РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЗвательный падеж
17-03-2025 : редактор - Евгений Паламарчук
Анастасия Щербакова
«что я подслушала на филфаке?»
если мир бе бо,
значит мир бе ба —
барабанной трелью,
корнем солодкá,
чтобы жизнь была нам
легка-сладка,
как продлить до ятя
слово «чѣхарда»,
чтобы Чехов был на славянский лад
и писал не просто «вишневый сад»,
но:
«се естъ злонравия *jedus плод»
и плевать черешнею до зубóв.
а оттуда вдруг — мировое древо,
и течет под корень река-Минерва,
но что лучше — Пинега. бытовая
заземленность маркирует карнавала
аз, а может и манкирует,
если перстнем героя не помятуют
(то, по Проппу, функция двадцать семь).
и неважно, что пишет там Пьер Корнель,
если в хрестоматии будет сноска:
где родился, вырос. и чья б повозка
до Москвы доехала и Казани,
мы народный гротеск… — допишите сами.
но в сотворчестве будьте, прошу, скромнее,
чтобы не дойти до
иваноахметьевского
постмодерна.
если мир бе бо
или мир бе ба,
все зачато было игрой в слова,
поплетеньем теньем плетенья тенья.
ставлю vale. в книгу крошу печенье
«дульсинея тобосская, она же милосская»
тобос — топос,
но ты, дульсинеечка,
не прочтешь никогда бахтина.
ты не пей с мировой леечки,
добродушная дульсинеечка,
и губой не касайся дна.
ты не фаустовская, не блоковская,
не корчуй под собой ядро —
просо сей, просто сей зерно.
на обломках страны дидоновской
ромул-рем сочинит доспех
и отрочье-сынá гефеста
завещает, по слову зевса,
в хрематонимический букет —
анатомический сюжет,
только формульность, только кости.
дульсинеечка, грянут гости —
хорошенько натри паркет!
помни заповедь: на пароходы
не ступай никогда ногой;
весь отеческий домострой
сотрясается под думóй
как тебя воспоют жонглеры?
фижмы жмутся в жеманный жест,
рычит северная пальмира —
у подножья лежит полмира.
полосатая шкура тигра
с плеч роняет тяжелый крест.
дульсинеечка,
жни цветы,
мировая душа-софия.
ты представь — что бы стало с миром,
если б тонким пером бахтиным
тебя топосом нарекли?
***
пускай мне говорит изменчивая лира,
что сочинители сатир и «бригадира»
кольцуют круг на триста шестьдесят,
рождая каждый день уродливых щенят,
кусающих тонический сосок
и пьющих сок, отеческий урок
усвоив лишь с подстрочным на французском,
скуля на мир фальцетом заскорузлым,
облизывая шерстку языком
с мещанским дном вторым, вторящим дном,
откуда не стучат и не стукачат,
где сплетни на канаточках трюкачат,
где на колясочках везут они салют
из праздных блюд идейных пересуд;
пускай обгрызено свидетельское древо,
иегово хожденье оголело
и околела нитка бытия,
дыру прожгя для дулова ружья,
я пазлами жонглирую умело,
как будто тело — это просто тело-
скопический прищур, а под песком
душа приятельски махнет своим хвостом.
л.
«голубое созвездие марка»
на въстоце не взошла звезда,
когда голубокрылый лев
на полудольку от зуба
куснул за гребень мой напев.
чесая грубым языком,
он струнный волос перебрал —
аккорд сыграл —
полуползком
сгармонился на воротá
и все на том,
и все на том.
а я под одеялом гор
отныне вижу воротá
и карусельного слона,
и белорукая саванна
небесный буравит затвор
полухвостищем великана.
над детской складкою крыльца —
и нищ, и голый клык отца.
***
мир колéсится нить колеблется
кашеварится скрипка-лестница
в глуборусской тосочке пенится —
околесица,
оку лест(ь)ница
колыбелится нянькой телится
и живет в подъязычном местице
подметает слова и в дéсницы
сор ссыпает как крошки
в хлебницу
и играются ласты мельницы
бело-белой обман-метелицей
и синицей тире кудесницей
журавлем тире дураком
слово сыплется на словесицу
на классическую нелепицу
на народную бес-смыс-ле-си-цу
на лирический
мой
закон!
***
ближний план меняется на дальний.
пепелится датчик светофора —
брошенная ножка пешехода
проскользает в красное трико.
и в костюме, белом, танцевальном,
обнажив глухие поцелуи,
перепутав чьи-то локти, чьи-то губы,
вечер пьет парное молоко.
пережата вена киноленты,
мыльной пеной ветер чешет листья.
в перепутанной мозайке этой жизни
заново портрет не соберешь.
и бестрепетно поглажены колени,
и краснеет крестик от бесстыдства.
среди хаоса и пантомимы смысла
я приду, как только позовешь.
но не ссорится никто с дверной защелкой,
и молчат часы, молчат иголки.
потому что в ближней перспективе
дальнее гораздо уловимей.
***
я
разодрал до свежего мяса
слово,
вынул кости
и обглодал их.
припал лбом
к иконе Бога,
и гипсовый мозг от удара
замер.
глазное яблоко
очертило круг вокруг божьего лика
и провозгласило лихо:
"я - Бог!"
я - Бог! -
носился по комнате тараканом,
усиками шевеля,
с табуретки на табуретку,
затем - к дивану,
рысцой до окна.
и там на всю сетку металлических сот орал:
"я - Бог!"
и застывали жуткие лица,
а я руки свои целовал,
убог.
сплел терновый венец из антенны,
царапая плоский лоб,
кинулся к бумаге
писать
поэмы
о том,
что я
-
Бог!
и очнулся в ужасе,
приколоченный месяцем к картонной стене,
еле живой.
подумал сперва - повесился.
нет.
распят судьбой.
ошалевший, на голову скрученный,
призвал стихий -
и долго
по спине колючей
полз к глазному яблоку
змий.
и шептало животное сладострастное
страшный
трепещущий
на устах праведника
слог,
так, что в корочку мозга моего отдавало:
"я
-
Бог!"
***
я все думал,
ходя возле зверски слепящих витрин,
почему еще ни один человек
не пробовал усадить на колени
мир?
погладить вихрастые звезды
растрепанных спиралей-вселенн,
пока хрусталятся мирные слезы
на серебряных чашках
колен,
или губами касаться
холодной космической мглы
и межпространственно улыбаться
прямоходящему порождению
тьмы,
собирать в ладонь родинки,
норовящие влезть в атмосферу,
и любить до последнего
так,
как люди
вообще
умеют.
оглядев свои ноги
с содействием местной витрины,
обнаружилось,
что уж больно не по размеру они
несоразмерно огромному миру,
но я влез на колено
остуженной человеческим дыханием
атмосферы,
чтобы крикнуть на ухо
моей возлюбленной
одинокой вселенной:
«приходи ко мне на колени,
когда я подрасту,
и тогда — я клянусь! —
я заклею пластырем
твою черную
беспощадную
и обугленную
дыру».
«меня нашли в капусте»
когда гераклу стало скучно,
он развинтил земли экватор,
рукой черпал, как экскаватор,
бурлящий сок ее ядра.
так в этот мир благополучно,
слепившись из молекул яда,
глубинных пузырей плеяда,
под скорлупой явилась я.
покрывшись кислой оболочкой,
остуженная атмосферой,
спина моя, ломясь, хрустела
и раздвигала материк.
и бог предрек навек быть дочкой
изнанку с вывихнутой шеей —
звериный цикл перерождений,
сансары первозданный крик.
отныне я лишь проза тела,
чьи органы червивы, пусты,
вегетативное капусты
насмешливое порождение.
но чтоб навек поставить точку,
я, как отец, взволную землю,
всю магму выпью и на дне
свою пустую оболочку
сыщу, сверну в большой кулечек
и принесу ее тебе.
***
атлант,
расправивший плечи,
позволь мне тебя обнять,
увековечить,
слепок лица твой
губами
снять —
с плеч твоих неба диск
перламутровый.
я заберу его, хватит сил.
ты отоспись,
мой хороший,
мученный,
неуязвимый
герой-ахилл.
пальцами режь
тьму волос моих
путанно.
спутанной
лентой течет колыбель,
шепчет нам море
гекатой лоскутанное,
маками вьется пустая постель.
звездной мозаикой мир
овеянный
снова ведет прозаично вниз —
я не отдам тебя на съедение
вечному царству земных каприз.
в этом театре
кукольно-пальчиковом
ты мой пьеро и мой арлекин.
плачь
сколько сможешь,
хороший мальчик,
будь самым честным среди мужчин.
и в убаюканном вальсе снега
около теплых и тихих стен,
верно, и верно, и, верно, верно
будет ждать тебя
милый
щен.
b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h b l a h
Поддержать проект:
Юmoney | Тбанк