РАБОЧИЙ СТОЛ
СПИСОК АВТОРОВЗвательный падеж
Влад Гагин
30-03-2014 : редактор - Женя Риц
***
Белые простыни, слёзы ребёнка, светает.
Словно талон на вдох — получаешь имя.
Запахи дерева, трав и дыма —
плотно спелёнатое свиданье
с жизнью. А там, за окном, светает,
там, за окном, война обернулась миром.
Проволока становится повиликой,
повилика — проволокой, забором.
На крыльце дощатом лежит седая,
безымянна под бегом последних бликов.
Как светлее, так пахнет апрелем, глина
постепенно оказывается кувшином,
и смеются дети смешком аршинным,
уходя в неизвестность тропкою пилигрима.
***
Через колкие клочья кустарника, через
оперенье весны и пахучий вереск
мы идём кое-как, пробираемся еле-еле.
В сером воздухе марта висят качели —
спутались да застыли на полувзмахе.
К заливу бегут кучерявые дети.
Поезда со стаей пернатых смешались
(это чудится в звонком ребячьем смехе —
они видят один только свет на свете,
только свет, не разрозненные детали).
Чем дальше, тем ветренее, трудней,
мир набух и пугает возможным взрывом,
и скворешни сутулятся суетливо,
и скворцы замолкают, забыв обо мне.
Видишь, хаос дворов, глинобитных арок —
оборотная сторона залива.
Оттолкнуться успев от такого кошмара,
через кладбища детских площадок
повзрослевшие дети плывут сонливо.
Передышка
Мама варит компот из вишни.
Заметает дороги, словно и впрямь — зима.
Стены комнат, перегородки и окна излишне
тонкие, слышишь, мама, я здесь, не злись, не
делай резких движений. Это обман, обман.
В такую погоду лучше забиться в угол.
Засыпаться снегом, что ли, вообразить избу.
Пугала. Уголь. Слева играют в кукол,
справа — в солдат. Время зашито туго;
мы постепенно стачиваем резьбу.
Составляй же узоры из букв, гадай же!
Попытайся понять, отчего утопаем в белом
(то ли снег, то ли шум, и неясно, что будет дальше,
кто запомнится чёрточкой, кто — пробелом
и куда всех торопит настойчивый чей-то кашель).
Сколько лет, а совсем ничего не нажил.
Только наледь ошибок накладывается на карту.
Мы живём, живём, дожидаемся марта.
Мама варит компот, добавляет мяту,
и вокруг, ухмыляясь, снуют силуэты в саже.
***
Покидаю продымленную квартиру,
выходя из вагона, схожу с ума —
коридором, кондуктору, конвоиру,
контролёру руки не подав, хромать
к выходу. Как трудно мне, как легко —
твёрдолобые стёкла кругом и стены,
но летишь и лепечешь, летишь мотыльком
к настоящему свету от тёмной тени.
Засиделся в клетке я, в клетушке,
в комарином болотце топком.
Говоришь — голоса ведут? Следуй же
неизведанной, зыбкой тропкой.
Так срываются в непроглядную темень.
Выбегают из дома, спотыкаются о ступени,
падают: позабытые вся и всеми,
открывают отчаяния новую степень.
***
А вокруг глухомань-степь, покосившиеся столбы,
эти белые с чёрным поля — как чудо.
Кочевали мы в зарослях каучука
и валились в объятья вокзальной толпы.
Станет легче дышать, родная, кричать, ворочать,
волочить наш обрывчатый мир по клочкам — по клочьям.
Эти белые с чёрным поля нам достались даром.
Забывай же скорее палатки с худым товаром,
одеяла лоскутных окраин, холмы, витрины.
Только ветер да вьюга для нас завивают длинный
бледный путь, всё летало и шелестело.
До всего, до всего в тех краях есть дело!
И ты слышишь то ветки щёлк, то пернатый щебет.
Облака наплывают-плывут, им никто не верит.
***
Городские сумасшедшие радуются осадкам:
то ли лёд, то ли град, то ли зябнущие лягушки.
Люди с одинаковыми глазами беседуют о погоде.
Если есть где-то смысл, отыщу его по останкам
длиннопалых следов — по растянутым отпечаткам.
Я смотрю на слезу младенца, размытый овал подушки.
Бледно-розовый клок обоев — как будто профиль
старика, припрятанного в комоде.
Тот же старец отражается и в слезе.
Эти строки извилисты, как надежда.
Наше прошлое — отслоившаяся сетчатка;
будущего не видно, но припухшие вздохи кровель
выдают растерявшего очертания конькобежца.
Крыши стонут от града, что пляшет и там, и здесь,
люди прячутся под зонтами и хмурят брови.
Городской сумасшедший наверх продолжает глазеть.
***
У нас есть тела.
Мы пытаемся
чувствовать друг друга
пальцами рук и ног,
коленями, лопатками, локтями.
Очень трудно в это поверить,
будто ты аквалангист
на дне Марианской впадины или
космонавт, оказавшийся
в открытом космосе без скафандра.
Он погибнет так скоро.
Что есть силы хвататься за лопнувший трос.
И ты помнишь то время,
нашёптанное где-то
на кромке зрачков, спрятанное
в ломком устье твоих ключиц —
март или май,
мы песчинкой лежим на скамейке,
а шагавший мимо бродяга
останавливается и начинает
хриплым голосом петь о любви;
еле слышно сквозь штору слепого дождя.
Слова из старых советских песен,
что-то из оперы, что-то
неумело мурлычут коты.
И мы тянем ту тонкую нить
через пустопорожние дни,
перепутье дорог,
хлопоты зим одноногих.
Тянем ту нить, будто мы —
Ариадна, Тесей, лабиринт, Минотавр
(под прикрытьем всегда одиноких,
кроме Бога, забытых всем миром
репинских бурлаков).
И куда-то идём.
К расставанью ль,
на смерть,
на счастливую старость
или
кособоко влетаем
в захлебнувшийся синий июль.
Направленье не главное, если
у нас есть — по осколкам собрать бы! — тела
и предательски цельные души.
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah
πτ
18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона
(ↄ) 1999–2024 Полутона
Поддержать проект
Юmoney