустно, и одиноко, и что «вот я умираю» от всего этого. И мне стало больно – я отпрянул от своего деревца и убежал к маме и сумкам. И пока мы шли к автобусу через всю деревню, я понял, что это были мысли моего дерева и, что оно не выживет в эту зиму , что это был наш последний день. Последний раз, когда его видел. И тогда я понял, что дерево мое специально это со мной сделало , чтобы я не переживал на следующий год, а увидел сам, как это происходит и, что смерть, на самом деле , это хорошо. Что так и со мной будет и с каждым. Просто тогда я не смог увидеть в этом хорошо, а теперь, кажется, вижу. И это хорошо.
__
** здесь имеется ввиду общепринятое (христианское) понятие любви, как самопожертвования. Боюсь, что самопожертвование это все-таки страсть, а не любовь.

* * *

В город я возвращалась на электричке. Сидения в вагоне оказались жесткими, да и сам он весь вибрировал, но я осталась сидеть на месте – так ощущение тошноты хотя бы не поднималось выше, концентрируясь в одной точке моего бесконечного тела.
Он дал мне какого-то странного отвара – от него все цвета стали ярче и глубже, и звуки стали объемнее, ощутимее – и весь мир стал сильнее и неповторимее. И его прикосновения стали другими. Я поняла, что на самом деле все дышит вокруг меня и сама я тоже дышу. Я долго всматривалась в свою руку и чем дольше я смотрела в нее, тем отчетливее проступало это дыхание . А потом мы вышли в сад и я увидела, как луна плавно и в тоже время ритмично дышит. И мы занимались любовью в саду, и он был невероятно сильным, а луна на меня дышала всем небом и что-то внутри моего тела набухало и взрывалось, откликаясь сразу на все. Вокруг. Он любил меня долго, так долго, что все стало оранжевым и сам он тоже стал оранжевым, и я трогала его оранжевую кожу, целовала его апельсиновые уста, и чувствовала под собой оранжевые листья. И я поняла, что вот осень уже началась и я как бы и есть эта осень , и я забираю жизнь с собой, внутрь себя , и мне стало хорошо.

* * *

Я думаю и курю сигареты.

* * *

Он думает и курит сигареты. Я жду его в саду. Я есть сад и все остальное . Я даю ему все, что ему нужно, не требуя ничего взамен. Это спасает меня и его, и мы существуем. Я дал ему видение . Сегодня он поделился этим [видением] с женщиной которая его любит. Это хорошо.

* * *

Рекламный щит продолжает влачить свое жалкое существование, изредка проявляясь в сознании выбранного им(?) вдруг человека. Теперь у него есть жена и симпатичная годовалая дочь. Есть странное место, называемое работой, где он занимается примерно тем же, когда был этим рекламным щитом, за что ему платят деньги. На эти деньги он иногда развлекается с женщиной которую любит. Она снималась для рекламы колготок. Ее изображение можно встретить в городе, где он живет. Он тянет коктейль, гладит ее волосы и думает о бессмертии.

* * *

Бессмертие начинается тогда, когда начинаешь о нем задумываться. Это происходит неизбежно, но не со всеми – в смысле не все задумываются об этом – человек, который был когда-то рекламным щитом, хочет написать роман о бессмертии, чтобы каждый, кто его прочитал, становился бессмертным.> Но сделать это неочевидно, не напрямую – ведь не все читают книги – нужно завуалировать этот роман под рекламные слоганы, зашифровать в текстах пресс-релизов, объявлений о купле-продаже, рецензиях и тогда человек освободится от страха смерти и станет бессмертным. Роман-противоядие от страха смерти должен вести себя как вирус, вживаясь во все возможные информационные поля и источники массовой культуры – записывает он в свой блокнот и засыпает.

* * *

Дома тошнота почти проходит и все становится как обычно. Даже звонит моя подруга Даша и приглашает меня в кино на ночной сеанс какого-то хорошего фильма, про который миша брашинский хорошо написал в афише, но я говорю правду, что устала и не очень хорошо себя чувствую. Даша говорит, что давай тогда я сама к тебе зайду, посмотрим кассету из проката, выпьем чего-нибудь вкусненького . "Мне грустно, – говорит Даша, – все совсем не так, как я хотела в детстве. Я разучилась спать одна, жить в свое удовольствие, можно у тебя переночевать?" И я не знаю, что ей ответить. Мы молчим и у меня такое ощущение, что есть кто-то еще, кто-то третий. Я смотрю на холодильник, который все время забываю помыть, и он в ответ начинает гудеть.

* * *

Современный мне человек.
Нужно начать собирать картофель.
Не напугало ли ее то, что она увидела как все на самом деле?
Если кончатся сигареты, можно курить листья табака, подаренные соседом, как тогда, когда она уезжала в Америку.
Есть ли Америка на самом деле?
Мой отказ от цивилизации в любом виде: будь то Ролан Барт, Гомер или телевидение... глупо вообще думать о таком... думать о себе в третьем лице.
Надо пойти помыться.

* * *

Но ведь что происходит – теперь я не только воля ветра , не только сад , но и роман-противоядие с повадками вируса . Я постепенно прорастаю в голове человека, который был когда-то рекламным щитом. В тоже время другой человек, которого абрикосовое дерево наделило силой представления, начинает задумываться о бессмертии. Его нечеловеческий дар вкупе с особым видением -знанием мира – есть ничто иное, как адам или «образ и подобие». Еще есть женщина, которая осень – теперь и она догадывается о моем существовании. Отныне эти люди бессмертны и они могут говорить об этом всем и каждому.

* * *

Говорят, что Чехов очень хотел написать роман, но так и не смог начать. Пьесы для него это попытка сделать что-то серьезное, хотя бы на сцене. Мне кажется, я понимаю что с ним происходило – это был страх. Я боюсь, тоже боюсь начать делать что-то серьезное и, зажмурив глаза, уши заткнув, напрягая все мышцы своего тела, становлюсь всем, о чем могу говорить. И говорю. И мне мучительно хорошо. Хотя бы от того, что я вижу то, чего никто бы не мог видеть, слышу то, чего никто бы не мог слышать, а еще пишу. Ибо я неповторим как любой и бессмертен как каждый.

* * *

И тогда я кричу ей в трубку, что хорошо хорошо хорошо даша приходи конечно может быть действительно так и нужно навещать друг друга даже если нам кажется что нам нехорошо и вот сейчас я думаю что на самом деле все к лучшему что вот так произошло что ты мне позвонила а я сквозь урчание явно нездорового холодильника и посторонний шепот белого шума твоего мобильника тебе вот говорю это и мы сегодня расскажем друг дружке еще что-то очень важное именно сегодня сидя в темноте на ковре перед телевизором попивая коктейльчики мы покапаем друг другу на мозги и еще куда-нибудь покапаем даша даша приходи да-да-да я поняла что ты на самом деле должна зайти какая же я дура что только что это поняла и еще я вдруг поняла что я сейчас люблю тебя алле але алле ты бессмертна даша плохо слышно ты пропадаешь голос твой скачет думай о бессмертии и спасешься всегда кока-кола понимаешь ты бессметна думай думай думай люби бесстрастно умереть не бойся ты бессмертна даша даша даша а потом я вдруг понимаю что гудки.

* * *

Любая религия активизирует самое страшное оружие человеческого саморазрушения – чувство вины. Христианство паразитирует и захватывает человека, объявляя его грешником, слабым существом, тем самым оправдывая эту слабость по рождению . Православие предельно жестко ограничивает и навязывает мысль о том, что только в замкнутом пространстве, но не мной отфильтрованном и уже за меня продезинфицированном воздухе церкви по воскресениям , можно очиститься и спастись. Истинная свобода как отказ от свободы говорят сектанты и одной левой показывают где добро, а где зло. Но как быть, если нет дьявола в зернах, а есть только растворимый и он в каждом, наравне с добром. Кофе с молоком на завтрак, мысли о хорошем, а потом тихо так, про себя, в дороге, на работе – блюю и ем, блюю и ем, хотя бы от того, что все не так просто и даже в самых лучших побуждениях, самых бескорыстных желаниях сделать хорошо , скрыто зло и не может быть иначе, и нет никаких рецептов избавления от этого зла – ибо я есть и добро, и зло, и мы неразрывно генетически связаны. Я есть образ и подобие мира в котором живу. Я есть образ и подобие творца, чьим воздухом дышу, потому-то я и не могу на самом деле отделить добра от зла и никакие схемы, догматы, не помогут мне, не потому что они не правильны или не точны, а потому, что зло во мне гораздо сильнее, чем я о нем думаю и справиться с ним нельзя.
Но можно познать его.
И вовремя остановиться.

* * *

Человек, который был когда-то рекламным щитом думает обо мне. Оттирая свою кожу взмыленной губкой, наслаждаясь теплом воды, он слышит мой голос и повторяет иди за мной всматривайся внутрь себя ищи свою суть высасывай ее по чуть-чуть твой шрам на животе это след твердолобого детства помни теперь ты святой мылом и водой мылом и водой три свое тело я теперь с тобой ты бессмертен и ты спасен но спаси жену свою и дочь свою и женщину которую ты любишь и других дальних людей спаси разлюбя каждого из них как самого себя и сохрани их от страха смерти ты знаешь как это сделать я в тебе есть

* * *

Я проснулся посреди грозы от стука в окно. Оказалось это ветка клена, уже осенившегося, стучала. Я больше не хотел спать. Постепенно приходило мое сознание и что-то другое во мне уступало ему место. Я попытался вспомнить сон, но не смог и пошел вместо этого на веранду попить воды. В ведре оказалось пусто и тогда я решил сходить на колодец. На утро от дождя станет мутной вода и нужно ловить момент . Я надел резиновые сапоги, куртку с капюшоном и вышел.
В темноте, казалось, идешь по дну водоема – такая плотная стена воды падала с неба. Я был в самом эпицентре грозы: между разрядами молнии и громом не было никакого промежутка. Но мне не было жутко, ведь дождь это всегда радость – значит не надо будет завтра поливать, вот только бы ветер не поломал вишни и старую яблоню .
Натертая до блеска ручка колодца крутилась так легко, что даже выскользнула из под руки, больно ударив по локтю снизу, но я тут же поймал ее другой рукой. Сверкнуло и тут же громыхнуло прямо над головой. Я вспомнил рассказ про человека, которого ударила молния и он выжил – таких историй очень много рассказывают и, вытаскивая ведро, я подумал, что вот сейчас самое время для такой истории, но, достав ведро, понял, что нет, сегодня со мной ничего такого не случится и пошел домой.
Через сад. Я увидел во мгновении вспышки, как он жмется к земле, как качает его от ветра из стороны в сторону. Это был какой-то удивительный танец листьев, стволов, трав и воды. Музыка, сопровождавшая этот танец – полифония тем сада, дождя, ветра и даже моего дома. Он стонал, а крыша его шипела, словно тарелки ударника. Свет от молний, выхватывавший из темноты эту картину, был словно свет на дискотеке и работал в такт. И я поставил ведро, и тоже стал танцевать безумный танец, и тело мое ощутило цокот дождя – пальцы любовника, проходящие как будто насквозь. Я бушевал весь и, мне казалось, я стал частью грозы, и вообще перестал что-либо соображать, и вдруг начал видеть себя, как в воспоминаниях детства, когда видишь одно событие сразу с разных точек, и одновременно со стороны, а ведь не мог я в один момент быть в разных местах, значит память моя не внутри меня сокрыта, а еще где-то находится.
И как только это произошло со мной, я понял, что сад заговорил . И я лег в бессилии на землю воды и стал проникать во все вокруг, а оно в меня протекать, а я в ответ стал вживаться во все, как тогда с абрикосовым деревом, когда оно заговорило со мной впервые. И только сейчас я стал понимать язык природы. И был разговор.

* * *

Она кладет трубку. Странное ощущение неуверенности и слабости предлагает ей сесть на стул и немного поесть. Она повинуется. Самопроизвольно вскипает электрический чайник – это не чудо, так задумано производителями. Изменим жизнь к лучшему изменим жизнь к лучшему чтобы это значило – думает она – упростим освободим от зла монотонного труда вскипятим тебе чаю бесшумно прополощем белье кино покажем на идеально плоской картинке зачем мне это господи – думает она и почти засыпает. Но ее продолжает тошнить – это уже скорее от голода и немного знобит. Она вдруг понимает, что сидит в темноте, но свет не включает, потому что видит прекрасно и знает наизусть все в своей квартирке. Но глаза ее светятся чем-то другим, чего здесь нет, ни в этой съемной квартирке, ни в этом многодушном городе, который страдает синдромом хронической усталости, голова болит и некому дать аспирин

* * *

Человек ищет защиты. Город – это тепло, свет, много еды. Но цивилизация городов не спасает от смерти, а лишь оттягивает сладостный момент и культивирует страх . Человек живущий в городе чувствует себя как на вокзале в зале ожидания – он молится Раку Груди и Раку Желудка, Раку Крови и Раку Яичка, Спиду и, чтобы не сбила Машина или кого-нибудь из близких не укусила Бешенная Собака, не залечили врачи. Человек боится. Человек рисует на стенах сцены охоты, пишет романы, картины, снимает кино, описывает в газетах цены и доходы/расходы – он жаждет освободится, но вязнет в этом еще сильнее, потому что в городе есть Время. Оно говорит: я есть – тебя нет, потому что я теперь всегда, а ты – время от времени, особенно, когда спишь. Я – буду вечно, если вовремя заменить батарейки. Я Время Жизни – твой главный бог и даже красавица Кьяра Мастрояни тебя не спасет, потому что она тоже боится и у нее карьера.

* * *

Звонок в дверь вернул меня к жизни. "Ты чего в темноте сидишь? – спросила Даша – Нормально, что я так напросилась?". Я сказала, что нормально, что прошу прощения за свой странный монолог. Даша в ответ удивилась о чем это ты? и протянула мне пальто с вопросом-просьбой тапки дашь . Я приняла ее одежду и вообще постаралась взять себя в руки – все-таки гости . "Вот у меня тут немного того, сего..." – протянула Даша пакет с бутылкой чего-то и двумя кирпичиками, видимо, сока. "Ну и хорошо", – подумала я, пока Даша отсутствовала в туалете. "А ты, где была? У тебя телефон все время вне зоны действия сети – опять что ли ездила к своему крэйзи, как у тебя с ним?", – Даша деловито расправилась с бутылкой Martini и уже подливала мне в стакан сок. Или наоборот. Не знаю выдохнула я и уставилась в окно.
Мы не долго сидели молча. Я постепенно втянулась в разговор с Дашей, хоть это и было очень трудно, она как будто билась совсем в других ритмах и другие вибрации от нее исходили. Алкоголь довольно быстро стал действовать, заполняя странно-приятным теплом, и я вскоре ей все рассказала.
А потом мы засыпали и Даша оказалась совсем другой, беззащитной. Она сжималась калачиком и долго спрашивала меня, что я чувствую. А я не отвечала, смотрела на нее,
обнимала.

* * *

Доброе зло. Злое добро. Раньше я вздрагивал при одной только мысли о том, что бога нет, а теперь вот сам пришел к этому омерзительному и страшному выводу. Стоит разобраться.
Мне начинает казаться (чуть по привычке не сказал на самом деле ), что Господь настолько вложился в этот мир, в каждого из нас, что его попросту не осталось больше нигде, кроме как в нас. Я и есть содержатель бессмертия , но в него надо еще поверить и, для начала, хотя бы по-настоящему серьезно задуматься о нем.
Человек, который раньше был рекламным щитом, вдруг понял это сам, поймав мой выдох из воздуха. Также, как и подмосковный затворник Адам и его женщина осень . Также, как и дух сада и всего остального. Но, включившись, бессмертие размагнитило сложный механизм, который удерживал душу внутри тела – и теперь появилась другая опасность, о которой знала лишь воля ветра – удержать душу внутри человека стало практически невозможно. Это может происходить совершенно спонтанно, случайно, незаметно – за чашкой кофе, во время сна, секса, просто от усталости или разговора по телефону. Таким образом, творец постепенно возвращается в мир, который он создал, но в мир, в котором больше нет человека, как он его создал. Теперь на его месте появляется другой – человек изблевывающий из себя душу.

* * *

вместе со всеми со всеми словами атомами голосами спиртом табачным дымом детскими снами кошмарами похоронами вместе со всеми со всеми вами я выхожу словно шарик воздушный которому люди машут руками имея ввиду все хорошее что было с ними с нами я от того говорю стихами что иначе нельзя говорить про то что все мы бессмертными стали и на самом деле я томиться устала мы томиться устали нас в другое место позвали
встретимся там

* * *

Я видела, мы видели это вместе по телевизору. Они падали на наших глазах.
Да, я видела это своими глазами и не смотреть на это не было сил.
Я ничего не видел, но с самого утра почувствовал, что происходит что-то поистине великое. И я вышел в сад, и сел под старую яблоню, и обнял ее за листья и за ствол, и вдруг услышал голоса, тысячи голосов единовременно ставших бессмертными. Они выблевывали себя из окон. И я слышал, как разрываются от ужаса полета их сердца.
Море людей у телевизоров, в сети, переживало одновременно, как создатель возвращается в мир – кроваво и истошно, обрастая плотью, и тогда я подумал, что может быть зря, что зря я стал человеком и все это придумал, и что мною воспользовались, что все это было, уже было известно задолго до меня, наверное, а я не прочувствовал, не проинтуичил что такое бессмертие на самом деле. И мне стало бесконечно страшно перед его ликом.
Но я поймала себя и заставила признаться себе в том, что [со мной] происходит что-то не то – я не плачу, не рыдаю, не выключаю экрана, а продолжаю смотреть – что это, черт побери, со мной такое происходит. Где моя природная слезливость, где мой страх хотя бы перед чужой настоящей смертью, у меня как будто выработался иммунитет, но ведь нет, ничего такого я не делала и не ела таблеток.

* * *

Но потом пришел человек изблевавший душу прямо у всех на глазах и стал говорить: мы найдем, найдем этого бога, который сделал нас бессмертными, который сделал это с нами. Мы найдем, найдем его, чтобы показать, что мы сильнее, что он давно уже никакой не бог и, что мы можем, я знаю, мы можем все сами и даже сны видеть без его разрешения. Он использовал нас, использовал, как хранилище. Он прятался в нас, как прячется электрический ток в батарейках. Но он допустил ошибку, он думал нам нужно бессмертие, ха – нет, теперь, когда мы увидели какой ценой оно достается и как нас беспощадно использовали мы плюем на бессмертие. Мы говорим богу нет, тебя больше нет и не было никогда. Мы хотим быть живыми и счастливыми, пусть и слабыми. Истекли твои авторские права и правят миром отныне всецело права человека.
И не было никого, кто смог бы ему помешать это говорить, потому что он был по-человечески прав и слаб в тот момент. И тогда человек съел свою душу обратно на глазах у всех. И другие люди последовали за ним.

* * *

Прижавшись к яблоне, я наблюдал за всей этой свистопляской – все-таки я смог видеть . Ничего не понимая, все равно просил прощения у Него за всех, за человека съевшего свою душу обратно, за себя, за других людей – это сильнее меня. Об этом почти невозможно говорить. Я пытался понять Отца, почему он так поступил с ними, со мной, с нами. И мне показалось, что я начинаю как будто высыхать изнутри, превращаться в орех. Я знал, что произойдет дальше, но не мог сдержать слез – все-таки я был еще человек . И, открыв глаза, я увидел, что сад мой цветет каким-то удивительным цветом.
И тогда я понял, что все кончено.

* * *

Нас осталось немного. Мы покинули города. Мы не можем есть, мы не можем спать, мы начинаем забывать дышать. Забывать, коверкать слова. И время в покое оставило нас навсегда.
В итоге все удалось, но не так, как планировалось
Наши души вернули на прежние места обновленными.
Адам говорит, что мы не прошли испытание бессмертием, тем самым, вера в непобедимость человеческого добра как бы стала невозможной. И, что он не очень понимает в каком мире мы живем сейчас, что вообще происходит и что будет дальше. Но мне это не кажется важным. Мне напротив, кажется, что Господь и не хотел нас испытывать – просто мы сами по себе оказались не готовы и человеческое добро оказалось не готово к бессмертию. Добро стало звереть от сверхчеловеческой боли. Этого нельзя осуждать – честный человек добр и слаб, он хочет быть живым и хорошим.
Но он должен выживать.

* * *

Дух заключенный во человеке не смог противостоять своему творению и был отравлен бессмертием – услышал я и вспомнил старую бабку, искавшую в нашем доме бесов в тот самый год, когда я посадил дерево. Именно тогда в моем детском предпубертатном разуме пронеслось какое-то невнятное омерзение к этой бабке и к тому, что она делала. Я тогда подумал, как же она отличит плохое от хорошего, дух от нечисти . Вот прямо так торжественно и подумал. И вдруг мне стало нехорошо от этих мыслей, и от запаха ее, и я побежал в огород, в малинник, и умолял Бога простить бабку ибо она не ведает что творит. И тогда ко мне подошел мой дед, который тихо тут же работал, а я сразу его не заметил. И он сказал мне: не бойся сынок, она ничего не сможет испортить – просто так принято в деревнях, раз в год очищать дом от злых духов, если же старуха не сделает того, что положено, вся деревня будет думать про нас плохо и она сама, в первую очередь . «А плохое хорошего не притягивает», – подытожил он и мне стало спокойнее на душе. Я сорвал ягоду, съел ее, еще незрелую и от кислоты скорчил морду, а дедушка улыбнулся, потрепал меня за голову и сказал: "Все будет хорошо".
И я не смог ему не поверить.

P.S.
Данный текст получен в результате работы экспериментальной лаборатории по дешифровке, так называемых, "белых шумов" при Монреальском Университете под руководством Дэвида Мазурека. Благодаря специально разработанному данной лабораторией прибору "декодер Мазурека", беспрерывно работавшего с первого по восьмое января 2004 года, независимая группа ученых восстановила этот текст по методу Мазурека. Выяснилось, что он также существует и по-русски. Его авторство принадлежит молодому русскому писателю Петру Попову, живущему и работающему в это же время в Москве и без всякого декодера получившему данный текст методом художественного представления.
Доподлинно известно, что людей описанных в данном тексте на самом деле никогда не существовало, равно как и событий в нем описанных (кроме воспоминаний детства самого автора – настоящая загадка как сугубо личные переживания стали частью "белых шумов") – любые другие совпадения случайны. Также исключена всякого рода подделка результатов – никаких способов связаться с лабораторией Попов не имел и даже не догадывался о том, что подобные опыты интересуют современную науку.
К сожалению, данный эксперимент не подтверждает теорию Мазурека о том, что белые шумы это своеобразные «сгустки вдохновения», но ясно показывает, что белый шум это вовсе не хаотичный выброс неинформативных энергий, а нечто направленное и имеющее непосредственное отношение к творческому процессу.
Работа в данном направлении только на стадии становления, но лаборатория практически уверена, что в ближайшем будущем экспериментальным путем все-таки выяснятся причины возникновения "белых шумов", а также другие загадки метафизики творчества.

январь 2004

blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah

πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney