РАБОЧИЙ СТОЛ

СПИСОК АВТОРОВ

Егор Давыдов

Не перечь психопату, или Рассказ № 2

09-04-2019 : редактор - Женя Риц






           Вообразите, если вас не оскорбит такая просьба – а я, признаться, чертовски боюсь чем-либо задеть читателя, тем более что знавал одного товарища, так вот мы его звали булкой, а он и на то обижался, – и если вам не будет в тягость (в самом деле, человек пишущий, на мой взгляд, должен иметь своей целью оставить у читателя приятное впечатление, как от беседы с интеллигентным человеком за чашкой чая на веранде деревянного, непременно деревянного дома тёплым августовским вечером, когда комарья нет и в помине, и чертят орбиты жучки близ пузатого фонаря, расстилающего по скатерти мягкий, как бы бархатный свет, всё кружат и кружат с мерным жужжанием, не мешая, однако же, разговору), вообразите себе, что существует некий текст, в котором сказано: «скользя взглядом по строчкам, он…» или «пробегая глазами несуразно-громоздкое, пропитанное скукой вступление она вдруг наткнулась на слово "Смерть"».
           Или, чего доброго, на целую фразу: «Смерть наступила в результате удара тупым предметом по голове, предположительно, статуэткой Дон Кихота, упавшей с навесного шкафа в совокупности других предметов, главным из которых следует считать непосредственно сам навесной шкаф». Что тут скажешь? Такое бывает. Покойник сидел в своём кабинете, разглядывал на компьютере картинки фривольного содержания, потом откинулся в громадном, пышно-пружинистом кресле – таком, знаете, которое вращается, но совсем не для того, чтобы, в нём сидючи, крутиться как белка в колесе, но чтобы как можно реже покидать сладкий плен комфортабельно-кожаного великолепия; нечаянно задел подголовником стоячую вешалку, без того тяготимую пальто с кротовым воротником, и всё произошло.
           Кто б это мог быть? Кто-то, кого совершенно не жалко… Вот, к примеру (почему бы и нет?) Харитон Харитонович Рыльник, редактор литературного журнала «Вакх-триумфатор», известный особою манерой сообщать молодым талантливым авторам об отказе. Почему нам его не жалко? О, тут целый ряд причин. Во-первых, он некрасив: кожа складками стекает с этой горы мысли (как мы поэтически назовём редакторскую голову), превращаясь у подножия во внушительного вида брылы, а вершина, после сошествия всех жировых лавин, благо что не лысеющая – Харитон Харитонович покинул нас в самом расцвете – украшенная пучком светлой растительности, наподобие свекольной ботвы, напротив, столь не впечатляет, что совсем не зовёт к покорению; добавьте к тому свинячьи глазки, лиловатый шнобель, достойный сравнения с баклажаном и до такой степени раздутый, что каждая по́ра на нём соперничает в размерах с ноздрёй человека классического… Он весь – как вредоносный полип (это уже во-вторых) на теле вакханской редколлегии: устроился по какому-то хитрому блату, присланные рукописи не читал из принципа, поскольку всегда имел готовое заключение; ни одна вещь, ни плохая, ни хорошая, ни даже рыцарский роман (понятно, почему ламанчец ему так удружил) не просочился в публикацию через кабинет с шикарным креслом и ненадёжным навесным шкафом. Почему, спросите вы? Страшно произнести вслух такие слова, но я всё же попробую: он ненавидел литературу.
           Между тем, кто мы такие, чтобы отказывать ему в этом праве? Ну, выработалась у человека личная непереносимость – были, вестимо, на то причины. Главное, что не стал смешивать личное с профессиональным: я разумею, не давал своей ненависти препятствовать зарабатыванию денег. А жизнь Харитона Харитоновича вмещала в достатке других удовольствий, о том не переживайте; сам он так просто не расстался бы с ней, как потребовали того металл и гравитация. Однако в рабочем процессе, к сожалению, приятных моментов находилось немного, точнее сказать, два: удобное кресло да возможность сочинять письма к авторам. Тут он проявлял к себе требовательность едва ли не бо́льшую, чем к своим жертвам: если письмо не провоцировало хотя бы лёгкий суицидальный позыв, оно не отправлялось вовсе. Его творения, каждое – перл эпистолярного жанра, вынудили забыть о литературной стезе (впрочем, сдаётся мне, не так сильно было призвание) с полдюжины юных лермонтовых, двух (разных) толсты́х и маленького забитого гоголя. Даже мне, собравшему полную коллекцию отказов из других изданий, после рыльниковского письма впервые захотелось повеситься. Но я, как видите, нашёл дело занимательнее, чем болтаться в петле.
           Всегда приятно знать, кого перед твоим взором карает несуразный и жестокий случай; проследуем же дальше. Не подозревая, что дюбеля, которыми шкаф цеплялся за стену, на треть покинули свои тесные погребальные ниши, на исходе трудового дня Харитон Харитонович Рыльник откинулся в кресле, задел подголовником стоячую вешалку, та накренилась и…
           Что же вешалка сделала дальше? Пока ничего. И впредь, пока я не скажу, ничего не сделает. Вот она – зависла на полпути к апартаментам чугунного Дон Кихота. Оп! пошла-пошла-пошла-пошла… Остановилась. Оп!.. Нет, шучу – так и встала под шестьдесят пять градусов к плоскости пола. И Харитон Харитонович, с глазами покрупней обычного, но совершенно как и прежде, круглыми, с лицом, едва тронутым тенью дурного предчувствия, замер, точно врос в обивку. Куда ж он денется? У нас в литературе, столь ему ненавистной, время протекает исключительно посредством смены событий, а события лишь по команде автора случаются. Так-то, Харитон Харитонович, вы всецело во власти моего глагола, капризного, переменчивого, как и всё вокруг нас, по настроению принимающего вид то совершенный, то несовершенный.
           Я понимаю, господин Рыльник, негуманно вас задерживать; с другой стороны, вперёд вам тоже никак нельзя. Попробуем-ка вот что – старую добрую перемотку. Предположим, редактор «Вакха» не стал расслаблять телеса перед многочисленной читательской аудиторией – вот он снова принял позу человека в Интернете: в области виска ладонью подпирает отяжелевшую голову; вешалка, будто притянутая подголовником кресла, возвращается в устойчивое положение. Для пущей наглядности, Харитон Харитонович в обратном порядке пролистывает похабные картинки, после чего целомудренно закрывает их, и снова видит в папке «Входящие» своей электронной почты письмо. Тут мы, бросая поводья времени (пускай себе бежит, куда больше нравится), немного направим редактора: проследим, чтобы файл, приложенный к письму, не был удалён, но чтобы Рыльник скачал его и принялся читать.
           Подождём.
           Не потонул во вступлении, выплыл; косится теперь на Рыцаря Печального Образа, оглядывается на вешалку – листай давай, потом переставишь! Вот, добрался до портрета главного героя, не хочет продолжать. Дурак, я тебя спасти пытаюсь! (Он, стало быть, всего в нескольких шагах позади вас по тропинкам строк переваливается. Каково, когда по пятам эдакая образина увязалась? Не шибко здо́рово? Ну, так бегите скорей, финиш не за горами.) Выяснил, выяснил наш путешественник во времени, что в грядущей гибели повинны дюбеля; ему не терпится вскочить и проверить – заглянуть между стеной и шкафом, – всё сомневается в моей власти… Что ж, разрешим ему, проблемы в том не будет: он уже не бросит рассказ на середине, что бы там ни было. Правильно я говорю, Харитон Харитоныч?
           А коли я прав, тогда слушай. Да, Рыльник, я к тебе обращаюсь. Нынче, быть может, я малость слукавил, и шкаф не нависал над тобою крылом Ангела Смерти. Да, ты хорош, ты раскусил меня! Но вместе с тем ты должен был понять, что есть в мире силы пострашнее гравитации… Что-что? Сила искусства? Эвона как ты заговорил!.. Нет, приятель, я не об этом. Скорей о том, как удобно чугунная статуэтка ложится в руку и как небезопасно злить человека, который так много о тебе знает… Будь добр, помни мои слова, когда станешь выносить решение по поводу сего рассказа. А ещё (гулять так гулять!) ну-ка быстро нашёл и прочитал предыдущий! Глядишь, мы неплохо сработаемся.
 

 
blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah blah





πτ 18+
(ↄ) 1999–2024 Полутона

Поддержать проект
Юmoney