СООБЩЕСТВО

СПИСОК АВТОРОВ

Борис Херсонский

Из Звиада Ратиани. Реквием для живых.

09-03-2011







Бритье

(собственному лицу в зеркале)

не бойся:
я никогда не узнаю себя
в тебе.

капля крови,
проступающая на мыльной пене,
нас никогда не соединит:
не бойся.

не бойся:
мне не перебраться в зазеркалье,
и тебя оттуда не выманить,
и черт твоих не запомнить.

Притворяюсь, что не замечаю твоих ошибок –
ты всегда запаздываешь на мгновение
перед тем, как улыбнуться вслед за мной.

не бойся:
мы состаримся порознь.


Ex voto

Пиши то, чему никто не поверит.
Не смущаясь, пиши о призраках,
в существование которых
ты бы и сам не поверил, но...

Пиши то, чего тебе никто не простит.
Все равно - что, но своею рукой:
пиши, что ты сам себе Родина,
и что совесть твоя чиста.

Пиши то, из-за чего будешь осмеян.
Не жди вдохновения, пиши
о каждодневных незаслуженных обидах
и о Боге, который молчит.

Что еще? Пиши и о любви
и скажи, что постиг тайну:
стихи сочиняются до любви,
а после любви читаются.



Человек у окна, за окном осень


1
около десяти поколений моих предков
и чуть меньше поколений возможных потомков,
как подсказывает кровь,

я же не знаю как жить,
как писать и как переварить
эту наижелтейшую осень,

что собрала все разрозненные в клочья сомнения
и сказала: всё начинается сызнова
и как всегда, с увядания.

2

доброй осени тебе.
я способен часами сидеть у окна
и чувствовать, но писать невозможно и не о чем.

доброй осени тебе, жизнь.
мое непрерывно ускользающее, мое неуловимое,
мое-не мое почти, но бытие.

я могу часами сидеть у окна.
я могу, чтобы осень была за окном,
я могу, чтобы было тепло.

я могу, чтобы три девушки по улице шли,
и чувствовать сердцем: одна из них
моя любимая. а вторая

моя любимая, но третья -
моя любимая. я способен
к неспособности написать по другому.

я смогу (доброй
осени тебе) не суметь
написать по другому.



* * *

где снег держится дольше всего? на кладбищах, мой друг.
именно на могилах, на земле надгробной. там ты сможешь
увидеть сияющий снег трехнедельной давности,
от которого во всем городе и следа не осталось,
стаял даже на окрестных холмах. могилы - лишь там,
и только там снег обретает надежную почву,
на могилах, не способных никого удивить
ни цветением прекраснейших роз
ни произрастанием самых отвратительных сорняков,
но неужели и снег в том числе? Да, получается, что и снег,
от которого признания не добьешься,
тем более, что мертвецы не объяснят ничего. может быть и тебе
следует там же, на нежной могильной земле, обосновать
все свои самые несбыточные мечты –
а вдруг они расцветут? и самую обреченную поэзию –
быть может она продлится?



* * *

никогда, ни разу
не удавалось проснуться, опередив
жизнь хотя бы на миг: она,

предчувствуя мое пробуждение,
срочно приводит себя в порядок,

чтоб проснувшийся
не заметил в ней
никаких перемен.



* * *

тебе не терпится, чтоб я заснул.
то и дело ты приподымаешься,
склоняешься надо мной, пристально смотришь,
проверяешь, сон ли это,
или притворство.

Как же ты распознаешь это:
ведь я - неподвижен, с закрытыми глазами
лежу и дышу.

подождёшь, и опять склоняешься:
лежу и дышу.

как тебе не терпится встать,
бесшумно одеться и убежать!

не напрягайся, любимая.
как только засну по-настоящему,
сам скажу об этом.

Реквием для живых

В чём провинились мы,
прокладывая путь солнцу к холодному дому?

Наша правда пошатнулась.
Наши подружки перекрасили волосы в ядовитые цвета.
Люльки времён нашего детства
сожгли на безлюдных улицах
замерзшие солдаты,
а родину, как любимую вещь, вложили в карман умершему отцу
и похоронили вместе с ним.
Отец был безумцем.

Я сидел в прохладном кафе в чужом городе.
С соседнего столика передали
неразборчивым почерком написанный стих,
я мимикой и жестами дал понять,
что их язык для меня чужой.
В углу кафе одиноко сидел мальчишка,
с насмешкой разглядывая меня.


В чём провинились мы,
когда перелезли тайком
через колючую проволоку
и забрели на запретное поле,
чтоб сорвать два-три тёплых цветка
просто так, на всякий случай.

Я стоял у реки в чужом городе,
а на мосту, на перилах, стоял мальчишка,
и зря я кричал: не смей, ты не умеешь плавать...
Он врезался в мутную воду,
и почему-то вода не промолвила ни единого всплеска,
а потом еще долго и напрасно смотрел я
на бурые волны.

В чём провинились мы,
когда, целуясь, не удержали любовь
и позволили ей покончить с собой.
Ну а грех ощутили позже,
когда бессмысленно смотрели
на разбросанные по белой простыне,
как стебли сорванных цветов,
тонкие ноги,
и на оставшееся приоткрытым, как глаз мертвеца,
лоно, Ад.

Я лежал в гостинице в чужом городе
и думал о друге, над которым смеялись.
В прокуренном зале он, почти рыдая, читал
стихи, посвященные любимой женщине,
а мы сидели в последном ряду
и задыхались от смеха.
Позднее он умер, друг,
умер лишь он, всего лишь.

В чём провинились мы,
когда веровали во всё,
чего не могли ощутить?

Мы верили во всё,
лишенное запаха, вкуса,
во все, что не было родиной,
зимой ли, летом ли, трясли бесплодное дерево,
трясли,
трясли,
но какие там яблоки, даже мертвые птицы не падали с веток.

В чём провинились мы?
Мы всего лишь обманывали сами себя,
когда на жизнь клеветали.
Может, у нас и не замышляли худого.
Может, мы помышляли о славе,
чтоб ее сияющей пылью
великодушно осыпать плечи родины,
но это после, конечно же, после смерти.

Человек может быть злым – вот и все, чему нас учили,
и вытолкнули сюда, в жизнь,
которая оказалась проще предостережений,
но куда сложнее, чем нам казалось.

Человек может быть и добрым – сказал я сыну
и, когда он посмотрел с удивлением, я подмигнул ему.
Человек может быть, повторил, может быть, человек.

В чем провинились мы,
когда с ревом присоединились к воинам-призракам,
которые раздали нам всем по факелу
и всю ночь вдалбливали в нас странные слова –
родина полагает,
родине кажется,
родина слышит....
Всю ночь гремел микрофон,
покачивалась площадь,
трескались стены.

Победа или смерть –
рыдали младенцы
из заколоченных окон роддома,
и эхом неслось в коридорах:
смерть... смерть...

Зачем,
спрашивал я
в прохладной церкви в чужом городе,
зачем
такие крайности,
как Рай и Ад,
могут ли они чередоваться
или сливаться в одно? -
спрашивал я
в прохладной церкви в чужом городе,
где стоял маленький гробик,
и я догадывался, кто в нем лежит.

Неужели я только Ад заслужил?

Тем более, неужели только Рай?

Зачем,
спрашивал я, такие крайности,
жизнь и смерть,
могут ли они чередоваться
или сливаться в одно? -
спрашивал я
в прохладной церкви в чужом городе;
увы, я не помнил ни одной молитвы
и на иконах, увы, ни узнавал никого,
а в гробике вместо другого лежал мальчишка,
может, вместо меня...
Как досадно...


В чём провинились мы,
когда со страхом улыбались в лицо престарелым царям,
уверяя, что они рождены под счастливой звездой,
напоминая им, какой щедрой оказалась их жизнь:
их сыновья-вампиры геройски погибли,
дочери своевременно скурвились,
их бизнес –
госпиталь под открытым небом
и кладбище, взятое в аренду, процветают поныне; их пальцы
даже сейчас, в подгнившей старости, считают секунды
быстрее, чем деньги.

Величественные, дряхлые цари...
отпаривавшие сухие стопы в горячей воде
и хныкавшие,
когда мы подстригали трясущимися руками
вросшие ногти.

Чужого города кладбище, чужие люди. И я среди них,
подпрыгиваю, стараясь хоть мельком взглянуть
на мертвого мальчика, пока гроб не закрыли, и заодно успеть увидеть
его - мою мать,
пока ветер смерти, веющий от белого воротника,
не сорвет черный платок с ее головы,
если вообще сорвет...

В чем провинились мы,
прокладывая путь к солнцу нашим замерзшим сердцам?

Наша правда пошатнулась.
Наши подружки перекрасили волосы в ядовитые цвета.
Бумажки с нашими детскими стихами
отдали бальзамировщице -
вложить их в раны умершего,
умерший был безумцем, и мы ему в карман
вложили родину, но мать так и не отвыкла
бродить по ночам из комнаты в комнату
и бормотать:
пусть не рушится дом мой, не рушится пусть,
не рушится...


И в чём провинились мы,
не сумевшие ни спиться, ни разбогатеть,
ни умереть?
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney